Дженди Нельсон - Небо повсюду
– Ну все, я пошел. – Он не сдвигается с места. – Не хочу уходить от тебя.
– И я не хочу, чтобы ты уходил, – говорю я.
Волосы его совсем почернели от воды и вьются змеями вокруг блестящего лица. Мы стоим словно под душем. Bay. Стоять под душем с Джо.
Он смотрит поверх моего плеча, и глаза его суживаются.
– Почему он вечно тут торчит?
Я поворачиваюсь назад. В дверном проеме стоит Тоби и наблюдает за нами. Вид у него такой, словно его ударило стенобитным шаром. Боже. Наверное, он все-таки не ушел, наверное, просто сидел с бабушкой в мастерской или где-то еще. Он шире распахивает дверь, хватает скейт и без слов уносится прочь, мимо нас, ежась под струями дождя.
– Что происходит? – Джо сверлит меня взглядом. Все его тело неподвижно застыло.
– Ничего, правда, – отвечаю я ему, как и Саре. – Он очень расстроен из-за Бейли.
Что я еще могу сказать? Если я расскажу ему, что происходит между мной и Тоби даже после того, как он, Джо, меня поцеловал, то потеряю его.
Поэтому, когда он спрашивает: «Я веду себя как тупой параноик?», я усиленно киваю. И слышу голос в голове: «Никогда не зли трубачей».
Джо улыбается широкой, словно лужайка, улыбкой:
– Ну ладно. – И снова целует меня, по-настоящему, и мы пьем дождь друг у друга с губ. – Пока, Джон Леннон.
И он уходит.
Я тороплюсь в дом, переживая о том, что сказал мне Тоби, и о том, чего я не сказала Джо, и дождь смывает с меня следы этих прекрасных поцелуев.
Глава 22
Я лежу на кровати. В моих руках – антидот против любых тревог. Это ноты, все еще влажные от дождя. На самом верху страницы чудным угловатым почерком Джо написано: Для прекрасной кларнетистки с огромной душой от посредственного, скучного и бесталанного, но страстного гитариста. Часть 1, продолжение следует.
Я пытаюсь проиграть партию в голове, но без инструмента слышать музыку у меня получается неважно. Я встаю, беру кларнет, и через несколько секунд музыка наполняет всю комнату. Я вспоминаю, как он говорил мне, до чего одиноко звучит мой кларнет, как день без птиц, и понимаю, что эта мелодия целиком состоит из птичьих трелей, они вылетают из моего кларнета и разливаются в тихом летнем воздухе, по деревьям и по небу. До чего красиво! Я играю и играю, пока не выучиваю всю пьесу наизусть.
Уже два ночи, и, если я сыграю еще раз, у меня просто отвалятся пальцы, но меня охватила настоящая джорячка, и спать совсем не хочется. Я спускаюсь вниз чего-нибудь пожевать, и, когда возвращаюсь в Убежище, меня охватывает такое ослепительно сильное желание, что мне приходится зажать рот рукой, чтобы не закричать. Мне хочется, чтобы Бейлз лежала на кровати и читала. Я хочу рассказать ей про Джо, хочу сыграть его мелодию.
Мне нужна моя сестра.
Мне хочется швырнуть в Бога каким-нибудь зданием.
Я набираю в легкие воздух и выдыхаю с такой силой, что могу сдуть всю оранжевую краску со стен.
Дождь закончился; сквозь окно внутрь пробирается начищенная до блеска новизна ночи. Я не знаю, что делать, поэтому подхожу к столу Бейли и, как обычно, сажусь за него. Снова смотрю на визитку частного детектива. Я думала позвонить ему, но пока все как-то руки не доходили. И вещи я тоже не упаковала. Я подтягиваю к себе картонную коробку и собираюсь разобрать ящик или два. Смотреть на пустые коробки почти так же тошно, как и подумать о том, чтобы убрать ее вещи.
Нижний ящик забит школьными тетрадками. Целые годы бесполезной теперь работы. Я вынимаю одну наугад, провожу пальцами по обложке, прижимаю к груди и кладу в коробку. Все ее знания исчезли. Все, что она видела, слышала или читала. Ее особый взгляд на Гамлета или на маргаритки, ее мысли о любви, ее непоследовательные размышления наедине с собой – все это тоже кануло в небытие. Я как-то услышала фразу: когда кто-то умирает, в мире сгорает библиотека. Я наблюдаю, как она горит дотла.
Я складываю остальные тетрадки на первую, рядом с ящиком, и проделываю то же с соседней стопкой. Закрываю коробку и придвигаю новую. В этом ящике еще несколько школьных блокнотов и дневники, которые я не стану читать. Я пробегаю пальцами по стопке и кладу тетради одну за другой в коробку. На самом дне ящика я нахожу раскрытый блокнот. Все страницы исписаны ужасным почерком Бейли: строчки покрывают лист сверху донизу, кое-что перечеркнуто. Чувствуя укол вины, я беру тетрадь в руки. Моя вина сначала превращается в удивление, а потом перерастает в страх.
Все надписи – это сочетание маминого имени с другими именами и предметами. Есть целый раздел с именем «Пейдж» и разными штуками, связанными с Джоном Ленноном, моим тезкой. Мы считали, что он был ее любимым музыкантом. Мы почти ничего не знаем о маме. Будто она ушла и унесла с собой все следы своей жизни, оставив только историю. Бабушка если и говорит о ней, то только про то, как она любит путешествовать. Дядя Биг ничуть не лучше.
– В пять лет… – рассказывала нам бабуля раз за разом, для пущей убедительности подняв вверх пятерню, – в пять лет ваша мама выскользнула из своей кроватки. Я нашла ее среди ночи в самом центре города, она шагала со своим маленьким рюкзачком и походной тростью. Сказала, что отправилась на поиски приключений. В пять лет, девочки, подумать только!
Вот и все, что у нас от нее осталось. Есть еще, правда, коробка с мамиными вещами, которую мы хранили в Убежище. Там в основном ее книги, которые мы находили на полках внизу. Все они подписаны ее именем – «Оливер Твист», «На дороге», «Сиддхартха», собрание стихотворений Уильяма Блейка и несколько любовных романов в мягкой обложке (последнее привело нас, книжных эстетов, в великое замешательство). Ни в одной из книг нет ни пометок на полях, ни загнутых страниц. Есть у нас в запасе и несколько школьных альбомов, но тоже чистых, без надписей от друзей. Также в коробке лежит «Радость приготовления» с обложкой, заляпанной какой-то едой. Бабуля как-то обмолвилась, что мама на кухне творит чудеса и, возможно, в дороге зарабатывает своей готовкой.
Но по большей части коробка заполнена картами. Много-много карт: дорожные, топографические, карты Кловера, Калифорнии, карты сорока девяти других штатов, разных стран, континентов. Есть там и атласы, все зачитанные, как моя копия «Грозового перевала». Карты и атласы раскрывают нам характер мамы: девочка, которую призывает мир. Когда мы с Бейли были младше, то часами просиживали над атласами, придумывая мамины маршруты и приключения.
Я листаю записную книжку Бейли. Страница за страницей: Пейдж-Леннон-Уокер, Пейдж-Леннон-Йоко, Пейдж-Леннон-Имеджин, Пейдж-Дакота-Оно и так далее и тому подобное. Иногда под сочетаниями имен появляются подписи. Например, под «Пейдж-Дакота» стоит адрес в Нортгемптоне, штат Массачусетс. Но адрес этот зачеркнут, и поверх него накорябано: «Слишком молодая».
Я в шоке. Мы с Бейли тысячу раз безуспешно искали маму в Интернете и иногда вбивали в поисковики псевдонимы, которые придумывали для нее, но никогда это занятие не принимало таких масштабов, не становилось таким методичным, никогда мы не искали ее с такой настойчивостью, так продуманно. Блокнот исписан почти полностью. Бейли, видимо, занималась поисками каждую свободную минуту, все время, пока меня не было в комнате (потому что я не припомню, чтобы она в моем присутствии долго сидела за компьютером). Правда, теперь, если подумать, я вспоминаю, что перед смертью она часто стояла перед Полумамой, пристально вглядываясь в нее, будто ожидая, когда та заговорит с ней.
Я открываю первую страницу. Двадцать седьмое февраля – меньше чем за два месяца до ее смерти. Как она умудрилась столько сделать за два месяца? Неудивительно, что ей понадобилась помощь святого Антония. Жалко, что она так и не попросила меня помочь ей.
Я кладу блокнот обратно в ящик, иду к кровати, снова достаю кларнет и играю мелодию Джо.
Мне хочется снова вернуться в тот летний день. И я хочу, чтобы моя сестра была там со мной.
(Написано на обложке «Грозового перевала», в комнате Пенни)
Глава 23
(Написано на обрывке газеты, найденном под крыльцом дома Уокеров)
Когда следующим утром я спускаюсь на кухню, бабуля жарит сосиски у плиты, плечи у нее поникли, словно нахмуренные брови. Дядя Биг сгорбился над своим кофе за столом. За их спинами утренний туман заслоняет вид из окна, и кажется, что дом парит внутри облака. Стоя в дверях, я наполняюсь тем испуганным пустым чувством, которое охватывает меня при виде заброшенных домов, у которых меж ступеней растут сорняки, со стен осыпается поблекшая краска, а окна разбиты и заколочены.
– Где Джо? – спрашивает Биг.
Я понимаю, почему всеобщее отчаяние так очевидно сегодня утром: Джо не пришел.
