Ник Хоакин - Женщина, потерявшая себя

— Я тоже, — откликнулась Рита, очищая апельсин, — после того как ты, скотина этакая, вытащил меня из постели. А к тому же Элен Сильва, еще одна скотина, всю ночь готовилась в постели к олимпийским играм или чему-нибудь другому в этом же роде. А я была при ней хронометристом. Интересно, как ты ведешь себя в постели, Пепе? Пожалуй, мне полезно это узнать, прежде чем я начну спать с тобой. Да, чуть не забыла — звонила Мэри. Она сегодня устраивает сборище во второй половине дня и приглашала нас всех.

— Мне она тоже звонила, — сказал падре Тони.

— Ты ведь сегодня свободен после обеда, Пепе?

— В честь чего она это затевает?

— Китайский Новый год, а кроме того, Пако нашел работу.

— Мэри становится истеричкой.

— Но, Пепе, что же истеричного в желании пригласить гостей?

— Она занимается пустяками или делает вид, что занимается ими, в то время как надо спасать семью.

— А ты занимаешься пустяками, в то время как надо спасать меня. Ты когда-нибудь справишься с этим салатом? И вообще, по-моему, ты не прав. Если Мэри приглашает гостей, значит, опять все в порядке. Да, я тоже почувствовала, что вчера она была, пожалуй, слишком весела, но это понятно: Пако нашел работу и теперь у Мэри камень с души свалился. Ну и, конечно, она слегка играла, чтобы это видела сеньора де Видаль — она ведь была тут же, в зале. Кофе, Тони?

— Да, пожалуйста, только не надо пирожных. Я стараюсь обходиться без них во время поста. Вы знаете, я бы не возражал встретиться с этой сеньорой де Видаль. Вот с чего мне, наверное, следовало бы начать. А ты что думаешь, Пепе?

— Ты и ее хочешь спасти?

— Думаешь, не справлюсь?

— Чего это вдруг у тебя появилось такое апостолическое рвение?

— Я же говорил — мне стыдно, мне очень стыдно за себя. Я испугался и сбежал от этой девушки.

— Что было очень благоразумно с твоей стороны, — сказала Рита, но падре Тони отрицательно покачал головой.

— Нет, я потерпел поражение. То было мое первое испытание, и я его не выдержал. Теперь я должен разыскать ее и попытаться помочь ей. Думаю, мне надо съездить к Кикай Валеро. Кикай всегда знает, кто где в Гонконге. Ты меня не подвезешь, Пепе?

— Я оставил машину возле салона. Рита захотела пройтись.

— Мы можем все вместе прогуляться пешком до салона, — сказала Рита. — На улице сейчас прекрасно — тепло и солнечно, как весной. Кстати, твой брат ведет себя теперь как влюбленный: принес мне цветы, пригласил на обед и даже похлопал по заду, когда мы поднимались по лестнице.

— Замолчи, Рита, и дай мне кофе.

— Это не тебе. Эту чашку я отнесу старику. Со вчерашнего дня ты что-то стал очень дерзким, тебе не кажется?

Когда Рита ушла, Пепе сказал брату:

— Конечно, мне не следовало посылать к тебе эту девушку, Тони.

— Почему? Потому что я глуп как осел?

— Я вовсе не это хотел сказать. Наверное, мне просто хотелось избавиться от нее, и я все взвалил на тебя.

— Это моя работа…

— Но мне не нужно было впутывать тебя…

— …а я с ней не справился.

— На твоем месте я бы не очень переживал.

— Мне страшно представить себе, как бедняжка мечется сейчас по Гонконгу, взывает о помощи…

— Ну да, бедняжка — в мехах, жемчугах и на «ягуаре»!

— Я думаю, что страдания всегда остаются страданиями, и не важно, ездит человек на «ягуаре» или ходит пешком.

— Послушай, ты, наивный младенец, я готов держать пари, что она сейчас вовсю отплясывает где-нибудь в ресторане и весела, как сто чертей.

— Нынче все веселы, как сто чертей, — подхватила Рита, входя в комнату. — Даже ваш отец. Мой бог, у него сегодня отличное настроение! Как он себя чувствовал ночью, Пепе?

— Я слышал, как он один раз поднялся, но тут же снова лег. И никаких крабов и пыли. Он хотел выйти к завтраку, но я уговорил его остаться в постели.

— Как бы я хотела быть на его месте! Все утро я зевала и потягивалась и еще нескромно грезила о тебе, Пепе, любовь моя. Подай мне плащ. Всякий раз, когда я не высплюсь, мне приходят в голову неприличные мысли. Тони, пожалуйста, отвернись на секунду.

Они шли пешком к салону Риты сквозь угасавший солнечный свет и первые вспышки фейерверка. Все вокруг замерло: смолк шорох листьев на деревьях, неподвижно застыли облака. Там, где кончались сужавшиеся улицы, виднелось море, несколько парусов и скала — словно тщательно нарисованные на фоне неба цветной тушью, совсем как на китайских картинках.

— Мне не нравится это затишье, — сказал Пепе. — Похоже, ночью будет шторм.

На обочине возле салона Риты, позади старенького «остина» Пепе, стоял великолепный «бентли». Братья Монсоны переглянулись, а потом взглянули на Риту. Она кивнула и поджала губы.

— Сеньора де Видаль, — сказала она.

Элен Сильва открывала ставни, когда в салон стремительно вошла сеньора, похожая на сгусток солнечного света: желтое платье, желтая шляпка, через плечо переброшен шитый золотом плащ тореадора. Элен, собравшаяся было зевнуть, от удивления забыла закрыть рот. Уперев руку в бедро, сеньора терпеливо подождала, а потом с улыбкой заметила, что у Элен превосходные гланды.

— О, простите! — воскликнула Элен.

— Но за что, дитя мое? У здоровых девушек должны быть здоровые гланды.

— Простите, что я так на вас уставилась.

— Мне нравятся люди, которые смотрят ртом. Это напоминает мне о поре моего младенчества.

Подумав, Элен решилась сделать сеньоре комплимент и вслух восхитилась ее плащом.

— О, это плащ одного тореадора, с которым я была знакома в Мадриде.

— Он, судя по всему, был невелик ростом?

— Но зато был великим тореадором. Чамакито. Может быть, вы слышали о нем? Он подарил мне этот плащ в день рождения — последний день рождения, который я рискнула праздновать.

— Ах вот оно что… — задумчиво протянула Элен. — Тогда, должно быть, это произошло еще до поры моего младенчества.

Сеньора натянуто улыбнулась и спросила, где Рита.

— Она ушла обедать и будет с минуты на минуту. Вы насчет ширмы?

— Мне бы хотелось взглянуть на нее.

— К сожалению, она у нас не здесь.

— Тогда разрешите мне присесть и подождать мисс Лопес? Мне хотелось бы еще раз послушать, как она рассказывает про эту ширму.

Элен бросилась к дивану и убрала с него свое пальто.

— Спасибо, — сказала сеньора, садясь. — Пожалуйста, не обращайте на меня внимания и продолжайте заниматься тем, чем вы занимались до моего прихода.

— Собственно говоря, когда вы вошли, я зевала, но не думаю, что мне следует теперь продолжать это занятие.

— О дорогая, вы что же, не спите?

— Сплю, но мало. Особенно по ночам.

— Вы замужем?

Элен, выдержав долгую паузу, объявила, что помолвлена.

— Тогда почему, — спросила сеньора, снимая перчатки, — почему вы не узаконите ваши отношения?

К счастью, в этот момент вошла Рита с Монсонами.

— О, я о вас наслышана, падре Тони! Кикай Валеро утверждает, что вы здесь самый модный исповедник. Проходите, садитесь тут, возле меня. Итак, моя дочь надоедала и вам? Какую историю она выдумала на этот раз? О, у моей бедной Конни богатое воображение, но дальше разговоров у нее дело не идет. Надеюсь, вы хорошенько выбранили ее?

— Я бы не сказал.

— Вам все это показалось слишком глупым?

— Мне все это показалось слишком серьезным.

— Как удивительно вы похожи на своего отца! Даже голос тот же. Доктор, вы сказали падре, что ваш отец был нашим школьным врачом? Он тоже никогда не считал нас, маленьких девочек, глупыми. Он всегда был с нами очень серьезен.

— Отец тоже вас помнит, — вставил Пепе. — Сегодня утром я рассказывал ему о вас, и он сказал, что, должно быть, вы — маленькая Кончита Хиль.

— Да, — засмеялась сеньора, — тогда я была Кончитой Хиль, тоненькой, как прутик.

— И он еще сказал, что, кажется, вы вышли замуж за одного поэта. Это так?

Смех замер у нее на губах, и она погрустнела.

— Да, мой первый муж… Эстебан Борромео.

Она помолчала, а затем добавила, что никто уже не помнит бедного Эстебана как поэта.

— У нас есть его книги, — сказал Пепе, — и, кажется, у отца есть несколько его писем. Не хотите ли как-нибудь заехать к нам и взглянуть на них?

Она смотрела на него, но не отвечала. Пепе повторил вопрос. Она улыбнулась.

— О, простите меня. Вы что-то спросили?

— Не хотите ли вы встретиться с моим отцом?

— С огромным удовольствием.

— Он в последнее время неважно себя чувствует — но может быть, завтра?..

— Я позвоню вам утром, — пообещала она, закутываясь в золотой плащ, как будто ей было холодно. — Обычно я не люблю пускаться в воспоминания о прошлом, но та пора в моей жизни была счастливой, и мне хотелось бы поговорить с человеком из моего детства.

Она заметила, как братья переглянулись, и улыбка сошла с ее лица.