Владимир Кунин - Мика и Альфред
Сдал отснятый фронтовыми кинооператорами материал в отдел обработки пленки и помчался разыскивать Мику.
Очень Сергей Аркадьевич был встревожен всем, что ему рассказали про Мику — и вор он будто бы неуловимый, и сколько бы его ни арестовывали, все равно выпускать приходится. Такой профессионал стал в этом ужасном для интеллигентного мальчика деле!..
Сергей Аркадьевич бросился в звукоцех. Слава Богу, это было единственное место, где о Мике говорили хорошо и с жалостью. Не верили ничему, считали, что по отношению к Мике была совершена вопиющая несправедливость. И посоветовали Сергею Аркадьевичу поискать Мику на базаре — кто-то видел, как он сегодня помогал разгружать там какой-то фургон.
Сергей Аркадьевич побежал на базар. Но было уже поздно — солнце садилось в степь, а с гор на рынок наползали сумерки.
Пьяные инвалиды, в перезвоне медалей, вели толковище на пустынных рыночных столах, пили «Яблочное крепленое», матерились, старались перекричать друг друга, чтобы суметь рассказать про «себя» на войне, про «свое» ранение, про «свой» госпиталь, про всех «своих» баб и «своих» командиров!..
Редкие припозднившиеся продавцы уже убирали остатки своего товара, покидали рынок, опасливо обходя взвинченную «Яблочным крепленым» и своей безнаказанностью инвалидскую компанию. Ибо обычно после короткой истерики и крика «Я за тебя, суку, кровь проливал, а ты…» следовал взмах костылем и… Не было силы, способной противостоять такой грозной, изувеченной, нетрезвой и ни черта не боящейся шобле!
В отчаянии Сергей Аркадьевич бросился в самую гущу этих несчастных, пьяных, разнузданных, искалеченных войной одиноких людей, которым после фронта не оставалось места на этой земле. На земле, действительно пропитанной их собственной кровью…
— Чего, капитан, заблудился? — хрипато крикнул безногий, недавно сидевший с Микой в одной милицейской камере. Тот самый — с орденом Славы и медалью «За отвагу».
— Сына ищу, — дрожащим голосом проговорил Сергей Аркадьевич. — Он сегодня тут чей-то фургон помогал разгружать…
— А ты не из мусоров будешь?! — крикнул второй инвалид и отхлебнул из бутылки.
— Не! Тех я всех знаю; — усмехнулся безногий.
— Я только сегодня с фронта… И вот… — Сергей Аркадьевич вдруг неожиданно для себя всхлипнул и тут же ненатурально закашлялся, чтобы скрыть свою секундную слабость.
Инвалиды замерли. В упор смотрели на пожилого усатого капитана.
Потом один безрукий тихо спросил безногого, так, чтобы Сергей Аркадьевич не слышал:
— Мишка-художник, что ли?
— Угу… — так же тихо ответил безногий.
— Так он у чирчикских узбеков кавуны разгружает, — наклонившись к безногому, шепнул третий инвалид.
— А то я, ёбть, не знаю?! — оскорбленно прохрипел безногий и громко спросил у Сергея Аркадьевича: — Твоего-то как зовут, капитан?
— Мика… То есть Михаил. Миша… Поляков.
Инвалиды переглянулись. Кто-то протянул Сергею Аркадьевичу бутылку «Яблочного крепленого»:
— Хлебнешь, капитан?
Сергей Аркадьевич благодарно и не чинясь сделал глоток из горлышка, вернул бутылку и спохватился:
— Господи! Да что же это я?… — Открыл свою командирскую полевую сумку, вытащил оттуда бутылку водки, запечатанную белым сургучом, так называемую «белую головку», протянул ее инвалидам: — Возьмите, ребята.
Наступило гробовое молчание. Пауза затянулась. Наконец один хмыкнул и сказал:
— Ладно тебе, капитан. Спрячь. С пацаном встретишься — с ним и выпьешь.
— Мишка не пьет! — твердо заявил безногий с орденом Славы третьей степени и медалью «За отвагу». — Становь пузырь на лавку, капитан, и айда за мной! Счас мы разыщем твоего Мишку…
И безногий, не оглядываясь на Сергея Аркадьевича, быстро покатил на своей убогой деревянной площадочке с шарикоподшипниковыми колесиками, прямо через весь опустевший рынок к какому-то саманному строению под тростниковой крышей, около которого стоял крытый фургон, смонтированный на грузовике ЗИС-5.
С гулко стучащим сердцем Сергей Аркадьевич еле поспевал за безногим, глядя, как ловко отталкивается тот колодками на манер штукатурных мастерков с ручками. Для лучшего зацепления с земной поверхностью снизу «мастерки» были обиты кусками старых автомобильных шин с глубоким протектором…
***Под тростниковой крышей — арбузы, арбузы, арбузы…
За колченогим столиком старый узбек в толстых очках и белой от соли пропотевшей тюбетейке щелкает на счетах, записывает в ученическую тетрадку одному ему ведомые цифры…
В кабине грузовика с фургоном спит умаявшийся шоферюга. Тюбетейка закрывает лицо. Видны из-под тюбетейки только черный ус и наголо обритый затылок…
Из пустого разгруженного фургона тянет прокисшим арбузным соком. Видать, не выдержали несколько штук перегона из Ташкента в Алма-Ату, лопнули, протекли. А тут — жара несусветная!..
За глиняным сараем с арбузами на пустых ящиках из-под яблок сидят Сергей Аркадьевич Поляков и Мика.
Курят папироски среднего комсостава «Норд».
На соседнем ящике Мика расстелил свою темную от пота рубашку — пусть сохнет. Пальцы дрожат от усталости. Шутка ли, вдвоем с водилой фургон разгрузили — четыре тонны арбузов.
— Боже мой… Что это с тобой? Где это тебя так? — со щемящей жалостью спрашивает Сергей Аркадьевич и оглядывает жилистого, исхудалого, вытянувшегося Мику с большими натруженными кистями рук.
— А-а-а… — Мика равнодушно машет рукой. — Плюнь, па. Не обращай внимания. Это скоро пройдет.
Но Сергей Аркадьевич не может отвести глаз от Микиной спины — вся в кровоподтеках и ссадинах. Да и бровь рассечена — в последний привод блатники в камере драку затеяли. Чуть совсем не пришили. Еле-еле отмахался. Да еще именем Лаврика припугнул…
— Бедненький мой сынуля!.. Как я счастлив видеть тебя…
— Папочка… — Голос у Мики сорвался. — Папочка!.. Ты только забери меня отсюда!.. Мне здесь так плохо…
— Но как?! — тоненьким голосом в отчаянии восклицает Сергей Аркадьевич. — Первый же комендантский патруль, который пойдет по вагонам, заберет тебя, и я ничего не смогу для тебя сделать!..
— Но я же твой сын, папа!
— Сыночек, любимый мой!.. У тебя нет ни пропуска, ни командировочного предписания!.. Микочка! Родной мой… Пойми, сынуля… Это выше моих возможностей… Прости меня, Бога ради!..
— Но я же твой сын, па…
— Скоро снимут блокаду… Я вернусь в Ленинград и сразу же пришлю тебе вызов!.. И мы снова будем жить вместе! Разыщем Милю…
Сергей Аркадьевич чуть не плакал. Он не верил ни одному своему слову — и блокаду снимут не скоро, и кто знает, попадет он сам в Ленинград или нет?…
Но сейчас эта мысль о вызове показалась ему спасительной.
— Сразу, сразу, сразу же я пришлю тебе вызов, сыночек мой единственный!..
Впервые в жизни Мика увидел своего отца таким слабым и беспомощным. Еще более беспомощным и жалким, чем тогда, когда Мика с температурой сорок отмывал бесчувственное пьяное тело Сергея Аркадьевича от мочи и блевотины.
Тогда в беспробудном и трагическом запое Сергея Аркадьевича была хоть какая-то иллюзорная попытка сопротивления судьбе, а тут…
— Куда?… Куда ты пришлешь вызов? — обреченно спросил Мика.
— Где бы ты ни был — я тебе сразу же туда и вышлю, — быстро проговорил Сергей Аркадьевич.
— А пока? — горько усмехнулся Мика и глубоко затянулся.
— А пока я оставлю тебе все деньги, которые у меня есть… Я привез тебе американских консервов, шоколад… Тоже американский. И настоящие английские солдатские ботинки. Такие высокие… Они у нас «Черчилли» называются. — И Сергей Аркадьевич попытался улыбнуться Мике.
Вот тут Мика окончательно понял, что снова остается один.
Он помолчал, низко опустив голову, выронил из обессилевших пальцев окурок, растер его о землю ногой и поднял на отца глаза, полные слез…
И в последний раз тихо спросил:
— А с тобой мне никак нельзя, папочка?…
***Впервые Мика Поляков вместе с Лавриком «залепили скок», или, точнее, «взяли хату», заведующей городским отделом торговли товарища Ергалиевой Зауреш Мансуровны.
Микина «премьера» состоялась лишь в конце октября, когда Лаврик наконец уверовал в добротный результат полуторамесячного обучения Мики премудростям тонкого и опасного ремесла.
Как и полагается «премьерам», состоялась она не поздним и не по-осеннему теплым вечером, когда Зауреш Мансуровна находилась на затянувшемся заседании горкома партии по поводу предстоящей знаменательной даты Великой Октябрьской революции в такую тяжелую для страны военную пору.
В эти дни отделу торговли отводилась важная роль комплектования дополнительных праздничных пайков из продуктов высшего качества для высшего руководства города и особо высокопоставленных эвакуированных товарищей высшего эшелона науки и искусства.
