Наль Подольский - Книга Легиона (Журнальный вариант)
Тренированный Легион быстро настигал голодного поэта, но, когда расстояние между ними сократилось до нескольких метров, его охватила буря противоречивых ощущений и он уже не мог распознать, какие кому принадлежат, его легкие бились в попытке совместить ритмы двух дыханий, сердце аритмично дергалось, мускулы конвульсивно и вразнобой сокращались. Поэт издал сдавленный крик и побежал изо всей мочи, а Легион потерял сознание и рухнул на гранитные плиты. Через пару минут он начал было приходить в себя, и тут с ним случился первый в его взрослой жизни припадок эпилепсии.
Итак, он получил первое предупреждение. Война объявлена: Легион против Господа Бога. Результат последнего опыта означал ровно то, что означал: противопоказано вступать в прямой контакт с объектом вторжения, подходить к нему и попадать в его поле зрения, но при всем этом вполне допустимо вести за ним визуальное наблюдение на дистанции.
С этого он и начал. Его родитель, как по заказу вовремя, подарил ему свой "Форд-эскорт", и, вооружась биноклем, Легион отслеживал перемещения по холодному мокрому городу бродячего поэта, обреченного стать объектом его экспериментов. Он видел некий терпкий юмор судьбы в том, чтобы, сидя за рулем комфортабельного автомобиля, испытывать тем не менее все ощущения своего персонажа, слоняющегося по лужам на осеннем ветру в промокшей одежде и дырявых ботинках. Поэт теперь пребывал постоянно в беспокойстве и настороженности. Легиону все же не удавалось сохранять душевное равновесие объекта, и это нарушало чистоту эксперимента. Ничего не поделаешь: в конце концов это извечная проблема любой экспериментальной науки; не разбив яйца, невозможно сделать яичницу.
Чутье исследователя не подвело Легиона: именно поэт оказался той благодатной почвой, на которой удалось вырастить вожделенные способы вхождения в чужой разум. Сортируя мельчайшие оттенки ощущений, он сначала стал ясно слышать речь объекта, затем внутреннюю речь, то есть мысли, выраженные словами, и, наконец, просто понимать мысли поэта, по крайней мере достаточно отчетливо оформленные, ибо всякая мысль порождает ощущения - нужно только уметь их расшифровывать.
Проникнув в мысли поэта, Легион стал в них невольно участвовать, и вскоре обнаружилось, что они могут думать и принимать решения вместе, причем, ощущая вторжение Легиона и осмысливая его как наитие свыше, поэт тем не менее воспринимал результаты их совместной деятельности как свои собственные. Началось это со стихов. В интеллекте Легиона поэзии отводилось ничтожное место - всего лишь как специфическому, причудливому и все же частному явлению ноосферы. Но, входя в душевный мир поэта, Легион проникался глобальной значимостью поэзии, признавал ее отблеском божественного в земной жизни.
Знакомство с Легионом (если сумму постоянных вторжений неопознанной сущности можно считать знакомством) изменило творчество поэта. У того только что завершился разрывом роман с девчонкой из богатой семьи, столь же нелепый, как попытка спаривания насекомого с млекопитающим. И соответственно основным мотивом его стихов было хрустальное одиночество в сияющем волшебной игрой света, но чертовски холодном мире. Теперь же в его строки все чаще вторгались философские мысли, признаваемые им за прозрения, о множественности духовных миров, о неравноценности человеческих сознаний и восхождении в высшие, надчеловеческие состояния. В его стихах возникла авторитарность, стремление кого-то поучать и куда-то звать, а в звуковом рисунке появилась не присущая ему ранее чеканность. Однажды он записал весьма удивившую Легиона строфу:
Из бездны, тьмою казнимой,
Путь обретешь к свету
Я, Легио Прима,
Тебе обещаю это.
Дело в том, что, выражаясь светскими терминами, Легион не сообщал поэту своего имени да и не называл себя так - Легион Первый. Legio Prima - это беспардонно отдавало императорским Римом, а уж чего-чего, так именно тяги к императорской атрибутике у Легиона не было совершенно. Однако, несмотря на некоторую анекдотичность, маленькое четверостишие заставило Легиона задуматься о многом. Из него с очевидностью вытекало, что не только он вторгался в сознание поэта, но и тот, в свою очередь, вторгался в сознание самого Легиона. Он в свое время продумывал эту коллизию, но только применительно не к себе, а к Творцу. У него не было сомнений в том, что Бог, проникая в людей, предусматривает их ответное проникновение в себя, тем самым обогащаясь и развиваясь, и более того, заложив в сотворенные миры страстную тягу к целенаправленному творчеству и развитию, пожинает урожай в виде сжигания постоянно накапливающейся собственной энтропии, то есть своеобразной божественной гигиеной обеспечивает свою бесконечную протяженность во времени, или попросту - бессмертие. Эти мысли естественным образом сливались со вторым опросом, порожденным все тем же четверостишием: если в нем, Легионе, отсутствуют императорские гены, гены земного владыки, в чем же тогда его претензия? На что нацелена его беспримерная дерзость? На то, чтобы приобщиться к сонму высших сущностей - безусловно, но каких именно? Мало ли
их - разнообразные демоны, божества низшего и среднего ранга, наконец, всевозможные Силы, Престолы, Власти и прочие,- хотя это уже чины дворцовые, а ему, Легиону, придворным не быть, он чувствовал совершенно точно. Любопытно, что совпадение своего имени с самоназванием евангельского беса он считал чисто случайным и не придавал ему никакого значения.
А пока он уточнил для себя смысл особых точек Всеобщего Поля Животворящего (в просторечии - Духа Святого): они теогенны (термин самого Легиона) и именно в силу способности порождать новых богов подлежат выкалыванию. Простое уничтожение потенциальных аутсайдеров, поддержание раз навсегда установленного порядка, в примитивной интерпретации - история Кроноса, пожирающего своих детей. Кроме того, он понял, что особые точки - отнюдь не просчет Творения: на определенных этапах человечество остро нуждалось в достаточном количестве богов различных рангов.
А еще он пришел к выводу, что обратную связь - в данном случае информационное проникновение поэта в его, Легиона, сознание - нужно строго дозировать, она порождает несвоевременные мысли. А ему нельзя забывать, что он находится уже на таком уровне, где мысль равна действию.
Легион стал все реже посещать сознание поэта - мир велик, и людей в нем много. Ему нужны были стремительный взлет и взрывное развитие, но, не желая становиться Богом Неблагодарным, он решил наградить поэта. Он внушил солидным издателям, что печатание стихов его любимца принесет им прибыль и всеобщее уважение. Книги поэта появились на прилавках, и его стихи стали входить в моду. Обладая приличным счетом в банке, Легион мог бы позволить себе переслать поэту некоторую сумму, чтобы избавить от унизительной нищеты, но это было бы слишком просто, и он предпочел кооптировать в число поклонников поэта несколько зажиточных персонажей, обеспечивших ему безбедное существование.
Теперь Легион существовал одновременно в сотнях человеческих умов, и число это непрерывно росло. Когда оно перевалило за тысячу, он стал ощущать себя сверхличностью, обладателем супермозга, чьими ячейками, подобно нейронам примитивного органа мышления, были человеческие умы. Наиболее наглядной моделью его нового эго было представление о некоем подобии океана, играющего эмоциональными и интеллектуальными волнами, причем унаследовавшего от его первоначальной личности примат интеллектуальной деятельности. Его личный, "исходный" мозг почти потерялся в этом величественном хоре, но он оберегал его обособленность и уделял ему определенное внимание, как песчинке-избраннице, с которой начался рост супержемчужины в раковине гигантской тридакны. Так же он проявлял заботу и о своем теле, хотя уже при всем желании не смог бы в нем пребывать "эксклюзивно". Его тело заслуживало особого внимания не только как раритет, alma mater его первоначального "я",- он еще не понимал, как повлияет на это "я" неизбежная со временем физическая смерть первоначального вместилища. Его эго, загадочный симбиоз воли и представления, оставалось для него такой же тайной, как и в самом начале развития. Если путь расширения разума, пусть нелегкий и непростой, был вполне понятен, то его воля оставалась "вещью в себе", черным ящиком; обнаружив неисчерпаемые запасы активности, она без усилий управляла гигантским конгломератом, каковым сейчас осознавал себя Легион,- и это было непостижимо.
Его тело существовало в прежней скромной квартире, и он суммарно пребывал в нем примерно пятнадцать минут в сутки, все попечения возложив на двух живущих по соседству дам. Они, уверовав в его божественную сущность, с восторгом обслуживали его круглосуточно.
Как ни странно, его тело так и не было уволено из Института генетики, поскольку в положенные сроки сдавало годовые отчеты и что-то говорило на ученых советах.
