Джонатан Литтелл - Благоволительницы
97
См. интервью Дж. Литтелла израильской газете «Гаарец» (Sat., June 21, 2008 Sivan 18, 5768).
98
См.: Paul-Eric Blanrue, Les Malveillantes: Enquкte sur le cas Jonathan Littell, Scali, 2006, р. 36. Это одна из нескольких книг, уже написанных о Литтелле и его романе.
99
Le Figaro Magazine, 29 decembre 2006.
100
Справедливости ради надо сказать, что действия западных союзников показаны не более гуманными: в романе подробно описываются их смертоносные авианалеты на Берлин, по поводу которых один из нацистских вождей высказывает гротескную (но, собственно, что в ней абсурдного?) идею: «После победы мы должны провести судебные расследования военных преступлений. Виновные в подобных зверствах еще за них ответят» (с. 438).
101
См.: Б. М. Эйхенбаум, Мой временник, СПб., Инапресс, 2001, с. 456. Трудно сказать, насколько эти сведения известны Литтеллу, вообще-то очень осведомленному в нашей истории. О кавказских «зачистках» образца XIX века говорится в «Казаках» Льва Толстого, глава XV: «…ваши черти солдаты в аул пришли […] ребеночка убил какой черт, взял за ножки да об угол. Разве не делают так-то?» Аналогичный эпизод есть и в «Благоволительницах» Литтелла, дело происходит в 1941 году на оккупированной Украине, и убийство совершает немец.
102
Так сам Литтелл объясняет это понятие в интервью (Le Monde des livres, 16.11.2006).
103
У нас до сих пор мало известен знаменитый «спор историков» в Германии 1980-х годов по этому вопросу, в котором участвовали, в числе прочих, историк Эрнст Нольте и философ Юрген Хабермас.
104
Так, в частности, оценивает ее французский эссеист и переводчик Пьер-Эмманюэль Доза: Pierre-Emmanuel Dauzat, Holocauste ordinaire, Bayard, 2007, p. 53.
105
Ibid. p. 181.
106
Уже отмечалось, например, что обращение к «людям-братьям», которым Макс Ауэ начинает свой рассказ, является цитатой из «Баллады о повешенных» Франсуа Вийона. По словам автора (из уже цитированного интервью газете «Гаарец»), «первоначально там стояло «друзья», но так звучало хуже»; то есть при правке текста сработала культурная память начитанного франко-американского писателя. Литературные реминисценции содержатся и в имени героя романа: критики вычитывают в нем — по чисто графической аналогии, без всяких содержательных сходств — имя испано-французского писателя-сюрреалиста Макса Ауба (Max Aue/Max Aub), но не менее оправданно было бы вспомнить жившего незадолго до Вийона немецкого поэта-миннезингера Гартмана фон Ауэ, автора знаменитых любовных стихов и романов.
107
Положим, они очевидны не для всех читателей, а лишь для тех, кто помнит Лермонтова (мы, русские, здесь в выигрышном положении); но во всяком случае автор сам сослался на свой источник, указал, в какой книге его искать.
108
См.: Le Nouvel Observateur, 21 septembre 2006.
109
Le Monde des livres, 16.11.2006.
110
Вот эти слова Батая, сказанные именно по поводу нацистских концлагерей: «Как правило, палач пользуется не языком насилия, которое он творит от имени установленной власти, а языком самой власти, который по видимости извиняет, обеляет его и дает ему возвышенное оправдание. […] Поскольку человеку хочется мучить других, роль законного палача дает легкий выход этому желанию; с другими же людьми, если ему есть до них дело, палач говорит на языке государства» (Жорж Батай, Проклятая часть: Сакральная социология, М., Ладомир, 2006, с. 632–633, перевод Е. Д. Гальцовой).
111
«В своей работе мне часто приходилось вести переговоры с людьми, похожими на него, — с убийцами сербскими, руандийскими, чеченскими, русскими, афганскими… Я пожимал им руку, широко улыбаясь. Это профессиональный вопрос: наша задача добиться от них желаемого, и все. Мы их не судим» (Le Figaro Magazine, 29 decembre 2006).
112
Роман Литтелла вообще написан под сильным влиянием техники кино, хотя автор категорически заявлял, что не станет никому предоставлять права на экранизацию: «Не думаю, чтобы эту книгу можно было адаптировать в кино» (Le Monde des livres, 16.11.2006).
113
Ауэ отдает себе отчет в квази-религиозной природе режима, бороться с которым можно было разве что с позиции другой религии: «малочисленные противники власти по большей части религиозны: они сохранили иной нравственный ориентир, в разграничении Добра и Зла фюрер для них не мерило, они опираются на Бога, чтобы предавать свою страну и вождя» (с. 480).
114
Опять пример авторского «сотрудничества» с персонажами: романист незаметно заставляет их высказывать нечто такое, чего они не могут знать, — то философские категории Батая («трата», «дар», «расточение»), то опыт позднейшей истории, включая воинственную политику государства Израиль (намек на нее довольно прозрачен); вместе с ними он соглашается эстетизировать ужасные, невыносимо жестокие события: «Я думаю, это прекрасно…».
115
Фронтовое ранение способствовало дальнейшей карьере Ауэ, но фактически он был ранен не в бою, а опять-таки в бреду: больной, в полубессознательном состоянии среди бела дня побрел на советские позиции — не в атаку, не в разведку, даже не сдаваться в плен, а просто «посмотреть на Волгу» — и, естественно, получил снайперскую пулю. Вообще, состоя на военной службе и не раз попадая на фронт, он так и не становится воином; по ходу повествования он собственноручно убивает нескольких человек и соучаствует в планомерном истреблении бессчетного числа других, но среди этих людей нет ни одного вооруженного врага.
116
Эти два мальчика, случайные свидетели совершенного Максом убийства, потом бесследно исчезают, до конца войны он не может их найти, а после войны, кажется, уже и не пытается. Непричастные к безумию нацизма, они своим взглядом со стороны вывели бы повествование из заколдованного круга судьбы.
117
О двусмысленности и литературности фигуры Хаузера, который (наряду с Олендорфом) выступает в роли образца, идеала для главного героя романа, пишет Антуан Компаньон: Antoine Compagnon, «Nazisme, histoire et féerie: retour sur les Bienveillantes», Critique, 2007, no 726, p. 881–896.
118
«Единственным средством было влезть в шкуру палача. А палачей я знал по опыту. Я близко общался с ними», — вспоминал Литтелл (Le Monde des livres, 16.11.2006). И в другом интервью, говоря о главном герое «Благоволительниц»: «Это как бы мое возможное «я», если бы я родился немцем в 1913 году, а не американцем в 1967-м […]. Люди не всегда сами делают выбор […]. Он служит нацизму с такой же искренностью, с какой я служил в гуманитарной организации […]. Но это не значит, что я его оправдываю» (Le Figaro Magazine, 29 decembre 2006).
119
Мысль о языке тела, языке боли присутствует у Литтелла. Его герой наблюдает агонию своего смертельно раненного друга, лингвиста Фосса, и описывает издаваемые им странные звуки в характерных выражениях Мориса Бланшо: «какой-то первобытный зов; но то была именно речь, она не говорила ничего и выражала лишь свое собственное исчезновение» (с. 262).
