Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2012)
Двадцать лет назад все было иначе. То был первый сплав, который он организовывал сам, поэтому и волнение, и хорошее напряжение было. Вадим с Федором вообще впервые попали на таежную речку. Морозило, изюбри ревели по ночам, тайга стояла золотая. Ефимову помнилось, что они все время были в щенячьем восторге. И команда у них была дружная и веселая, и водка кончилась на полпути.
На этом месте — Ефимов тогда простыл, температура поднялась к концу дня — ребята одни пошли смотреть место для ночлега. Они ушли за поворот, и вдруг Федор бежит обратно, руками призывно машет. Оказалось, здоровый бык-рогач стоял на открытой косе и, увидев людей, одним прыжком перемахнул речку. Поставили лагерь, Ефимов заполз в палатку не ужиная, Вадим лечил его какими-то таблетками и носил горячий чай, а Федька кашеварил и смешные шутки шутил. Его голос отражался негромким ночным эхом на другой стороне Лены. Утром Ефимов проснулся здоровым. За ночь все промерзло, покрылось седым налетом, вода на перевернутой лодке застыла огромной прозрачной пластиной, и они фотографировались через нее и пили чай на морозце.
Молодые были, полные сил и надежд! Надежды, кстати, и наполняют молодость содержанием, но они растворились бесследно в коридорах жизни, а важным вышло то, что мы были тогда здесь, той поздней осенью, думал в два раза помудревший Ефимов. Могли ведь и по-другому извести те две недели жизни, и ничего не осталось бы в памяти.
Он завел пилу, распилил отличный ровный тополь на нодью, потом пару нетолстых сухих елок свалил для костра. Воду поставил на таганок, глотнул еще вискарика за то глупое, здоровое и прекрасное время. За Вадьку и за Федьку, дай им Бог здоровья.
Потом просто сидел на толстом поваленном тополе и смотрел, как сумерки густеют в ночь. Огонь костра становился все ярче. Вскоре небо стало темно-темно-синим, и только на западе над лесом чуть светлела оранжевая полоска. Вокруг все делалось неясным, сливалось в однообразное серое с темными пятнами плоское пространство. Лена глуше и непонятнее зазвучала. Пару ночевок назад напротив были высокие скалы и река ночью гремела громче, теперь же на той стороне мерцала в свете костра стена леса. Ефимов негромко гукнул, лес проглотил его голос.
Костер трещал. Искры улетали и улетали вверх, добавляя на небе звезд.
Все у Ефимова было в порядке. И сам Ефимов был тут весьма уместен. Все было так хорошо и ясно, что он чувствовал, как к нему возвращается прежнее, молодое ощущение жизни. Чувство, что впереди много всего. Даже воздуха в груди становилось больше. Много-много отличного молодого воздуха. Он прищуривался снисходительно на самого себя и думал, что все отлично и что он все успеет — и воздуха, и красоты впереди было много-много.
Рис вышел вкусный. С тушенкой и пережаренным луком. Ефимов сел пить чай и достал телефон.
Борьку набрал.
— Здорово, Петрович!
— Ай, молодец! — обрадовался Борька. — Ты где?
— Ниже Малой Лены, треть примерно…
— Как вода?
— Маленькая. Каньон три дня скребся…
— Лучше маленькая… Зверья не видел?
— Лосей видел, медведицу с медвежонком…
— Та-ак… а погода как?
— Да ничего вроде, помочило маленько, а так хорошая. Что с ленком делать? — вспомнилось вдруг Ивану. — Вчера пожарил — он как подметка. Сагудай можно из него?
— Конечно! — сказал Борька восхищенно и обиженно за ленка. — Мы же всегда делали…
— Мы всегда из хариуса делали.
— А, ну да. И из ленка тоже можно. А как рыбалка?
— Пока только ленки, но сколько хочешь. Один-то когда — тише все. Попробую завтра хариуса из залома половить. Что дома?
— Да нормально все… Как вообще-то одному?
— Совсем другое дело… Так все остро, так тихо… И… тебя самого как будто нет… много нового.
Легкий ветерок потянул вдоль реки. Нодья разгоралась. Ефимов еще посидел у костра, зевая и ни о чем особенно не думая, прикрыл продукты и полез в палатку. Хорошо, ровненько было, он угнездился, пригрелся, слушал, как трещит и стреляется костер, отражаясь от леса на другом берегу. Речка узкая, место глухое… вспомнил про ружье. Оно осталось в лодке. Идти было лень. Он лежал и спокойно улыбался в темноте палатки. Вокруг была тайга, и не было в ней никого, кто хотел бы ему зла.
Ночное пение
Почти одиннадцать часов проспал. Сидел, слегка сонный, и не спеша натягивал рубашку. Потом штаны, свитер. Вход был расстегнут, предбанник за ночь обмерз, и Иван, глядя на белый налет инея, понимал, что скоро над лесом поднимется солнце. Выползет на чистое небо и согреет его лагерь. Он сунул ноги в галоши и затарахтел замерзшей молнией выхода.
Рядом с лодкой, в пятнадцати метрах от Ефимова, сидел глухарь. На земле он был огромный. Выше круглого борта лодки. Он слышал возню в палатке и застыл, вытянув шею в сторону воды, только чуть косил на Ефимова гладкую змеиную головку с бородатым клювом. Иван замер в неудобной позе на одном колене и смотрел сквозь большую щель. Только в первое мгновение руки дрогнули в охотничьей судороге, но тут же унялись. Ружье лежало в лодке, да и съесть такого большого петуха было непросто. Ефимову интереснее было рассматривать его так близко.
Петушина вдруг развернулся боком, сделал осторожный, совершенно куриный с резким поворотом головы шаг и снова замер. Птица была сизо-черная с коричневатыми крыльями и толстыми ногами, обросшими мелким рябым пером, большой светло-желтый клюв загнут на конце и испачкан брусникой. Эти огромные летающие куры жили уже во времена динозавров.
Неожиданно и громко раздался грохот, Ефимов отшатнулся внутрь палатки и тут же выглянул. Бородач взлетел, сухо хлопая крыльями, сильно и ровно поднялся над рекой и вскоре исчез в непрозрачной утренней мгле над лесом.
Было холодно и серо, вода парила. Речка выписывала поворот вокруг лагеря, всхлипывала, плескалась негромко в заломе, вспучивалась из-под него и выносила в прозрачное улово узкие ивовые листочки. Солнца еще не было, и ни речка, ни листочки не имели как следует цвета. Из-за мороза не было в воздухе и запахов, только колючая свежесть. Ефимов умылся на том месте, где только что гулял глухарь, и уселся на буфет, поджидая, пока высохнут лицо и руки. Был приличный минус, лицо мерзло, чай и в кружке и в котле превратился ночью в мутный коричневый лед. С тополя, почти совсем голого, время от времени с хорошо различимым стукотком падали бурые листья. Они устилали землю, морожено похрустывали под галошами и были в белой каемочке изморози.
Нодья недавно погасла, не до конца прогоревшее бревно было еще теплое. Он наложил мелочи, поджег бересту, взял котелок с остатками чая и по осыпающейся гальке спустился к воде. Присел и погрузил котелок в прозрачную Лену.
Он делал эти простые и привычные дела и завидовал сам себе. Во всей этой маленькой, малюсенькой конфигурации жизни было столько гармонии и спокойствия. Все тут было правильно. Ничего не нарушено. На душе было тихо и хорошо. Просто от чистой говорливой воды, от предвкушения восходящего солнца, от легкого прозрачного костерка, трепещущего над утренней косой, который заварит ему сейчас кружку крепкого чая. От того, наконец, что все это досталось ему просто и честно.
К десяти лагерь был собран, все увязано в лодку, и Ефимов наконец-то разложил удочку. Он ждал этого момента. Удочка была длинная, легкая и прочная, на конце тонкой лески парила в воздухе легкая искусственная мушка — темненькая со светлой головкой, похожая на личинку насекомого. Солнце вовсю уже освещало речку. Тут было неглубоко — метра полтора, под заломом чуть больше — просвечивалось до дна, и, конечно, никакой рыбы не было видно. Хариуса никогда и не видно, — рассуждал Ефимов, забредая чуть выше по течению, — из-под ног ловишь, а нет его, видно ленка, но тот об этом знает и всегда вовремя сваливает.
Он зашел по колено, пустил муху, ее потянуло вдоль бревен, Иван притопил ее и направил под залом, где должны были ждать. Это всегда рискованно — под заломом полно хлама и можно зацепиться… Удар был неожиданный — когда чего-то очень хочешь и ждешь, оно всегда бывает неожиданно, — удочка согнулась звонкой дугой, леска запела, Иван боялся пересиливать, гасил рывки удилищем, иногда его кончик резво гнулся и уходил под воду, и ему казалось, что леска не выдержит. Рыба рвалась на струю, под залом, Иван же потихоньку выходил на берег и ругал себя за слишком тонкую леску, он целый год не ловил такой рыбы. Хариус все не показывался, временами лишь проблескивало что-то серебристое или тень мелькала в прозрачной, золотистой от солнца воде. Наконец боец устал и вышел из струи. Но, увидев Ивана, волчком завертелся в заводи, на поверхность выскочил, пытаясь освободиться. Иван аккуратно подтягивал. И вот хариус заплясал на береговых камешках, разбрасывая сухие листья.
