Тонино Бенаквиста - Мясорубка для маленьких девочек
Презренные ползучие твари! Я навсегда похоронил мысль о гармоническом существовании рядом с вами и потому запрещаю вам хоронить меня; нет ничего лучше мертвого тела, оставленного на этой земле, чтобы хоть этим искупить жалкие несчастья его бывшего обитателя. Если бы вы знали, как мне хочется заорать во все горло!
И я ору, ору, глядя в потолок! «Confutatis Maledictis»[36] давно уже превратилось в фоновый шум, но тот кретин наверху наяривает все усердней и усердней, и его виолончель визжит так оглушительно, словно он играет лежа, прижав деку к полу.
Я хватаю щетку на длинной ручке и остервенело стучу ею в потолок.
— Замолчите вы или нет, чертов подонок?! Вы недостойны близости с самыми прекрасными звуками в мире! Кем вы себя возомнили? Вы сеете вокруг лишь несчастья и смятение! Вам нужно учиться еще как минимум десять лет, чтобы добиться нормального звучания! Десять лет! А вы уже старик, жалкий наглец! И вы сдохнете до того, как научитесь правильно держать инструмент между вашими хлипкими ножками! Десять лет! Никто еще не заслуживал такой тяжкой кары больше, чем вы!
Умолкнув, я набираю побольше воздуха в грудь.
Но сосед сверху так и не остановился. Да и слышал ли он мои вопли? Я увеличиваю громкость проигрывателя.
Моцарт возвращает мне спокойствие. Вечность озаряет мою душу. Как это чудесно! Сегодня я должен отрешиться от человеческой низости, ведь этот вечер не похож на другие. Так может ли какой-то жалкий артефакт отвратить меня от освобождения, которое так близко!
Если бы вы знали, какой дивный покой снизошел на меня… Я испытываю нечто вроде…
Ну почему он не прошел хотя бы начальный курс обучения? Совсем коротенький. Крошечное, пусть и унизительное, усилие. И вообще, выбрал бы лучше фортепиано… На нем можно побренчать часок-другой, забавы ради, это по-человечески понятно. Но виолончель!.. Это как вера в Бога, она обязывает к священнодействию! Нужно вознести молитву прежде, чем брать в руки такой инструмент. А он вместо этого ничтоже сумняшеся рвет струны, издеваясь над вилончелью, которая визжит под его смычком, как недорезанная свинья!
Жизнь склонила меня к этому решению. Я не сумел разоружить палача и исцелить раны его жертвы. Я…
Нет, это уж слишком!..
И вдруг ужасная мысль мелькнула у меня в голове.
Неправда… Это невозможно… Неужто он осмелился?!
Этот омерзительный визг… Эти нестройные жалобные завывания… Ничего общего с гаммами, с наивными ученическими упражнениями…
Это же Бах, Сюита № 3 для виолончели!..
О нет, я, наверное, ошибся. Ну конечно, ошибся.
Сам Пабло Казальс считал исполнение этой вещи венцом многолетних усилий, да что там, всей своей музыкальной карьеры!
Страшно подумать, но… боюсь, я угадал.
Ничего общего с оригиналом, и все же это она.
Мне стыдно, что я узнал Баха в этом измывательстве над музыкой. Как он посмел, как он…
Я схватил револьвер в одну руку, перо в другую.
Никто не узнает, как долго я нес свой крест. И вот у меня украли даже эти последние секунды. Быть может, в этом и заключена высшая справедливость. Перед таким вихрем я могу только покорно отступить.
Подношу револьвер к виску. Закрываю глаза.
С минуту раздумываю.
Нет, невозможно.
Кажется, я чуть было не совершил грандиозную глупость. Представляю объявление в завтрашней газете, в разделе «Происшествия»: «Не стерпев виолончели своего соседа, он выстрелил себе в висок».
Никогда! Никогда! Мой поступок прекрасен, он исполнен мужества! Не хочу, чтобы мерзавец сосед возомнил, будто я совершил это из-за него! Можно убить себя после сольного концерта Каллас! Или единственного концерта Глена Гульда! Но из-за этого дебильного лабуха!.. Да надо мной будут смеяться еще долго после того, как я сгнию в могиле!
Сохранять спокойствие, во что бы то ни стало сохранять спокойствие и не спешить, ведь должен же быть какой-то выход перед окончательным выходом… Нет, я пропал, погиб, теперь у меня даже нет права прострелить себе башку, я…
Я умираю, но виолончель соседа тут ни при чем.
Идиот, круглый идиот, ну что я такое пишу! Какая дурацкая эпитафия! Ух, как я ненавижу этого ублюдка! Я…
Я убью его!
О радость! Ну конечно, как же я раньше не додумался!
Вот он — выход из тупика!..
Перед тем как умереть, я хочу избавить человечество от одной из самых гнусных его язв. Мне уже нечего терять. Наконец-то я нашел достойный финал своего существования. Воздайте мне почести! Я ухожу счастливым!
Все произойдет очень быстро: я звоню, револьвер спрятан у меня в кармане, он открывает, я говорю: «Ты выбрал неудачный вечер — либо Бах, либо я!» Он изумленно пялится на меня, стоя со смычком в руке, что-то лепечет, я стреляю, он падает. Открывается чья-то дверь, тишину разрывает чей-то крик, я подношу револьвер к виску и — прощайте!
Да, прекрасный был бы уход…
Наверное, прекрасный.
Но, честно говоря, трусливый.
Мелкий.
И, главное, свойственный мне, слишком даже свойственный. Один выстрел — и проблема решена. Признание своего поражения — в ряду стольких других.
Позорное свидетельство бессилия.
Какой стыд!
Я выпил несколько порций виски, одну за другой, чтобы сладить с распиравшей меня яростью. Одолеваемый внутренней борьбой, я был похож на лабораторную крысу, которая никак не решит, бежать ей или нападать. Тот ублюдок наверху, видимо, намерен издеваться надо мной вплоть до последней минуты официально дозволенного времени. Иными словами, он еще целый час будет нагло, в открытую, осквернять своим пиликаньем истекающие мгновения моей жизни. Завтра я буду мертв, и никто уже больше не заставит его смолкнуть. Он будет играть. Он продемонстрирует весь свой репертуар. Я должен, должен пресечь этот злодейский замысел перед тем, как уйти!
Но в тот самый миг, когда я до дна испил чашу унижения, меня вдруг сотряс нервный смешок.
Наверное, Архимед испустил такой же — за миг до того, как произнес свое знаменитое «Эврика!» Или Улисс — когда придумал своего троянского коня. Или Колумб — перед тем, как поставить на стол яйцо.
Ах, если бы удалось! Я бы почти примирился с жизнью!
Мои руки перестали дрожать, когда я приподнял крышку проигрывателя и до отказа выкрутил ручку громкости. Затем я поставил пластинку. Медленно, как можно медленнее я подвел к ней звукосниматель, алмазная игла идеально точно, без скрипа, легла в бороздку, и волшебная музыка величественным потоком низверглась в мою квартиру, проникая сквозь стены и завоевывая весь дом.
Бах, Сюита № 3 для виолончели, в исполнении Ростроповича.
Наконец-то весь наш квартал узнает правду. Я проникаюсь божественной сутью этой музыки, постигаю, что двигало ее творцом — вера в Бога, полное самоотречение, смиренное самопожертвование во имя красоты. Слезы наворачиваются мне на глаза, небесная благодать снова вступает в свои права и скоро, скоро, навсегда победив посредственность, вознесется в райские кущи.
Тишина.
Сюита завершена, и я напрягаю слух, желая убедиться, что какофония наверху прекратилась окончательно.
Ни звука.
Это безмолвие преисполнено стыда. Идеальная чистота виртуоза свершила невозможное — заставила умолкнуть изувера.
Победа! Растоптанный противник внезапно осознал, что он всегда будет лишь жалким истязателем виолончели, что ему никогда в жизни не достичь совершенства. Я пил стакан за стаканом, пока не захмелел вконец; голова моя гудела от счастья и лихорадки.
У меня мутится в глазах, револьвер в темноте дрожит и расплывается в неясную кляксу. Я не способен написать ни одного слова. Ну и бог с ним, завтра я все равно умру, а нынче вечером буду шататься по квартире, наслаждаясь своим счастьем, и растворюсь в мягком забытье, полном светлых, радостных сновидений.
Но завтрашнее пробуждение будет суровым. Одно из тех мерзких утренних пробуждений, которые и довели меня до этой роковой черты, хотя… какая разница! Я всегда успею с этим покончить.
* * *Его шаги за дверью. Сейчас он откроет… Его лицо — кожаная маска… Он вешает ее на мясницкий крюк… «Нет! Только не это! Не нужно электропилы! Не нужно! Не подходите ко мне! Не прибли…»
Я проснулся от собственного крика, подскочив в постели.
А как все было хорошо, я стоял рядом с ней…
Протираю глаза, спина взмокла от холодной испарины, со лба струится пот. Я стоял рядом с ней на берегу озера, возле шале… И только-только собрался обнять ее… А который же час?.. Восемь… Ровно восемь… Ох, как болит голова…
Мы хотели любить друг друга… Но явилось чудовище — Leatherface[37] — и с адским шумом распилило ее на части своей электропилой, потом ринулось следом за мной, а все было так хорошо…
