Вера Эфрон - Продана

Полицейский спросил меня о чем-то по-литовски, но я не поняла. Тогда он снова посмотрел в паспорт и спросил на русском языке:

– Ты едешь только в Швецию или проследуешь дальше?

– Нет, – удалось мне выдавить из себя.

Он закрыл паспорт и отдал его мне. Я стояла и смотрела на него.

– Приятного путешествия, – сказал он и нажал на кнопку. Калитка открылась, и я оказалась на пароме.

Я не хотела идти, мне хотелось крикнуть, что у меня чужой паспорт, что меня продали в рабство, что я не хочу быть проституткой…

Но я промолчала. Я стояла на полусогнутых ногах и смотрела на полицейского. Не выпускай меня, помоги! – рвался из меня крик, но его никто не услышал.

Я положила паспорт в карман и послушно пошла в направлении нового ада. За мной следовала Татьяна потом Радик, с нами поехал все-таки он. Марат ждал нас на палубе.

– Ты опять бузишь, паршивая сволочь, – прошипел он. – Смотри, вышвырну ночью с палубы! В море тебя точно никто не найдет!

Я знала, что он может это сделать. Это не было пустой угрозой.

Глава тринадцатая

Двигатели судна работали ритмично, выбивая под нами в такт: Шве-ци-я, Шве-ци-я. Я сидела на койке и думала о том, что нас ждет в будущем. Мы плыли из Клайпеды в Карлсхамн, небольшой город на юге Швеции. Об этом сообщала брошюра, лежавшая на столе. Я полистала ее. Из брошюры я поняла, что мы должны прибыть туда утром. Всю ночь нам, по всей видимости, предстояло работать. Когда мы в сопровождении Марата шли в каюту на нижней палубе, на нас с Татьяной бросали похотливые взгляды дальнобойщики.

Я чувствовала себя усталой, выжатой как лимон и голодной. Я так устала, что не могла пошевелиться, а только сидела на койке, подобрав под себя ноги. К тому же я заболела морской болезнью.

Шве-ци-я, Шве-ци-я, стучали моторы, нагоняя на меня дремоту.

Дверь каюты открылась. В дверях стоял Марат и ухмылялся. Он смотрел на Татьяну. Таня сидела на своей койке и наводила марафет. Из обычной девчонки она превращалась в типичную проститутку. Темные тени наложенные на веки, делали ее глаза какими-то рысьими. Она взглянула на Марата и скривила накрашенные губы. Помады было столько, что губы казались грязными.

Марат перевел взгляд на меня, и я почувствовала, как внутри меня все сжалось. К счастью, я уже успела привести себя в порядок, иначе получила бы выволочку. Но мои нос и глаза свидетельствовали о том, что я плакала. Нос распух и покраснел, глаза тоже были красными.

– Ты чего расселась, блин, – зашипел на меня Марат, закрывая дверь.

– У меня месячные, – попыталась объяснить я и тут же получила пощечину.

– Да мне это по херу! Ты что, сука гребаная, возомнила себя в шикарном круизе? Пойдешь работать!

Татьяна продолжала краситься, не обращая внимания на эту сцену.

– А ты, так и быть, перекусишь сегодня за шведским столом, – повернулся к ней Марат.

Татьяна улыбнулась ему:

– А Наташа?

– А твоя Наташа будет хавать один хлеб!

Я сжалась, испугавшись, что Марат сейчас начнет меня избивать.

– Эй ты, – обратился он ко мне, – не забудь раскрасить свой поганый фейс! Ясно?

– Да, – закивала я.

– Готовьтесь, скоро приду, – сказал он и вышел. Татьяна сняла с себя футболку и натянула обтягивающую короткую юбку, а к ней – ярко-красный топ.

Я вздохнула и принялась краситься. Надо было успеть, пока Марат окончательно не рассвирепел. В лучшем случае он наградит меня ударом кулака в живот. В худшем – поставит на четвереньки и будет пинать ногой в живот. Это было страшно больно.

Дешевую косметику мы приобрели в Вильнюсе. Татьяна выбрала все по своему вкусу. Помада и тени были вызывающе яркими. Я не умела краситься, но от меня и не требовалось этого умения. Мне хотелось выглядеть как можно хуже, чтобы отпугнуть от себя клиентов. Через пять минут из зеркала на меня смотрела настоящая проститутка…

Я заплакала.

– Не плачь, – сказала Татьяна. – Ты сегодня в порядке. Марат посмотрит на тебя и, возможно, позволит поесть.

– Неужели ты не понимаешь, что я не хочу есть! – закричала я сквозь слезы.

– Не плачь, тушь потечет, – испугалась Татьяна. – Кончай реветь!

– А мне наплевать!

– Смотри, скоро появится Марат.

– А мне все до лампочки! – рыдала я.

– Пожалуйста, Наташа, перестань, – попросила Татьяна.

Она пошла в туалет, принесла рулон туалетной бумаги и подала его мне. Я оторвала большой кусок мягкой бумаги и стала вытирать глаза. Но от этого стало только хуже. В глазах щипало, краска размазались по всему лицу.

– Погоди, я помогу, – сказала Татьяна.

Она окунула кусочек бумаги в воду и начала осторожно протирать мое лицо.

– Вот будет, если Марат увидит такое. Он тебя убьет!

– Это было бы к лучшему, – всхлипнула я.

– Нет, – возразила Татьяна. – Все скоро устаканится, вот увидишь, – утешала она меня.

– Устаканится? – Я отвела ее руку в сторону и с удивлением посмотрела на нее.

– Вот именно. Правда, будет лучше.

– Ты считаешь, что…

«Может, Татьяна все же согласится бежать со мной?» – почему-то подумала я. Как же я обрадовалась. Не так уж и много надо человеку, чтобы почувствовать себя счастливым. Кусочек надежды, прикосновение руки…

– Нам теперь будет лучше, – повторила Татьяна.

– Теперь?

Сердце оборвалось. Ничего не изменится. Татьяна и не думала бежать. Ее мысли были заняты совсем другим.

– Наташ, наверное, нам в Швеции будут платить, – сказала она.

– Так ты это имела в виду?

– Получать деньги – что же в этом плохого? – произнесла она непонимающе.

В ответ я только застонала. Как же ей объяснить, что я не хочу быть проституткой? Не хочу! А Татьяна продолжала щебетать:

– Я смогу зарабатывать по пятьдесят – сто долларов в день, если постараюсь. За десять дней – это почти тысяча, а за сто – целых десять тысяч! За год я смогу скопить на небольшую квартирку! О, я буду счастлива!

Я с изумлением смотрела на нее: как можно быть такой тупой и верить, что ты заработаешь на квартиру? Если бы все было так просто, проституция считалась бы престижным занятием.

– Тань, неужели ты думаешь, что Марат будет давать тебе деньги? Да он их лучше себе возьмет, – я попыталась охладить ее энтузиазм.

– Насколько я знаю, сутенеры берут себе только половину денег, а остальное ты можешь оставить себе. Во всяком случае, так было в Москве, – ответила она.

– Что-то ты в Литве денег не получала…

Я и не заметила, как мы перешли к обсуждению вопроса об оплате нашего труда. Это было противно. Как я могла? Меня вынудили заниматься проституцией, а я как последняя блядь сижу и разглагольствую тут о деньгах. А в чем, собственно, разница между блядью и проституткой? Блядь – это самая последняя стадия унижения, а проститутка – это профессия?

Я вспомнила об одной книге какого-то классика, которого мы проходили в девятом классе школы. Классик описывал бордель, в котором жили проститутки, или девочки, как их называл писатель. Он, может, и жалел девочек, описывая, как они попали в бордель, а я нет. Я считала, что они сами виноваты, хотя многие были вынуждены работать в борделе, после того как оступились в жизни, забеременели или совершили еще какой-нибудь проступок. И судьба героини меня тогда волновала мало. Она была продана в бордель своим женихом, занятие которого состояло в том, чтобы покупать девушек в одном борделе и продавать в другой. Он был такой жадный, что не мог удержаться от того, чтобы не продать свою невесту, когда ему предложили за нее хорошую цену. Учительница объяснила нам, что женщины в царской России были полностью бесправны. Тогда я не подозревала, что меня ожидает та же участь, хотя Россия теперь не царская, а демократическая. Меня обманул Сергей, или как его там звать, и продал Марату. О, как я его ненавидела и как ненавидела теперь всех мужчин! Эти козлы пыхтят во время полового акта, стонут и пускают слюни от удовольствия… Меня до сих пор трясет при одной только мысли об этом.

– Когда ты выздоровеешь, ты все это забудешь и пойдешь дальше, – сказала мне докторша.

– Как так?

– Ты все это отбросишь.

– Это красивые слова, и только.

– Ты не должна винить себя, Наташа. Это не твоя вина, что ты попала в лапы к сутенерам.

– Я могла сопротивляться до последнего, но я этого не сделала. Я нисколько не сопротивлялась, когда меня трахали.

– Но ты и не могла сопротивляться, – сказала докторша.

– В полиции говорят, что могла.

– Ты имеешь в виду шведскую полицию, которая допрашивала тебя?

– Да.

Я вспомнила, как унизительно было отвечать на вопросы. Еще хуже было, что рядом находился переводчик-мужчина, который переводил со шведского. Если бы на его месте была женщина, возможно, мне было бы легче. Она бы лучше поняла бы меня.

В полиции задавали глупые вопросы о том, сопротивлялась ли я во время секса, испытывала ли я удовольствие.