Андрей Шляхов - Доктор Данилов в Склифе
Убедительно прошу вас, господин директор, в силу данных вам полномочий повлиять на медсестру Марцышову и заставить ее вернуть мне мужа, с которым я до сих пор пребываю в состоянии брака.
Уверена, что вы откликнетесь на мою просьбу, но если нет – я буду вынуждена обратиться в вышестоящие инстанции, вплоть до Страсбургского суда».
Не прочти Данилов этого собственными глазами, он ни за что бы не поверил бы, что бывают подобные жалобы. Бедная медсестра Марцышова Марина, живет и не знает, что над ее головой сгущаются тучи. Страсбургский суд – это вам не хухры-мухры. Впрочем, скорее всего дело закончится не разбирательством в Страсбурге, а лечением брошенной жены у психиатра.
Глава десятая
Умеренность – мать всех добродетелей, кроме одной
На экране телевизора певица изливала душу:
The man said 'why do you think you here,I said 'I got no idea.I’m gonna, I'm gonna lose my babyso I always keep a bottle near'He said 'I just think your depressed,kiss me here baby and go rest'.They tried to make me go to rehab but I said 'no, no, no'Yes, I've been black but when I come back you'll know know knowI ain't got the time and if my daddy thinks I'm fineHe's tried to make me go to rehab but I won't go go go.
(Человек спросил: «Как ты думаешь, почему ты здесь?»Я ответила: «Без понятия.Я теряю, теряю моего малыша,Поэтому я всегда держу под рукой бутылку».Он сказал: «Сдается мне, что у тебя депрессия,Поцелуй меня, крошка, и иди отдыхать».Они пытались уложить меня на реабилитацию, но я ответила: «Нет, нет и нет!»Да, я пребывала в депрессии, но вы узнаете все, когда я вернусь.У меня нет времени, и вряд ли мой папаша думает, что у меня все хорошо.Он пробовал уложить меня на реабилитацию, но я не пошла).[4]
Данилову нравилась Эми Уайнхаус. Он находил ее голос шикарным, бесподобным.
— Самая та песня для нас. Можно сказать, профильная. — Марк Карлович взял пульт и, не спрашивая разрешения, переключил канал. — Послушаем, что скажет нам директор…
Директор НИИ имени Склифосовского давал интервью корреспонденту Первого канала в своем кабинете. Речь шла об омоложении кадров.
— Мое мнение таково – молодые врачи должны оперировать. Должны совершенствовать свое мастерство, набивать руку под присмотром старших товарищей. А старшим товарищам надо почаще допускать молодежь к операционному столу. Человек не вечен и он должен успеть при жизни подготовить себе достойную замену. Меня, честно говоря, удивляют некоторые наши зубры-хирургии, которые и на пороге восьмидесятилетия все сложные операции стараются производить самостоятельно…
— Сам-то ты когда прекратишь оперировать? — сказал Марк Карлович.
Корреспондент, словно услышав его слова, спросил у директора:
— Георгий Калистратович, а до какого возраста собираетесь оперировать вы?
— До шестидесяти пяти лет! — твердо ответил директор. — И ни днем больше. Заявляю об этом со всей ответственностью. Через восемь лет можете прийти к нам и поинтересоваться – оперирую я или нет.
— И не жаль вам будет все бросить?
— Что значит – «бросить все»? У меня столько дел, что иной раз я неделями не бываю в операционной! Я же не говорю о том, что я уйду на покой. Если будут силы – буду работать. Не директором, так хоть консультантом.
— Скажите, Георгий Калистратович, а инициатива омоложения кадров принадлежит вам или Департаменту здравоохранения? — спросил корреспондент.
— Департаменту здравоохранения надо начать омоложение кадров с себя, — прокомментировал Марк Карлович. — Целышевскому за семьдесят, он еще до Второй мировой войны родился, его замам примерно по стольку же. Вся эта компашка в стационарах и санаториях проводит больше времени, чем на работе. Совсем как кремлевские деятели в эпоху застоя.
— А кто же нами руководит? — усмехнулся Данилов.
— Всякие помощники, советники, ассистенты и прочая шушера. Неужели вы думаете, что Целышевский вникает в смысл каждого подписываемого документа? Ой, не смешите меня. Ладно, давайте послушаем, что еще нам скажет директор…
Директор продолжал рассуждать на тему омолаживания кадров:
— Установка на молодых позволит нам предельно улучшить качество медицинской помощи, оказываемой нашим пациентам. Это касается не только тех, кто оперирует. Это касается всех сотрудников института без исключения. Среди отечественных медицинских институтов мы занимаем первое место и не собираемся кому-либо его отдавать…
— И можно не сомневаться, что все останется на словах, — продолжил комментировать Марк Карлович. — Взять хотя бы нашего завкафедрой и научного руководителя всея токсикологии. Разве такого мастодонта отправишь на пенсию или уберешь с заведования и руководства вообще? Да скорее зубы об него обломаешь!
— Почему? — полюбопытствовал Данилов.
— Потому что это мафия! — ответил Марк Карлович и ушел, потеряв интерес к директорскому интервью.
Георгий Калистратович тем временем перешел к статистике:
— Цифры говорят сами за себя! У нас девятьсот коек и около трех тысяч сотрудников. Представляете? В среднем на каждого пациента приходится три сотрудника!
— При таком соотношении смертность должна стремиться к нулю, — сказал корреспондент.
— Увы, это не так, — сразу же погрустнел директор. — Надо учитывать нашу специфику. У нас не санаторий, а главное скоропомощное медицинское учреждение страны! К нам в основном поступают в тяжелом состоянии. И тем не менее наш показатель летальности равен четырем целым двум десятым! Это ниже, чем в среднем по Москве.
— Поясните, пожалуйста, Георгий Калистратович, что означает этот показатель, — попросил корреспондент.
— Он означает, что из тысячи наших пациентов девятьсот пятьдесят восемь выписываются домой, а сорок два умирают.
— А сколько человек проходит через ваш институт за год?
— Порядка пятидесяти тысяч. Согласитесь, это серьезная цифра.
— Очень серьезная… Я знаю, что вы лечите не только москвичей…
— Мы лечим всех россиян. И не россиян тоже лечим. У нас вы можете встретить самых разных пациентов – от иностранных дипломатов до бомжей. И всем оказывается высококвалифицированная медицинская помощь в полном объеме! Вы, наверное, заметили плакаты, которые висят у нас?
— Да, заметил. Насколько помню, на одном из них было написано «Человечная медицина».
— Именно так – «Человечная медицина». Это наш девиз, наше кредо. Медицина может быть только человечной или это уже…
— Владимир Александрович, там «скорая»! — крикнула из коридора Маша.
— Извините, но мне пора, — сказал директорскому изображению Данилов, выключая телевизор.
В смотровой на каталке постанывал и трясся мужчина лет пятидесяти с капельницей, подключенной к катетеру возле левой ключицы.
— Передозировка героином, — доложил врач скорой помощи.
— Да ну? — удивился Данилов, заглядывая в сопроводительный лист. — В пятьдесят три года-то?
Столь «старых» наркоманов он еще не видел.
— Сами удивлялись, но жена сказала, что он начал колоться два года назад. Кто-то из приятелей по дури предложил попробовать. Вот и попробовал. Был сонный, но из контакта не выходил. Мы его совсем разбудили, промыли желудок, поставили «подключичку» (подключичный катетер. — Прим. автора), прокапали, полечили и привезли.
— А зачем желудок сразу стали промывать?
— Ой, забыл в диагнозе указать! — Доктор выхватил у Данилова сопроводительный лист. — Он же еще и водочкой это дело отлакировал.
Так бывает – приобретет человек новые привычки, но и от старых не отказывается.
— Так может, это сочетанное действие, а не передоз? — предположил Данилов.
— Жена не знает, сколько и чего он употребил, он тоже не говорит, поэтому все же ставлю передозировку. Вам все равно, а мне так проще лекарства списывать – мы же на него чуть ли не пол-ящика истратили.
— Кололи какую-то хрень, никакой от нее радости, — пожаловался пациент.
— Действительно, никакой, — согласился Данилов.
Отпустив «скорую», он осмотрел пациента, убедился, что в реанимации ему делать нечего, и отправил в отделение.
— Я у вас первый раз, доктор, — сказал наркоман. — Порядков не знаю.
— В отделении объяснят, — коротко ответил Данилов.
В обязанности врача приемного покоя не входит информировать пациентов о режиме и правилах, по которым живет отделение. Этим занимаются лечащие врачи. Да и какой смысл рассказывать что-то наркоману, еще не вышедшему из состояния опьянения?
В ординаторской надрывался местный телефон.
— Владимир Александрович?
