Ирина Волчок - Домработница царя Давида
— Ой, нет, вот этого уже совсем не надо! — Аня попыталась отобрать у него свою сумку, но он не отдал. — Дальше я уже сама. Вы и так уже много времени потеряли… И так и не пообедали… И неизвестно, ждут они или уже нет… Чего вы зря ходить будете? А если ждут, так ведь тоже… как бы это сказать… в общем, они вас стесняться будут.
— Ну, вас-то не стесняются, — возразил Евгений Михайлович.
— Что ж вы сравниваете, — беспомощно сказала Аня. — Вы — и я! Вы — совсем другое дело, совсем другое… Зачем вы заставляете меня объяснять очевидные вещи? Ведь и сами всё понимаете! Отдайте, пожалуйста, сумку, я дальше одна, а вы уезжайте.
— Ладно, — согласился Евгений Михайлович. — Уеду. Вот донесу ваш мешок — и сразу уеду.
Он повернулся и пошёл во двор, и Аня пошла за ним, что же ещё ей оставалось делать… Шла, а сама думала: бомжи, конечно, испугаются. Они вообще всегда очень мнительные, особенно Лёня-Лёня. Они даже её сначала опасались, даже имена свои не сразу сказали, вообще в разговор вступали неохотно… И то, что она приносила им, никогда при ней не ели. Брали — как правило, не благодаря, — и сразу уходили. Года полтора вот так привыкали, совсем недавно привыкли. А тут — новый человек, да ещё настолько другой человек, просто в глаза бросается, что другой. Другая порода. Другую породу бомжи боялись и не любили.
В самом дальнем углу двора на траве под забором сидели трое — Лев Борисович, Лёня-Лёня и совсем незнакомый старик. Может быть, и не старик, она так и не научилась определять возраст этих людей, все они выглядели стариками. Лев Борисович первый заметил её, с видимым трудом поднялся, толкнул в плечо Лёню-Лёню. Лёня-Лёня тоже вроде бы собрался подняться, увидел рядом с Аней чужого человека, что-то пробормотал и остался сидеть. И даже отвернулся. А совсем незнакомый старик неожиданно шустро вскочил и торопливо зашаркал прочь. Правда, через несколько шагов остановился, оглянулся и стал топтаться на месте, внимательно разглядывая чахлую траву у себя под ногами.
Ну вот, чего и следовало ожидать…
Аня обогнала Евгения Михайловича, заторопилась, замахала рукой и ещё издалека громко заговорила:
— Здравствуйте! Хорошо, что вы сегодня здесь, я боялась, что не застану. Извините, что долго не приходила, просто ни минуты свободной не было, честное слово. Зато я придумала, где нам теперь можно будет встречаться. А почему ваш товарищ уходить собрался? Даже не познакомимся?
— Здравствуй, Аннушка, — сказал Лев Борисович, настороженно поглядывая на Евгения Михайловича, который шёл за Аней и был уже близко. — А мы вот тебя каждый день ждём, да… А ты вот не одна нынче…
— Это мой знакомый, он сумку донести помог, он… — Аня хотела сказать, что Евгений Михайлович друг, но не решилась. Не надо заранее делать такие важные заявления. — Он нам не враг. Его опасаться не надо.
— Я не враг, — подтвердил подошедший Евгений Михайлович. — Я носильщик… Куда это ставить?
Лёня-Лёня приподнялся, молча вытащил из-под себя мятые газеты, ни на кого не глядя, бросил их на траву.
— Вшей не натряс? — деловито спросил Евгений Михайлович. — Всё-таки еду выкладывать.
— Вы, гражданин начальник, за нас не волнуйтесь, — гнусавым голосом сказал Лёня-Лёня и совсем отвернулся. — Мы люди привыкшие. Чего вошь? Тоже какое-никакое мясо.
— Да я не за тебя волнуюсь, — спокойно отозвался Евгений Михайлович. — Я за себя волнуюсь. Тоже хотел перекусить, а то с утра голодный мотаюсь. Мне много не надо, так, кусок хлеба — и ладно.
— Нам Аннушка прошлый раз мыла приносила, специального, от всяких насекомых, — подал голос Лев Борисович. — Мы ещё вчера помылись, жарко было, так мы и помылись за старой плотиной. И вещи все постирали. Там хорошо, там никого не бывает. Только мужик траву косил, но он ничего, он слова не сказал. Леониду даже две сигареты дал.
— С фильтром, — уточнил Лёня-Лёня, повернулся, наконец, лицом к народу и принялся, не вставая, разворачивать и расстилать на траве газеты.
Евгений Михайлович поставил на эти газеты Анину сумку, стал по-хозяйски доставать свёртки и банки, Лев Борисович, помедлив, начал открывать банки и разворачивать свёртки, Лёня-Лёня повёл носом и тоже присоединился к хозяйственной деятельности. Аня стояла в сторонке и чувствовала себя лишней. Оглянулась на незнакомого старика, который стоял ещё дальше, и шагнула к нему. Надо же познакомиться с человеком.
— Меня зовут Анна, — сказала она и выжидающе замолчала, глядя в его загорелое до черноты лицо, заросшее длинной полуседой щетиной. Ещё пару недель — и будет уже не щетина, а настоящая борода.
Почти у всех бомжей были бороды. Но вот такой роскошной гривы чуть вьющихся волос она ни у одного бомжа не видела. Вообще ни у кого не видела. Только у Алины однажды видела, но потом Алина сделала стрижку, и с тех пор всегда коротко стриглась. И у Алины волосы были чёрные, как вороново крыло, а у этого бомжа — довольно светлые, да ещё и наполовину седые.
— Александр, — не сразу ответил бомж, внимательно глядя ей в глаза. — Александр Викторович, если угодно.
Что-то в этом бомже было неправильное. То есть, конечно, в них во всех было вообще очень мало правильного… И именно отсутствием этого набора правильного, нормального, необходимого все они друг на друга были похожи. Этот отличался от всех. Голос у него был молодой, низкий, сильный. Глаза ясные, взгляд уверенный и спокойный. А главное — запах. От этого бомжа, несмотря на старые, линялые и драные тряпки явно с чужого плеча, пахло чистотой и хорошим кофе. Аня не видела ни одного бомжа, от которого пахло бы чистотой, не говоря уж о кофе.
— Наверное, вы недавно оказались бездомным? — озвучила она свою догадку. — Я вас в этой компании раньше не видела. Вы из беженцев, да? Или из заключения освободились? Ой, извините, опять я болтаю, не задумываясь… Вы не обижайтесь, это у меня привычка такая, все уже знают, уже не обращают внимания, а вы человек незнакомый, так что… вот.
— Я не обижаюсь, — сказал бомж и улыбнулся.
Зубы у него были красивые. Ровные, белые, и все свои. Аня никогда не видела бомжей с такими зубами. И у стариков, которые даже и не бомжи, таких зубов она не видела.
А почему она решила, что он старик? Ну да, почти седой, горбится, и походка шаркающая — это она заметила, когда он почему-то поспешил прочь при виде Ани и Евгения Михайловича. Ну, так это у кого угодно может получиться и такая осанка, и такая походка. И даже такая седина может оказаться у кого угодно. Людочка Владимировна сама говорила, что уже лет десять седину закрашивает, а ей недавно тридцать четыре года исполнилось.
Никакой он не старик. И никакой он не бомж, вот что. Ряженый. Всё это маскарад. А зачем?
Недавно она вычитывала страшный-страшный детектив, и вот там на такой вопрос было много-много ответов. И все — тоже очень страшные. Не очень-то достоверные, конечно, но разве она может судить о достоверности или недостоверности совершенно не знакомых ей бандитских правил, законов и… как их там? Да, понятий.
— Вы почему уходить собрались? — машинально спросила она, думая о том, зачем и кому понадобился такой странный маскарад. — Вы что, не голодный? А я хороший обед принесла. Можно сказать, даже праздничный…
— Я не уголовник, — неожиданно сказал ряженый. И опять улыбнулся.
Аня смутилась. Кажется, все её мысли опять написаны у неё на лбу крупными буквами. Не хватало ещё, чтобы её сосудистая система со всем блеском продемонстрировала сейчас всю свою патологию…
— Это всё равно… — Аня запнулась, сообразив, что это далеко не всё равно, и торопливо поправилась: — То есть это хорошо, что вы не уголовник, но ведь есть все хотят, даже уголовники. И не уголовники тоже. Так что в этом смысле — мне всё равно.
— Да, я в курсе, — сказал ряженый, с явным интересом разглядывая её. — Спасибо. Но я есть не хочу. Мне идти надо… по одному делу. И так уже опаздываю. Как-нибудь в следующий раз. До свидания.
Он повернулся и пошёл вдоль забора, шаркая ногами и сильно сутулясь. Ну, просто вылитый старик! Театр по нему плачет. И кино тоже. Аня немножко посмотрела ему вслед, пожала плечами, сказала себе, что это не её ума дело и вернулась к своим бомжам, которые были правильные, привычные и никакого недоумения не вызывали. Сидели себе на траве под забором, черпали из банок и пластиковых контейнеров харчо и салат, жадно ели и с хмурым удивлением поглядывали на Евгения Михайловича. Тот тоже ел, если и не так жадно, то всё-таки с завидным аппетитом. Сидел не на траве под забором, а на корточках перед расстеленной газетой, в общие банки своей ложкой не лез, успел положить чего-то себе в отдельную одноразовую тарелку, а так — никакой разницы. Наверное, действительно сильно оголодал. Аня вдруг расстроилась. Вот она, например, тоже очень хочет есть, но она-то у бомжей последний кусок не отнимает!
