Ясунари Кавабата - Стон горы
– Может, вы устали?
– Да нет, просто все время нервничаю. Если уж говорить, кто устал, так это ты, Кикуко-сан. Здесь у нас не устают только дед и бабка. Как стал дедом, за шестьдесят перевалило – совсем поглупел, грудь у него, видите ли, зудит.
Когда Кикуко ездила в университетскую клинику навестить подругу, на обратном пути она купила материи для девочек.
Вот почему, занимаясь шитьем, Фусако была расположена к Кикуко.
Но когда Кикуко села вместо Фусако за машину, Сатоко посмотрела на нее сердито.
– Тетя купила тебе в подарок материю, почему же ты не хочешь, чтобы она и сшила? – Фусако сказала извиняющимся тоном: – Прости ее, пожалуйста. Девочка вся в Аихара.
Кикуко обняла Сатоко за плечи.
– Сходи-ка с дедушкой и мамой к Большому Будде. Увидишь там многомного детей, они будут танцевать.
Фусако позвала Синго, и они втроем вышли из дому. Когда они шли по улице Хасэ, Синго бросилась в глаза карликовая камелия у входа в табачную лавку. Он купил сигареты и похвалил деревце. На нем цвело пять-шесть махровых цветов.
– Белые махровые цветы в крапинку – не так уж красиво, но, к сожалению, лишь горную камелию удается вырастить карликовой, – сказал хозяин табачной лавки и пригласил Синго в сад за домом. Там оказалась грядка с овощами, вдоль которой, прямо на земле, в ряд, стояли горшки с карликовыми деревьями. Это тоже были горные камелии, старые, с мощными стволами.
– Нельзя допускать, чтобы деревья истощались, поэтому я обобрал с них цветы, – сказал хозяин.
– Значит, они уже цветут? – спросил Синго.
– На них распускается масса цветов, но я оставляю не больше двух-трех на деревце. На той камелии, что у входа в лавку, их было штук двадцать – тридцать.
Хозяин стал рассказывать об уходе за карликовыми деревьями. Потом перешел к историям о любителях, которые их выращивает. Слушая его, Синго вспомнил, что на торговой улице во многих витринах выставлены карликовые деревца.
– Большое спасибо. Было очень интересно. – Синго направился к выходу.
– У меня, к сожалению, нет экземпляра, подходящего для вас, я это понимаю, но все же и горные камелии, которые вы видели во дворе, не так уж плохи… Возьмите одно деревце – это очень хорошее средство от лени – появляются обязанности, надо сохранять его форму, не допускать, чтобы оно засохло, – уговаривал хозяин табачной лавки.
Синго на ходу закурил только что купленную сигарету.
– На коробке изображен Большой Будда. Наверно, сигареты выпустили специально для Камакура. – Он показал пачку Фусако.
– И мне покажи, – потянулась к нему Сатоко.
– Помнишь, прошлой осенью, уйдя из дому, ты поехала в Синею.
– Я не уходила из дому, – возразила Фусако.
– Так вот, ты не видела в нашем деревенском доме карликового деревца?
– Не видела.
– Ну конечно. Ведь все это было лет сорок назад. Дедушка, отец твоей матери, был большим любителем карликовых деревьев. А мать совсем не имела к этому склонности, душевной тонкости, что ли, ей не хватало, и поэтому отец доверил уход за ними старшей дочери. Она была удивительная красавица, даже не верилось, что они сестры. У меня и сейчас еще стоит перед глазами, как зимним утром, когда подставка под деревцем засыпана снегом, она с непокрытой головой, в легком девичьем кимоно сметает снег. Это было так прекрасно. В Синею холодно, и изо рта у нее шел пар.
Ему тогда казалось, что и пар из ее рта благоухает девичьей чистотой.
Синго увлекся воспоминаниями, которые не имели никакого отношения к Фусако, принадлежавшей совсем к другому поколению.
– А эти горные камелии – что-то не похоже, чтобы их кропотливо выращивали лет тридцать – сорок.
Карликовые деревья должны быть очень старыми. Много проходит лет, прежде чем ствол деревца в горшке становится похож на переплетающиеся мощные мышцы.
Интересно, в чьи руки попал после смерти сестры Ясуко карликовый клен, алевший у алтаря? Может, просто засох?
3
Когда они втроем подошли к храму, процессия детей уже двигалась по выложенной камнем дорожке перед Большим Буддой. Было заметно, что они пришли издалека, у некоторых были усталые, осунувшиеся лица.
За живой стеной людей ничего не было видно, и Фусако взяла Сатоко на руки. Сатоко как завороженная смотрела на яркие, как цветы, кимоно, в которые были одеты дети.
Синго слышал, что в здешнем храме есть надгробие Акико Есано[13], на котором выбито ее пятистишие. Они пошли в глубь парка и увидели на одном из надгробных камней увеличенный во много раз автограф Акико.
– Действительно, это ее стихотворение «Сакья-Муни…» – сказал Синго.
Но оказалось, что Фусако не знает этого знаменитого пятистишия, которое в свое время было у всех на устах; Синго поразился. В стихотворении Акико были слова: «Славен Камакура своим Буддой, как прекрасен Сакья-Муни…»
– Большой Будда не Сакья-Муни. На самом деле это Будда Амида. В своем стихотворении Акико допустила обычную ошибку – Большого Будду и Сакья-Муни всегда путают.
Рядом с надгробием был разбит шатер. И там можно было получить чашку жидкого чая. У Фусако был талончик на участие в чайной церемонии, который дала ей Кикуко.
Увидев цвет чая, Синго решил, что его, пожалуй, можно дать и Сатоко, но та уже сама проворно схватила чашку. Это была совсем дешевая чашка, какой не увидишь на настоящей чайной церемонии, но Синго все же придержал ее:
– Горько, наверно.
– Горько?
Не успев пригубить, Сатоко сморщилась.
Группа девочек-танцовщиц скрылась в шатре. Примерно половина из них расселась на складных стульчиках у входа, другие толпились рядом. Лица детей были густо набелены, и все они были одеты в яркие кимоно с длинными рукавами.
За ними буйно цвели молодые вишни. Но они казались бесцветными рядом с яркими, сочными красками кимоно девочек. Лучи солнца играли в зелени высоких деревьев в противоположной стороне сада.
– Воды, мама, воды, – сказала Сатоко, глядя на девочек-танцовщиц.
– Воды нет. Дома попьешь, – уговаривала ее Фусако.
Синго вдруг тоже захотелось пить.
В один из мартовских дней Синго видел из окна электрички, когда ехал в Токио, как девочка примерно одних лет с Сатоко пила воду из фонтанчика на станции Синагама. Она до отказа отвернула кран, струя воды взметнулась вверх, и девочка в восторге засмеялась. У нее было прекрасное смеющееся лицо. Мать немного привернула кран. Девочка с таким удовольствием пила воду, что Синго сразу ощутил – весна действительно пришла. Этот случай вспомнился ему сейчас.
Синго подумал, что это неспроста – и Сатоко и он захотели пить, как раз когда смотрели на девочек-танцовщиц.
– Кимоно хочу. Купи кимоно, купи, – захныкала Сатоко.
Фусако поднялась.
Среди девочек-танцовщиц одна была примерно ровесница Сатоко – если и старше, то совсем ненамного. У нее были подрисованные толстые короткие брови. Приятная девочка. Углы широко раскрытых, похожих на колокольчики глаз были слегка подведены красной краской.
Фусако тащила за руку Сатоко, которая неотрывно смотрела на девочку, и, когда та вышла из шатра, потянула в ее сторону.
– Кимоно хочу, кимоно, – повторяла Сатоко без конца.
– Кимоно тебе подарят на детский праздник. Дедушка подарит, – сказала Фусако с намеком. – Ведь и эта девочка сегодня первый раз в жизни надела кимоно. Раньше и у нее были одни осимэ. Осимэ – просто куски от старого летнего кимоно, в которые ее укутывали.
В чайном павильоне, куда они зашли отдохнуть, Синго принесли воды. Сатоко с жадностью выпила два стакана.
Когда они вышли за ограду храма и направились домой, мимо Сатоко, держась за руку матери, торопливо прошла та самая девочка в нарядном кимоно. Хорошо бы, Сатоко не увидела ее, подумал Синго и обнял внучку за плечи, но было уже поздно.
– Кимоно. – Сатоко попыталась схватить девочку за рукав.
– Отстань. – Девочка бросилась от нее в сторону, но неловко наступила на длинный рукав, свисавший почти до земли, и упала на мостовую.
– Ой! – закричал Синго, закрывая руками лицо. Сбили. Синго слышал лишь собственный крик, но закричало, видимо, много людей.
Автомобиль со скрежетом затормозил. Из замершей толпы бросилось вперед несколько человек.
Девочка сама вскочила, прижалась к матери и вдруг заплакала навзрыд.
– Как повезло, как повезло. Какое счастье, что тормоза хорошие. Прекрасная машина, – сказал кто-то.
– Будь это какая-нибудь развалюха, не остаться бы ей в живых.
Сатоко закатила глаза, словно с ней случился припадок. У нее было ужасное лицо.
Фусако испуганно расспрашивала мать, не ушиблась ли девочка, не порвала ли кимоно.
Мать никак не могла опомниться от потрясения.
Девочка больше не плакала, по набеленному личику размазались слезы, но глаза блестели, словно промытые.
По дороге домой Синго молчал, разговаривать ему не хотелось.
