Патрик Рамбо - Хроника царствования Николя I
При старом порядке судейские в подбитых горностаем пурпурных мантиях перед вынесением вердикта оценивали серьезность каждого правонарушения, они даже решались порой проявить милосердие, дабы злоумышленники, избавленные от кары, смогли жить и работать рядом с порядочными людьми, ибо кнут не всегда считался предпочтительнее пряника; однако Его Величество желал во что бы то ни стало порвать с прежним укладом. Если прежде могла зайти речь о предыстории обвиняемого, объясняющей нынешнюю неблаговидность его деяний, такого больше не будет! Вина остается виной. Раньше изучали личность обвиняемого — к чему это? Надо ли церемониться с подобной живностью? Нет! В темницу! Согласно воцарившемуся образу мысли, вынесение приговора надобно довести до автоматизма; главное — поменьше думать и больнее бить. Закосневшие судейские именно так и говорили, они норовили воспротивиться, но кого могла смутить преувеличенная ясность их формулировок? Разумеется, Наш Справедливый Повелитель находил тон судей тем более несносным, что его подкрепляли бесспорные доводы, внять коим Его Величество наотрез отказывался. Ведь каждому понятно: одетые с иголочки почтенные обвиняемые, ворочавшие миллиардами, которые вопиют о своей невиновности, — это особая порода, к коей должно являть снисхождение, иначе рискуешь присудить их к битью батогами на лобном месте, меж тем как они суть фундамент финансового здания — негоже вбивать туда клинья, иначе он, чего доброго, растрескается. А вот со всякой швалью, напротив, миндальничать нечего: рецидив должно судить вдвое строже или, если следовать известной поговорке, любимой всеми простыми людьми: «Кто хочет морковку, возьмет и коровку, а взял корову — так не до моркови».
В ту пору Наш Беспристрастнейший Венценосец ломал голову, как бы уничтожить ненавистного ему мсье герцога де Вильпена, и тут юридические нововведения насчет рецидивистов пришлись как нельзя кстати. Достаточно было навязать ему разбор целой груды связанных с новыми законами дел, чтобы заставить несчастного увязнуть в этом болоте. Копаясь в этой чреде гнусных злодеяний, герцог неминуемо утонул бы, так никогда и не выбравшись на поверхность. Вдобавок, поскольку при предыдущем режиме в ведении мсье герцога находилась вся общественная жизнь, ему можно было вменить в вину любые мерзости, грешки и превышения полномочий, случавшиеся в этой обширной сфере. Здесь уже упоминалась история о некоем фальшивом списке, порочившем имя Его Величества, — вину за это тоже надеялись возвести на герцога. Вдобавок из дворцовой кухни выползло на свет еще одно малоаппетитное блюдо. Герцога объявили замешанным в очень подозрительных финансовых манипуляциях вокруг огромной авиационной компании, хотя ни из чего не следовало, что лично он мог извлечь оттуда какую-либо выгоду. Таким образом, мсье де Вильпен весьма часто вынужден был отвечать на вопросы особых судей, призванных Его Величеством, но тем никак не удавалось найти лазейки в его ответах либо его обескуражить; напротив, герцог выходил из этих схваток полным новых сил. «Те, кому хотелось бы отдалить меня от политики, — замечал он, — лишь предоставляют мне новое поле деятельности. Кто следит за политиком и даже преследует его, словно дичь, тот нередко оказывает ему услугу».
Герцог де Вильпен даже в рядах Имперской партии имел сторонников, пусть тайных и немногочисленных, но готовых взбунтоваться, когда придет час. Этого «Времени Ч» дожидался и сам герцог, что ни день пуская стрелы в Его Величество, дабы заставить того отбросить всякую осторожность, ибо некогда читал «Искусство войны», весьма полезный трактат мсье Сунь Цзы, появившийся двадцать шесть столетий назад, но все еще свежий и исполненный юношеского задора: люди ведь мало изменились, они походили на нас еще в те поры, когда Китай не был нынешним Китаем, а лишь россыпью рвущих друг друга в клочья мельчайших княжеств. Мсье Сунь Цзы предупреждал хитроумных: «С теми, кто рядом, ожидай далекого; с отдохнувшими ожидай усталого; с сытыми ожидай голодного», ибо одержит победу осторожный, тот, кто ожидает врага, даже еще не ведающего, что он враг. Вот и мсье герцог намеревался довести Нашего Нервического Венценосца до ручки, чтобы тот полез на рожон и расшибся. Надобно, впрочем, признать, что Его Величество не замечал этих капканов, замаскированных словесами, но то, что герцог умудрялся устоять на ногах, бесило его. Ах, вот если бы возможно было обвинить мсье де Вильпена в чудовищных калифорнийских пожарах, или в репрессиях против бирманских монахов, или в том, что по его вине расплодились бродячие собаки, загрызающие наших детей на улицах! И что из-за его небрежения в ученических ранцах скопилось слишком много книг и от этого ломаются детские позвоночники! Ах, если бы он был виновен во всем на свете! Как бы хорошо выставить его самого мультирецидивистом и сгноить в каком-нибудь древнем подземелье! Его Величество предавался мечтаниям…
Кроме того, в чаянии ослабить Нашего Суверена мсье герцог, вооружившись своей эрудицией, выпустил толстый том, посвященный Наполеону, причем в портрете последнего читатели угадывали шарж на Его Величество. Поползли слушки, да и сам мсье герцог рассыпался в недомолвках, подхваченных желтой хроникой. Шевалье де Гено получил приказ прочитать книжонку и представить объяснения; после потраченной на это бессонной ночи он отворил дверь в императорский кабинет и на монарший вопрос «Так что там, сударь, вы раскопали?» скромно ответствовал:
— Это историческое сочинение, сир.
— Я там имеюсь?
— И да, и нет, сир.
— Как так?
— Говоря о Наполеоне, мсье герцог касается также и Вашего Величества.
— Объяснись и не мямли, безмозглый ишак!
— Мсье герцог пишет, что падение Наполеона можно было предсказать уже по тому, как он возвысился, и по его победам.
— Не понимаю.
— Когда ты на вершине, возможен только путь вниз.
— Так он, стало быть, ждет, когда я шлепнусь в грязь?
— Вот именно, сир.
Наш Венценосец изводил себя, мсье герцог над ним подтрунивал, и все чувствовали, что на подходе новые непотребства, способные смести институт высшей власти и самого Повелителя. Мантры главенствующих умонастроений, по существу, уже не имели власти над реальностью. И что делать с установленной статистиками цифрой в семь миллионов бедняков? В данный момент требовалось не позволить им мозолить глаза в центрах городов, толпиться на улицах, но это — плевое дело, достаточно поработать резиновыми дубинками и под завязку заполнить оборванцами несколько автофургонов. Да только куда их деть потом? Предместья полны своими собственными изгоями и полуизгоями, не менее голодными, чем первые… те дикие зоны давно лихорадило. Два года назад уже были бунты, чтобы их утихомирить, прежний режим наобещал с три короба, но с тех пор не произошло никаких перемен, ровным счетом ничего, только ярость страждущих превратилась в отчаяние, и недолго ждать, когда отчаяние переплавится в новую ненависть. Его Величество послал в опасные точки эмиссаров, набрав таких, чтобы обличьем походили на скопившихся там потомков африканских этносов и, владея их сленгом, могли доносить до жителей мудрые резоны центра и собирать у этой шушеры сведения о ее чаяниях, получая таким образом верный лакмусовый индикатор, применявшийся еще в незапамятные времена… Однако диагноз, поставленный вследствие этих демаршей, сводился к тому, что, коли все так, правительство герцога де Сабле не имеет иных рычагов воздействия, кроме грубой полицейской силы. Великолепные начинания Нашего Неутомимого Властелина поневоле притормозились, широкомасштабные задачи стали дробиться на множество частностей, ведь трудно проводить разом десяток реформ, столь же затратных, сколь слабо проработанных и нечленораздельно разъясненных. От всего этого оставались только слова, их расточала как верховная власть, так и ее противники, эти знай долдонили про «топтание на месте», «опасные виражи», «недомолвки», «беспамятство», «подтасовки». Вместо разрыва с подлыми обычаями старого порядка, так торжественно провозглашенного Его Величеством, имперские советники и министры вновь обратились к затрепанным рецептам предыдущего монарха, впавшего в спячку на своем троне. Ведь и король Ширак поначалу толковал о тектоническом разломе социальных связей, которые собирался восстановить, дабы улучшить жизнь каждого, однако после первых пяти месяцев царствования и сопровождавших его забастовок он заговорил по-другому, решил круто повернуть, а былые посулы пересмотреть, ибо склонялся к убеждению, что в первую очередь следует преодолеть финансовый прорыв, пополнить Казну, пытаясь избежать рокового банкротства.
Депутатам нынешней Империи стало не по себе. Они покидали ступенчатую залу Палаты, чтобы поплакать в теплом уюте личных кабинетов. Им уже не хотелось голосовать, одобряя проекты законов, которые, как ни крути, все равно выйдут на свет такими обглоданными, что утратят первоначальный смысл. От былой партийной дисциплины остался пшик, они переминались, ерзали, так и сяк меняя позу, будто им не сиделось и не стоялось, каждый сторонился других, даже взглядами старались не встречаться; а законы… законы попадали в долгий ящик, изменялись, подчас до неузнаваемости, взаимоупразднялись; проекты, конечно, еще сочиняли и выносили на обсуждение опустошенного, как бесплодная Сахара, депутатского собрания, но там их не доводили до готовности, а затаптывали. Зачем было Государю смягчать и подслащивать реформы, замысленные так грозно и победительно на заре его правления? Да потому, что они уже всем разонравились. Правда, специальная пенсионная была ему особенно дорога, потому-то она и сделалась тестом, измеряющим сопротивление противников. Последние оповестили об однодневной стачке, и 18 октября, согласно плану, машинисты железнодорожных составов, скрестивши руки, засели по домам, как и их коллеги, водители поездов метро и автобусов. Пассажиры, предупрежденные заранее, тоже остались дома или, как в столице, где парижский герцог, мсье де Ла Ноэ, приготовил для них велосипеды, незлобиво добирались на службу с ветерком.
