Анхелес Мастретта - Любовный недуг
Нет, тетя, – возразил Даниэль. – Ты не можешь себе ее представить. Она чудовище, – сказал он, прижимая к себе Эмилию.
– Нет, я могу ее себе такой представить, но не хочу. Слышишь, Даниэль? Не хочу, и мне не до шуток.
– На самом деле, тетя Милагрос, ничего страшного не произошло. Мы же щупаем так апельсины, и никто не расстраивается.
– Ты не апельсин, Эмилия. Если бы тебя слышал твой отец, он бы умер, – сказала Милагрос.
– Да, – подтвердила Эмилия. – Но он меня не услышит, а ты перестань огорчаться. Куда мы едем?
– Ты – к себе домой, – разъяснила Милагрос, – а этот каторжник – ко мне. Он слишком безответственный, и до вторника я буду ходить за ним тенью.
– Я тоже, – добавила Эмилия. – Ведь не станем же мы выбрасывать деньги на ветер.
– А кто сделает за меня мою работу? – спросил Даниэль.
– Незаменимых нет, – ответила его тетушка. – Найдется кто-нибудь поскромнее.
– Я могу делать его работу, – предложил Риваденейра.
– Ах, Риваденейра, Риваденейра, ты неисправимый добряк и фантазер в одном лице. Этот парень проворен, как белка, и все равно его поймали.
– Конечно, – ответил Риваденейра в своей обычной невозмутимой манере. – Но не всегда же нужно уметь бегать.
– Кое в чем вы можете заменить меня, ну а в других случаях – пойдете со мной, – сказал Даниэль.
– Видишь, Милагрос? Меня вечно считают ни на что не годным, – посетовал Риваденейра.
– Как это ни на что? Я всегда признавала, что ты великолепный поэт и что никто не знает больше о Сор-Хуане,[29] чем ты, даже Амадо Нерво, считающий себя ее первооткрывателем.
– Правосудие, отбрось свои лавры! – сказал Риваденейра. – Большое спасибо, что отдала мне пальму первенства. Ты всегда думала, что я знаю больше.
– Все сущее на ваших алтарях божественных найдет венец себе! – ответила ему Милагрос, продолжая играть без всяких правил в высокочтимую Сестру Хуану. – Невежда дважды тот, кто тщится невежество свое, как мантию, носить!
– Как мне понимать это последнее? – спросил Риваденейра.
– Как акт смирения, какие со мной бывают нечасто, пользуйся.
– Любовь, если ты осторожна, мою осторожность прими, – сказал Риваденейра, не скрывая своей радости.
Без всякой осторожности, укрытые забвением тех, кто обменивался старинными стихами, Эмилия и Даниэль дарили друг другу все ласки, какие только существуют, под покровом темноты той теплой майской ночи.
Когда Милагрос остановила машину напротив дома Ла Эстрелья, оба спрыгнули на землю и бесшумно скрылись, помахав рукой на прощание.
– Не старайся повлиять на них своим авторитетом, уже поздно это делать, как, впрочем, и всегда, – сказал Риваденейра, опасаясь, что Милагрос захочет забрать Даниэля с собой.
– Ты прав, – ответила эта женщина, кладя голову ему на плечо, обессиленная, потому что никогда не знала покоя. Кроме того, оба ее подопечных сейчас мечтали уединиться, и она не хотела им мешать. – Люби меня, – попросила она Риваденейру, который по пальцам одной руки мог сосчитать, сколько раз он слышал от нее подобную просьбу.
Эмилия послала воздушный поцелуй своей тетке, Даниэль подмигнул ей и бесшумно, одними губами сказал ей: «Я тебя люблю». Потом племянница достала из сумочки большой ключ от двери и отдала его Даниэлю, который, как крупный специалист, открыл этим ключом капризный замок дома Саури.
Диего и Хосефа дремали в гостиной, когда услышали, как шумят влюбленные, поднимаясь по лестнице.
– А что, он еще не уехал? – спросила Хосефа.
– Он побывал в тюрьме, – сказал Диего. – Но, по-видимому, Милагрос удалось его вытащить.
– И давно ты об этом знал? – с упреком в голосе сказала Хосефа.
– Ну, не то чтобы очень.
– Кто тебе об этом сообщил и когда? – спросила Хосефа грустно. Ее щеки покраснели. – Почему ты мне ничего не сказал?
– Я не хотел тебя зря расстраивать. Ты же видишь, теперь он здесь. Ему везет.
– Ты можешь меня расстраивать, но только не загоняй в угол, – попросила Хосефа.
– С сегодняшнего дня и навсегда, – пообещал Диего и пошел навстречу детям, подальше от ярости, закипавшей в его жене.
– Как же тебе удалось выиграть у меня в шахматы, зная об этом кошмаре? – спросила Хосефа, не вставая с кресла.
– Потому что я хороший стратег и меня меньше волнует неизбежное, – сказал Диего, открывая дверь на лестницу и впуская эту парочку, ничего не замечающую вокруг себя.
Эмилия вошла с ворохом новостей на языке и тревогой на сердце. Целый час она говорила и говорила, смешав в одну кучу тюремщика и гимнастку, свою тетю и неизбежность революции, Риваденейру и укротителя львов, Сор-Хуану и девушку, перепрыгивавшую с лошади на лошадь. Однако она поостереглась рассказать о том, что случилось за решеткой, куда она последовала за охранником в поисках Даниеля. Эту часть истории она проскочила как самую незначительную.
Даниэль время от времени прерывал ее, чтобы похвалить. Он сидел на полу и сворачивал себе сигарету. Бумагу и табак ему дал Диего, как только увидел, что он опускается на корточки на ковер такой же усталый, как он сам в дни своего заключения на корабле Фермина Мундаки более тридцати лет тому назад.
Пришлось признать, но ему понравился мужчина, в которого превратился Даниэль, и ему не казалось, как его жене, слишком уж драматичным то, что Эмилия так сильно его любила. Возможно, это было даже лучше, чем любое другое вздорное увлечение. Ведь в конце концов, они тоже приняли участие в этой антипрезидентской заварухе. И может, положение не было ни таким опасным, ни таким безрассудным, как казалось. Может, даже права была Хосефа и Мадеро в два счета установит мир и демократию в стране. Он протянул Даниэлю табак и снова уселся рядом с женой.
– Мы уже знаем, что вчера ты ночевал здесь, – выпалила Хосефа, когда Диего устроился возле нее.
– Я знаю, что вы знаете, – ответил ей Даниэль, который с удивлением обнаружил, что допрос, начатый Хосефой, испугал его больше, чем допрос в тюрьме.
– Это я его позвала, мама, – сказала Эмилия, прижимаясь к грязной рубашке Даниэля.
– Надолго? Он только что приехал, а во вторник уедет вслед за этим «выдающимся борцом за свободу», – сказала Хосефа, которая из практических соображений даже слышать не хотела о Мадеро.
– Хосефа, – стал уговаривать ее Диего шепотом, – сейчас другие времена. Чего еще можно желать для дочери? Ей на долю выпала любовь, что с того, что не выпали приличествующие случаю церемонии.
– Для меня это важно. Почему я не могу хотеть для нее того, что было у нас?
– Потому что ты знаешь: история не повторяется дважды, – сказал Диего.
– Не нужно произносить пустых речей, Диего.
Все так запутано, что не стоит усугублять дело еще и речами.
Диего согласился с ней. Он замолчал, попыхивая своей сигарой. Потом потянулся к жене и схватился за нее, как утопающий хватается за соломинку.
– Я рада, что хоть в чем-то мы совпали. Я тоже в последнее время ищу, за что бы ухватиться, – сказала ему задумчиво Хосефа.
Этот их спор уже некоторое время протекал без свидетелей. Эмилия и Даниэль не захотели тратить на слова свое время. Они заперлись в синей ванной комнате, и когда Диего и Хосефа вернулись к тому, с чего начали свой разговор, и были уже готовы накричать друг на друга, как никогда в жизни не кричали, их остановили раскаты хохота, перемежающиеся грохотом лейки, служившей душем, и надо сказать, все это звучало заразительно весело.
– Чего еще ты хочешь, Хосефа? – спросил Диего, прислушиваясь к музыке этих звуков. – Подумай, что есть сотни, тысячи, миллионы человеческих существ, которые никогда так и не узнают, что существует такое чудо, в котором живет сейчас Эмилия.
– Но ей всего семнадцать лет, – напомнила ему Хосефа.
– Тем лучше. Она дольше будет наслаждаться им.
– Но урывками, – посетовала Хосефа.
– Потому что вечна только скука. Она никуда не исчезает. Но любовь, – сказал Диего, крутя очки за дужку, – чаще всего приходит урывками. Ты это знаешь.
– Да уж, – сказала Хосефа, глядя в пол. – Сегодня я тебя, например, совсем не любила.
– Не делай вид, будто не понимаешь, что я имею в виду.
– Я понимаю, ты очень доходчиво объясняешь. Но уважай мое право на грусть.
– Хорошо, если только это не зависть, – ответил Диего, прекрасно зная, где ее больное место.
– Ты бросишь меня ради любви какой-нибудь девушки-подростка? – спросила его Хосефа.
– Пока еще нет, – ответил ей Диего.
– Значит, пока еще я не завидую.
Диего улыбнулся.
– Не задирай нос. С меня достаточно того, что ты либерал, чтобы ты начал кичиться еще чем-то.
– А чем таким особенным кичатся либералы?
– Тем, что они думают, будто все знают.
– Обвиняй в этом тех, кто говорит, что знает даже сокровенные мысли Господа Бога.
– Я не стану, Диего. Мне только не хватало судачить о Боге. Ты способен на все, лишь бы я сменила тему разговора. Девочка будет очень страдать, и виноваты в этом будем мы.
