Евгений Мин - Ценный подарок (сборник)
— Ну, знаешь, Толя, это чистой воды свинство. Не ожидал…
— Товарищи, — сказал я неприятно вежливым голосом, — прошу не занимать телефон. У меня Москва на шее. И вообще, прекратите разговоры.
Все печально притихли, а до этого в комнате было ровное веселое жужжание разносторонне развитых людей, которым есть о чем поговорить в служебное время.
Придвинув к себе телефон, я стал набирать Москву. Цифра «8» ответила тоненькими дистрофическими гудками. Я повторил попытку шесть раз и — безрезультатно. В девятый раз продолжительный басовитый гудок ответил мне. Затем я набрал первые цифры телефона — 213, на этом все кончилось. Дальше пошли короткие гудки. Собрав всю волю в кулак, я продолжал звонить. Я сумел проскочить рубежи 213-32. Шестерка засбоила. «Спокойно, спокойно, — мысленно уговаривал я себя, — будь мужчиной». Это заклинание помогло, благоприятно проскочили все цифры — 213-32-68. Я соединился с Москвой, но в трубке раздавались короткие гудки. Телефон Казачонок был занят, наверное, она говорила с кем-то по делу. Подождем. Через пять минут я позвонил снова. Автоматика работала безукоризненно, а телефон Казачонок был по-прежнему занят. Я решил выработать систему: звонил каждые пять минут — напрасно, звонил по взаимно простым числам (семь, одиннадцать, тринадцать) — бесплодно.
Рабочий день кончился. Сотрудники поспешно покинули помещение. Должно быть, они не хотели мешать мне.
За стеклами окон нависала мутная ноябрьская мгла. Я зажег лампу и звонил, звонил до тех пор, пока тетя Маша не сказала мне, что пора уходить, потому что уборщицы тоже люди.
Дома я старался не показывать вида, что чем-то огорчен, но у Кати глаз снайпера. Я пробовал отнекиваться, но она вытянула из меня все.
— Толик, — ласково обняла она меня, — стоит ли так расстраиваться? Позвонишь завтра.
— Завтра, — простонал я, — завтра я должен докладывать начальнику.
Катя задумалась. Я ждал, хотя ждать было нечего.
— Придумала! — ликующе вскричала она. — Придумала! Это же так просто: ты позвонишь ей домой.
— А есть ли у нее телефон?
— Какой вопрос! Она же ответственная единица. Ты пойдешь на Центральный телеграф, там помещается междугородная, возьмешь у них телефонную книгу Москвы. Собирайся поскорее.
Через полчаса я жадно листал московскую телефонную книгу: «Казаков. Казакова, Казаринов, Казачков…» Стоп! «Казачонок В. А.» Она!.. Но ведь она Казачонок Е. А., а здесь Казачонок В. А. Может быть, телефон на имя мужа… Неудобно звонить поздно вечером. Но у меня нет другого выхода. Решившись, я набрал нужный номер. Глухой бас неприветливо ответил мне.
— Слушаю.
— Извините, что беспокою вас, — сказал я, — мне нужна Елена Анатольевна Казачонок. Это ее телефон?
— Ишь, чего захотели! — злобно захохотал мой собеседник. — Этот фокус ей не удался, пусть скажет спасибо, что умыкнула туалет, купленный на мои деньги, и подобру-поздорову выкатилась.
— Как же так, — растерялся я, — значит, она здесь не живет?
— Я вам говорю: вымелась отсюда.
— Простите, она нужна мне. Я из Ленинграда…
— Из Ленинграда? — раскатисто захохотал он. — Вот уж не думал, что на нее междугородный спрос.
Я сделал последнее усилие и заискивающе спросил:
— Может быть, вы скажете, где найти ее?
Он молчал, и я чувствовал, как он задыхается от злобы, прежде чем выговорить несколько слов.
— Помочь вам? Это вы просите ее нового мужа, если он есть… Сомневаюсь, чтобы нашелся второй такой, как я.
В трубке зазвучали знакомые мне гудки. Блистательная идея Кати рухнула.
На следующее утро, ровно в девять, без всякой надежды я набрал номер, который и сейчас помнил, как таблицу умножения.
— Алло! — раздался свежий женский голос.
Я даже вздрогнул от удивления.
— Алло!.. Алло!.. — звонко выкрикивала она. — Говорите же!
— Товарищ Казачонок, Елена Анатольевна? — не веря своим ушам, сказал я.
— Она. Но почему вы называете меня так торжественно?
— Елена Анатольевна, — объяснял я, сдерживая волнение, — говорит фирма «Лебедь» из Ленинграда, Плотников Анатолий Николаевич.
Мне нужно согласовать форму сто пятнадцать дробь десять.
В течение трех минут злосчастная форма была согласована. После этого я не выдержал и сказал:
— Знаете, я вчера целый день не мог дозвонить до вас. Может быть, телефон был испорчен?
— Ой, — вздохнула она, — вчера был ужасный день. Я никак не могла дозвониться в Театр на Таганке. Но все-таки я добилась, и мы с девочками попали туда.
— Ну и как?
— Чудо!.. Бездна выдумки, вкуса… У меня нет слов, чтобы рассказать об этом.
И она потратила немало слов, рассказывая мне содержание пьесы, и как играют актеры, и какая музыка.
Кончив говорить, она спросила:
— Ну, а какие новости у вас?
Я не мог ударить лицом в грязь перед столицей и рассказал о самых интересных спектаклях, концертных программах, художественных выставках. Потом она… Потом я… Мы уже не называли друг друга по имени-отчеству, а — просто Елена и Анатолий. В этом не было ничего странного: как выяснилось, мы были ровесники. Наверное, скоро бы она стала звать меня Толей, а я ее Леной, но тут появился начальник, и, как вы знаете, всему приходит конец.
Вечером я все рассказал Кате.
— Вот видишь, — улыбнулась она, — а ты делал из этого проблему. Да, кстати, спросил ты у нее, есть ли в Москве замшевые дамские сапоги?
Гипноз
На днях к нам пришел Гарик, Катин троюродный брат. Настоящее имя его было Гавриил, а он требовал, чтобы его звали Гариком, потому что теперь приходится иметь дело с зарубежными гостями. Гарик носил стрельчатые усики и черный кожаный пиджак. Других особых примет я не помню. Чем он занимается, не знаю. Слышал только, как он говорил, что его всегда «продают». Странно, кому нужен такой товар?
— Привет, братья-телята, — приветствовал нас Гарик, — я к вам на минутку. Дельце есть. В общем, так: вы люди грамотные, научные, пишете много. Так что подкиньте мне бумажонки.
— Какой бумажонки, Гавриил? — не понял я.
— Не Гавриил, а Гарик, — сердито щипнул он себя за ус, — понимать нужно. Гаврил уже и в деревне не осталось… Обыкновенной, бросовой бумажки. Килограммчиков двадцать. На Дюму коплю.
— На кого? — спросил я.
— На Александра Дюма, — вмешалась Катя, которая гораздо сообразительней, чем я.
— Правильно, сестренка, — ухмыльнулся Гарик, — ты у нас понятливая, наша порода. Значит, так: вы мне двадцать кило бумажки, я эти кило — на талончики, а они мне «Трех мушкетеров».
Я не выдержал и вмешался. Такой у меня беспокойный характер:
— Послушай, Гав… рик, зачем тебе «Три мушкетера»? Насколько я помню, у тебя ни одной книги нет.
— Не было, а теперь есть, — гордо ответил он. — Теперь в каждом доме на полках книги стоят, такой порядок. Без книг это, я тебе скажу, не дом, а изба. Понял? Книга — это лучшее украшение.
Я чуть было не вступил в бесполезную дискуссию с Гаврилой-Гариком, но Катя, которая терпеть не может споров, сказала:
— Хорошо, Гарик, мы сделаем все, что можем.
Когда Гарик ушел, мы поссорились. Катя упрекала меня, что я лишен родственных чувств, — конечно, когда это касается ее родственников, — я сказал, что даже ради родного отца не стану превращаться в мусорщика и барахольщика. Катя заплакала, и я сказал, что из-за нее готов пойти на подвиг и собрать тонну бумаги.
— Милый, — улыбнулась сквозь слезы Катя. — Зачем же тонну? Всего двадцать килограммов. Ты сможешь. Ты самый способный у вас в фирме.
Утром, уходя на работу, я встретил дворничиху Машу, подметавшую тротуар. Лицо у нее было скучное и обиженное.
— Добрый день, Машенька, — сказал я противным конфетным голосом. — У меня к вам просьба, нет ли у вас случайно бумаги…
— Какой такой бумаги? У бухгалтера спрашивайте. Она целый день пишет, а мы метлой машем.
— Ну, знаете, отбросы…
— Отбросы? И вам тоже понадобились. Вчера врачиха из двадцать седьмой в мусоропровод за бумагой лазила. Вот потеха! Передняя часть у нее прошла, а задняя застряла. Еле вытащили, а бумагу эту дрянную все-таки извлекла.
Я шел на работу и думал, насколько же в нынешнее время женщины догадливей и проворнее нас, и не случайно, что в некоторых зарубежных государствах они становятся главами правительств.
Весь день на работе я нервно вздрагивал, когда мне приносили на подпись чертежи, видя в них ускользающую макулатуру.
Домой я шел, как преступник на казнь.
На одном из перекрестков я столкнулся с мужчиной примерно моих лет, совершенно незнакомой мне внешности.
— Толик, не узнаешь? — закричал он и стал целовать меня в правую и левую щеку. Наверное, если бы у меня была третья щека, он не оставил бы и ее без внимания. — Толик, это же я, Борька Заяц, помнишь, мы с тобой учились в седьмом «А»?
