Юстейн Гордер - Мир Софии

Не волнуйся, София, сейчас объясню… например, с помощью следующей занятной истории. Один скульптор корпел над колоссальной гранитной глыбой. Каждый день он долбил бесформенный камень, высекая из него скульптуру, и однажды к нему в гости пришел маленький мальчик. «Что ты ищешь?» — спросил он скульптора. «Подожди, сам увидишь», — ответил тот. Через несколько дней мальчик зашел опять, и к этому времени скульптор высек из гранитной глыбы прекрасную лошадь. Мальчик застыл от изумления. Потом, обернувшись к ваятелю, спросил: «Откуда ты знал, что скрывается внутри?»

В самом деле, откуда он знал? Очевидно, скульптор каким-то образом разглядел в гранитной глыбе форму лошади. Ведь именно в этом куске гранита была заложена потенциальная возможность воплотиться в лошадь. Вот и Аристотель утверждал, что у всех вещей в природе есть потенциальная возможность актуализироваться, или воплотиться в определенную «форму».

Но вернемся к курице и яйцу. У куриного яйца есть потенциальная возможность стать курицей. Это не значит, что из всех яиц получаются куры: некоторые попадают нам на завтрак — в виде яиц всмятку, омлета или гоголь-моголя — и их потенциальная «форма» остается нереализованной. Однако из куриного яйца совершенно точно не может вырасти гусь. Такой возможности в нем не заложено. Иными словами, «форма» вещи говорит нечто как о возможностях вещи, так и об их пределах.

Рассуждая о «форме» и «материи» вещей, Аристотель имеет в виду не только живые организмы. Если «форма» курицы состоит в том, чтобы кудахтать, хлопать крыльями и откладывать яйца, форма камня заставляет его падать на землю. Как курица не может не кудахтать, так и камень не может не падать на землю. Конечно, ты можешь поднять камень и закинуть его высоко в небо, но, коль скоро в природе камня — падать обратно, ты все равно не сумеешь добросить его до Луны. (Кстати, будь осторожна при проведении такого эксперимента, камень может мгновенно отомстить за себя. Он стремится поскорее попасть обратно… и горе тому, кто будет стоять у него на пути!)

Прежде чем мы оставим вопрос о «форме», которой обладают все живые и неживые вещи и которая говорит нам о заложенных в них потенциальных «воплощениях», следует сказать о довольно оригинальном взгляде Аристотеля на причинные отношения в мире.

Говоря сегодня о «причинах» того или иного явления, мы обычно имеем в виду, как именно, почему оно происходит. Стекло разбивается потому, что Петтер швырнул в него камнем, ботинок появляется благодаря тому, что сапожник стачал его из кусков кожи. По утверждению же Аристотеля, в природе существуют разные виды причин. В общей сложности он насчитывает четыре их вида. Особенно важно разобраться в том, что он подразумевал под «целевой причиной».

Что касается разбитого стекла, резонно спросить, почему Петтер бросил в него камнем. Таким образом мы задаемся вопросом, какое у него было намерение. Не приходится сомневаться в том, что намерение или «цель» играет важную роль и при тачании ботинок. Но Аристотель принимал во внимание «целевую причину» также в отношении процессов, происходящих в неживой природе. Достаточно привести один пример.

Почему идет дождь, София? Ты наверняка проходила в школе, что водяные пары в облаках охлаждаются и, конденсируясь, превращаются в капли, которые под воздействием силы тяжести падают на землю. Аристотель тут наверняка закивал бы головой. Однако он бы прибавил, что ты указала лишь на три причины. «Материальная причина» заключается в том, что в момент охлаждения воздуха в определенном месте как раз находились водяные пары (облака). «Воздействующая причина» состоит в охлаждении паров, а «формальная причина» — в том, что воде по «форме», или по природе, положено обрушиваться на землю. Если бы ты не сказала ничего больше, Аристотель добавил бы, что дождь идет, потому что дождевая вода необходима для роста растений и животных. Это он и называл «целевой причиной». Как видишь, Аристотель наделяет капли воды жизненной целью, или «умыслом».

Мы же, перевернув все с головы на ноги, скажем, что растения произрастают благодаря влаге. Улавливаешь разницу, София? По мнению Аристотеля, целенаправленность присуща всему на свете: Дождь идет, чтобы дать влагу растениям, а апельсины и виноград растут, чтобы их ели люди. Современная наука придерживается иного мнения. Мы говорим, что наличие питания и влаги составляет одну из предпосылок существования людей и животных. При отсутствии подобных условий нас бы просто не было на свете. И все же ни у воды, ни у апельсинов нет цели служить нам пропитанием.

В отношении причин может показаться соблазнительным сказать, что Аристотель ошибался. Но не будем торопиться. Многие верят, что мир сотворен таким, какой он есть, Богом — специально чтобы в нем могли жить люди и животные. Исходя из этого, естественно утверждать, что вода в реках течет потому, что она необходима для существования людей и животных. Однако в таком случае речь идет о Божьем промысле, о цели, поставленной Господом, а вовсе не о том, что вам желают добра дождевые капли или речная вода.

Отличия «формы» от «материи» приобретают важное значение и когда Аристотель объясняет процесс познания человеком предметов бытия.

Познавая что-то, мы сортируем вещи по разным категориям, или группам. Скажем, я вижу лошадь, потом другую, потом третью… Хотя лошади неодинаковы, у всех них есть нечто общее, и это нечто составляет «форму» лошади. Различия между ними, их индивидуальные черты составляют «материю» лошади.

В своих земных странствиях мы, люди, и занимаемся распределением вещей по ячейкам. Коров мы помещаем в хлев, лошадей — в стойло, свиней — в закут, а кур — в курятник. То же происходит и когда София Амуннсен убирает свою комнату. Книги она ставит на полку, учебники кладет в школьную сумку, а журналы — в ящик комода. Аккуратно сложенная одежда прячется в шкаф: трусы на одну полку, свитеры на другую, носки в отведенный им ящик. Обрати внимание, что так же мы наводим порядок и в собственной голове. Мы отделяем друг от друга вещи, сделанные из камня, из шерсти и из резины. Мы различаем предметы живые и мертвые, отличаем растения от людей или животных.

Ты следишь за моей мыслью, София? Иными словами, Аристотель хотел произвести генеральную уборку в кладовой природы. Он пытался доказать, что все предметы бытия относятся к разным группам и подгруппам. (Гермес — живое существо, точнее — животное, еще точнее — позвоночное, еще точнее — млекопитающее, еще точнее — собака, еще точнее — лабрадор, еще точнее — самец лабрадора.)

Пойди к себе в комнату, София. Подними с пола любой предмет. Что бы ты ни подняла, ты обнаружишь соотнесенность взятого предмета с категорией более высокого порядка. Если ты когда-нибудь встретишь предмет, не поддающийся классификации, то испытаешь шок. Предположим, тебе встретится комочек чего-то, что ты не сумеешь с уверенностью отнести к миру растений, животных или минералов… Сомневаюсь, чтоб ты отважилась даже прикоснуться к нему.

Мир растений, животных или минералов, сказал я. Мне вспомнилась игра, в которой одного несчастного выставляют за дверь, а остальные члены компании в это время загадывают некий предмет, который ему (или ей) придется по возвращении в комнату отгадывать.

Компания, скажем, загадала кота Монса, который сейчас находится в соседском саду. И вот бедный водящий приходит в комнату и начинает угадывать. Остальные участники имеют право отвечать только «да» или «нет». Если несчастный хорошо усвоил Аристотеля (в таком случае он вовсе не несчастный), разговор будет развиваться примерно следующим образом: Это что-то конкретное? (Да!) Оно относится к минералам? (Нет!) Оно живое? (Да!) Оно относится к миру растений? (Нет!) Это животное? (Да!) Это птица? (Нет!) Это млекопитающее? (Да!) Это какой-нибудь зверь? (Да!) Это кошка? (Да!) Это Моне? (Дааааааа! Общий смех…)

Вот какую игру изобрел Аристотель. Нужно отдать должное и Платону, который придумал «игру в прятки в темноте». А за изобретение детского конструктора мы уже отдали должное Демокриту.

Аристотель был аккуратистом, который стремился навести порядок в человеческих представлениях, поэтому именно он заложил основы логики как науки. Он ввел несколько строгих правил относительно того, какие умозаключения и выводы следует считать логически допустимыми, а какие — нет. Ограничимся одним примером: если я утверждаю, что «все живые существа смертны» (первая посылка), а также что «Гермес — живое существо» (вторая посылка), я могу сделать изящный вывод о том, что «Гермес смертен».