Ведьма на Иордане - Шехтер Яков

«Разве ваш бог нуждается в признании? — хотела спросить я у монахинь. — Вся Литва, такая большая и богатая страна, принадлежит ему. У него столько верующих, столько костелов, монахов, ксендзов, монахинь. Какое ему дело до признания моими папой и мамой, нищим портным Ратнером, тетей Соней из Каунаса? И почему спустя две тысячи лет после этой истории нужно нас убивать?»

Но мне было хорошо в монастыре, и я боялась снова очутиться за его стенами, одна против немцев и полицейских. Что же делать, что делать?

«Если креститься, — думала я, — кто тогда передаст дальше семейную тайну?»

Спорить с монахинями я не могла, а выслушивать подолгу их поучения становилось все трудней и трудней. Помог случай.

В одной из книг о житии святых, которые мне давала настоятельница, я увидела картинку: святая Тереза во время молитвы. Картинка изображала лежащую навзничь женщину, ее лицо закрывал капюшон, а широко раскинутые руки изображали крест. По-польски я читала плохо, но сумела разобрать, что святая Тереза проводила в такой позе многие часы. Во время молитвы к ней являлась дева Мария и раскрывала тайны жизни и глубины смерти.

На следующий день, во время утренней службы, вместо того чтобы опуститься на колени, я улеглась в такой же позе, закрыла лицо косынкой Вилии и широко раскинула руки. До моих ушей тут же донесся возбужденный шепот монахинь. Потом я услышала голос настоятельницы.

— Святое дитя, — сказала она почтительным тоном. — Не будем ей мешать.

Спустя несколько минут я задремала — поднимались в монастыре рано, а ложились поздно. Спалось плохо, каменные плиты — не лучшее место для отдыха. Сон продолжался минут двадцать, не больше, я это поняла по ходу службы, но руки и ноги успели онеметь. Я немного подвигала ими, пытаясь оживить, только без толку. И так стало обидно, и больно, и жалко себя, что слезы потекли из глаз, а в груди запекло, будто к ней приложили горячий камень. Одна-одинешенька, среди чужих, без мамы, без папы, без друзей, без единой близкой души. Беззвучно шевеля губами, я принялась звать маму:

— Мама, мамочка, мамулечка… — А слезы текли все сильнее. — Приди к своей доченьке, ты ведь говорила, что так любишь меня, услышь мой голос, где бы ты ни находилась, приди хоть на секунду, на мгновение.

Потом я принялась шептать ее имя, как молитву, как заклинание:

— Эстер, Эстер, мама Эстер, где же ты, где, где?

Вдруг сквозь плотно сжатые веки я различила свет. Он шел откуда-то изнутри, словно в глубине моих глаз возникло неземное, изумрудное сияние. Такого света мне никогда не доводилось видеть. Сердце забилось чаще, горло перехватило. Я поняла, что происходит необыкновенное, удивительное, чудесное.

Сквозь сияние начала проступать фигура женщины.

— Мамочка, ты пришла, мамочка!

Но это была не мама. Свет сник, отступил, и женщина предстала передо мной, словно живая. Я и представить себе не могла, что на свете существуют такие красавицы. От нее исходило тепло, точно от свежевыпеченной халы, глаза лучились, будто субботние свечи, а запах она источала, как веточки мирта в праздник Суккот. Не знаю откуда, не знаю почему, но я вдруг поняла, что передо мной стоит царица Эстер.

Ее губы чуть заметно зашевелились, и слова сами собой зазвучали у меня в голове:

— Ничего не бойся. Все кончится хорошо. Ничего не бойся.

Я кивнула в знак согласия.

— Никогда больше не ложись так. Сейчас встань, подойти к настоятельнице и скажи ей, что предмет, который она разыскивает, находится под матрасом в келье сестры Кристины. Когда настоятельница вернется, попроси разрешения самостоятельно брать книги в монастырской библиотеке.

Я открыла рот, чтобы задать вопрос, но изумрудное сияние окутало царицу, и она исчезла.

Ноги совсем занемели, подниматься пришлось с величайшим трудом. Служба подходила к концу, монахини стояли на коленях и тихонько пели. Настоятельница обернулась и сделала приглашающий жест. Я приблизилась, она обняла меня, прижала к себе.

— Как ты себя чувствуешь, малышка? — спросила она ласковым голосом.

Я наклонилась к ее уху и прошептала то, что велела царица.

Настоятельница вздрогнула.

— Откуда ты знаешь? — сказала она совсем другим тоном.

Я молчала.

— Ты это узнала сейчас, во время молитвы?

Я кивнула.

Настоятельница резко поднялась с колен и, шурша казулой, вышла из зала. Спустя несколько минут она вернулась. Ее лицо пылало от гнева.

— Отправляйся в мою келью, малышка, — приказала она мне. — Дожидайся там. А ты, сестра Кристина, и ты, сестра ключница, пройдемте в конторское помещение.

С того дня я переселилась в заднюю комнатку кельи настоятельницы. В отличие от узких, похожих на тюремную камеру комнатушек сестер, настоятельница занимала четыре соединенные между собой комнаты, скромно именуемые кельей. В самой просторной она принимала гостей, в средней находилась личная молельня, а в двух маленьких — спальни. Одну из них отдали мне, и я почти не выходила наружу, проводя большую часть времени за чтением книг на идише, найденных в библиотеке.

В монастыре почитали меня за святую, сестры думали, будто я крестилась и готовлюсь по достижении совершеннолетия постричься в монахини. И только настоятельница знала, что это не так.

В первый же вечер, перед тем как заснуть, я повернула висевшее над изголовьем распятие лицом к стене. Ночью настоятельница бесшумно вошла в комнатку.

— Ты спишь, малышка? — спросила она, наклоняясь к кровати.

Я не стала отвечать. Постояв несколько минут, настоятельница вышла. Открыв глаза, я увидела, что распятие исчезло.

Царица Эстер приходила почти каждую неделю. Как правило, она появлялась после того, как настоятельница задавала очередной вопрос. Поначалу я помогала отыскивать исчезнувшие предметы или понимать намерения сестер, но, убедившись в точности ответов, настоятельница стала расспрашивать меня о более сложных вещах. Ответы сообщала мне царица Эстер, и я только пересказывала их слово в слово, часто не понимая, о чем и о ком идет речь.

Настоятельница была ко мне очень добра. Я вспоминаю ее с теплотой и благодарностью. Жаль, что она не послушалась моего последнего совета.

Когда от гула приближающейся линии фронта стали подрагивать оконные стекла, царица Эстер рассказала мне, для чего я осталась в живых, и назвала мне имя.

— Скоро здесь будут русские, — сказала она, и мне показалось, будто ее всегда счастливое и прекрасное лицо слегка затуманилось. — Больше мы не увидимся. Передай настоятельнице, чтобы она перебиралась вместе с сестрами в Польшу.

Через неделю после прихода Красной армии в монастыре появился мой брат. Я с трудом узнала его, так он вырос и переменился. Настоятельница не хотела меня отпускать, но брат был настроен весьма решительно. Перед уходом я передала ей пожелание царицы. Настоятельница заплакала. То ли от расставания, то ли от услышанной новости.

Как я потом узнала, она не решилась последовать совету. Спустя год советские власти расформировали монастырь, а настоятельницу отправили в Сибирь.

Мы вернулись в Салок. Одни могилы да чужие лица в родном доме. Злобные, испуганные взгляды бывших соседей и знакомых. Каждый поживился, чем мог. Кто убивал, кто грабил, кто по дешевке перекупал награбленное. На нас с братом смотрели точно на выходцев с того света.

Мы пошли к Вилии. Та всплеснула руками, расплакалась:

— Не думала вас снова увидеть, деточки.

На хуторе прожили полгода. Гирш помогал Андрюсу, а я Вилии. Крестьянская работа нелегка, но после двух лет, проведенных в монастырской келье, она казалась мне счастьем.

Однажды вечером, после того как хозяева заснули, Гирш знаками попросил меня выйти во двор.

— Собери вещи, — прошептал он, прижав губы к моему уху. — Мы уходим.

— Куда?

— Сначала в Каунас, а оттуда в Польшу. А из Польши в Эрец-Исраэль.

В кибуце Дгания жил брат отца. Мы часто получали от него письма с открытками и фотографиями. Он звал нас к себе, но отец не решался.