Нэнси Хьюстон - Печать ангела
Это шок. Как она побледнела, наша героиня. Она уничтожена, ее просто нет. Как в самый первый раз, когда мы увидели ее неподвижно стоящей у двери Рафаэля Лепажа.
– А! Моя Саффи! Заходи!
Наконец-то Андраш заметил ее и встал.
– Познакомься, это Анна.
Саффи двигается как автомат. Негнущиеся ноги, негнущиеся руки, механические жесты робота, запрограмированного на рукопожатия с людьми.
– Очень приятно, – говорит венгерка Анна с сильным акцентом.
“Очень приятно”, должно быть, одни из немногих слов, которые она знает по-французски.
Саффи не может. Не может. Не может оставаться в одной комнате с этой женщиной, такой зрелой, подавляющей своим превосходством, соотечественницей и, наверно, давней знакомой Андраша, уединившейся с ним в не выразимой никакими словами близости родного языка… Может, это его жена? Господи…
– Я… я… проходила… случайно, – лепечет Саффи. – Простите! – Она смотрит на свои часики. – Мне некогда. Меня ждут. Большое спасибо! – совсем уж глупо добавляет она.
И почти бежит к двери с Эмилем, который встал в коляске и тянет ручонки к Андрашу: “Aпy! Апука!” – а та женщина, Анна, покатывается со смеху и визгливо кричит что-то по-венгерски – но Саффи не понимает, она ничего не понимает, ей хочется одного: поскорее уйти из этой мастерской…
Андраш нагоняет ее во дворе. Его большие руки ложатся ей на плечи. Он резко поворачивает ее лицом к себе и встряхивает, как маленькую девочку.
– Ты глупая, любимая. Знаешь? Ты глупая.
Тело немки безвольное, вялое, в руках Андраша оно никогда не было таким – такое тело она предоставляет ночами Рафаэлю.
– Это жена моего лучшего друга из Будапешта, – говорит он. – Она в Париже на три дня, с маленьким оркестром. Она хочет рассказать мне, как он там живет. Останься! Ты глупая. Не уходи!
– Она еврейка? – тихо спрашивает Саффи не разжимая губ, а внутри у нее все корчится от ревности.
Лицо Андраша передергивается, как будто она его ударила.
– Да, она еврей. Конечно, она еврей. Все мои друзья там евреи. И что? Ты…
– Она смотрела на меня, – перебивает его Саффи, – с… с презрением. Как будто я… ничто! Немецкая Laus!
Саффи не знает слова “вошь” по-французски; Андраш тоже, но он знает его по-немецки, и это слово ему ненавистно.
– Ты вообразила… – говорит он и медленно убирает ладони с плеч Саффи.
Он стоит перед ней, опустив руки, смотрит на нее и качает головой.
– Ты вообразила черт-те что. Но не оставайся, если хочешь. Не оставайся.
Она круто поворачивается и уходит, прямая, будто кол проглотила, с горько плачущим Эмилем.
* * *Третий случай, тот, что едва не стал роковым для их любви, произошел месяц или два спустя. За это время они успели встретиться, успокоиться и помириться.
В этот день Саффи с Эмилем пришли в мастерскую позже обычного. Рафаэль только что улетел в Женеву, а перед этим неделю провалялся дома с гриппом. Саффи ухаживала за ним, как полагается заботливой женушке, – как ухаживала за ней, маленькой, ее мать: поила горячим чаем с лимоном, кормила протертым овощным супом, ставила припарки с топленым салом и корицей; она мерила ему температуру утром и вечером, подбирала с пола грязные носовые платки, меняла простыни и спокойно, с улыбкой по двадцать раз в день повторяла ему: “Ну конечно, ты будешь в форме к понедельнику и выступишь на концерте, обещаю тебе!”
Делая все это, Саффи нисколько не лицемерит. Ей не приходится неволить себя, чтобы быть ласковой с Рафаэлем. Она стольким ему обязана! Да что там, она ему обязана всем. Андраш не смог бы дать ей ни французской фамилии, ни французского гражданства. У нее никогда не возникало мысли уйти жить к любовнику в Маре. Ей даже и в голову не приходит оставаться у него на ночь во время долгих отлучек мужа: там нет комнаты для Эмиля, ванной – и то нет! Андраш раз в неделю ходит мыться в душевой павильон на улице Севинье, а грязное белье каждый месяц относит на улицу Розье, где его узелок кипятится в огромном баке общественной прачечной. Зарабатывает он гроши, ест мало и кое-как, у него нет ни плиты с духовкой, ни холодильника. Проблемы выбора для Саффи не существует. Ее жизнь нравится ей такой, какая она есть, – поделенной надвое. Правый берег и левый берег. Венгр и француз. Страсть и комфорт.
Вот почему, расточая поистине материнские заботы приболевшему супругу, она вовсе не изнывала в душе от нетерпения.
И вот почему, как только Рафаэль уехал в Орли (снабженный запасом лекарств, приободренный тысячей нашептанных на ухо ласковых напутствий), для нее совершенно естественно сказать Эмилю: “Ну что, пойдем к Апуке?” – и отправиться в путь.
* * *Когда они удаляются по улице Сены, консьержка смотрит им вслед. Все та же летящая походка у мадам Лепаж. Что ж! Любовь на стороне – она ведь может тянуться очень долго. Годами. Иногда даже всю жизнь. (Но между прочим, малыш-то подрос, как же его вмешивают в такие дела? Мадемуазель Бланш хотелось бы разузнать, что он об этом думает и чем занимается, пока его мама с другим мужчиной… Но… как быть, если где Эмиль, там и мадам Лепаж? Мать никогда не отпускает сына от себя.)
* * *Апрельское солнце клонится к закату, уже восьмой час и начинает темнеть, когда Саффи с Эмилем добираются наконец до улицы Сицилийского Короля. Странное дело: свет в мастерской горит, изнутри доносятся голоса, но стеклянная дверь заперта. Ну и что, у Саффи есть ключ! Она вставляет его в замочную скважину, радуясь, что сейчас увидит Андраша – и она видит его, со спины, за столиком в кухонном углу, с каким-то мужчиной, этот мужчина сидит лицом к ней, он ей незнаком, молодой, смуглый, усатый, с горящими глазами.
Услышав ее шаги, оба в бешенстве вскакивают – да-да, и Андраш тоже в бешенстве…
– Что ты здесь делаешь?!
– Как это что я… я…
Саффи умолкает, язык ее не слушается. Это дурной сон или, наоборот, дурное пробуждение от чудесного сна…
Андраш крепко берет ее за локоть, выталкивает во двор, притворяет дверь, не реагирует даже на восторженное “Aпy!” Эмиля…
– Прости, Саффи, – говорит он тихо и твердо. – Сегодня тебе нельзя остаться.
– Кто это? Андраш, что происходит? Кто этот человек? Я никуда не уйду, если ты не…
– Я скажу тебе завтра. Ты придешь завтра, и я все тебе скажу. А сейчас иди. Пожалуйста.
Не дожидаясь ответа, он уходит в мастерскую и захлопывает дверь перед ее носом. Ноги несут Саффи обратно на улицу Сены, но ей трудно было бы сказать, шла она, летела или плыла.
Несколько дней она дуется. Но как же он об этом узнает, если у него нет телефона? Саффи и раньше не раз пропадала, иногда надолго, причины на то бывали самые разные; как же быть уверенной, что на этот раз Андраш усмотрит в том, что она не появляется, упрек? Сам он никак не может с ней связаться. Даже не знает точно, где она живет. Ему никогда не хотелось знать подробностей о ее другой, буржуазной, жизни с мужем-флейтистом.
А Рафаэль-то как раз возвращается в воскресенье. Саффи невыносима мысль, что придется устраивать ему теплый прием, не помирившись с Андрашем. И в пятницу она идет в Маре.
* * *Андраш один. Но распространяться о своем усатом госте он по-прежнему не намерен.
– Кто это был?
– Кто был?
– Перестань… Ты же обещал мне сказать.
– Эмиль, смотри, что у меня для тебя есть…
Это дудочка, маленькая оранжевая с зеленым тыква с прошлой осени: Андраш высушил ее и просверлил дырочки; он дует в нее – три воздушно-легкие ноты – и протягивает игрушку ребенку…
– Андраш!
– Саффи, у тебя ведь есть своя жизнь, так?
– Это разные вещи!
– Ладно, разные… Мы с тобой вообще разные, ты не знала?
– Я от тебя ничего такого не скрываю… Скажи, Андраш… это Алжир? Это то самое?
И мало-помалу, пустив в ход мольбы, пылкие уговоры, ласки – да, Саффи умеет пользоваться испытанным женским оружием, когда ей что-то очень нужно, – она добивается своего. Узнает, по правде сказать, даже больше, чем ей хотелось.
Она узнает, что человек, которого она любит, верит в коммунизм, как те русские, что надругались над ее детством в сорок пятом году.
– А я думала, ты против русских! Ты же поэтому уехал из Венгрии!
– Я против русских у нас. Но, Саффи, все евреи – марксисты, кроме хасидов. И почти все марксисты – евреи, начиная с самого Маркса! Смотри, все лучшие большевики – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Гроссман! Это естественно! Коммунизм единственный говорит: евреи или не евреи, религия – дерьмо, опиум народа, с этим покончено, все будут думать головой.
Давешнего гостя зовут Рашидом. Андраш знает о нем совсем немного. Он активист и казначей французской ячейки ФНО. Ему двадцать пять лет, его мечта – поступить на медицинский факультет и стать хирургом. Он старший сын в большой семье, а два его младших брата погибли там, в Восточном Алжире. Мать на него молится. Его отца убили в 1945 году в Сетифе (Саффи об этой бойне слыхом не слыхала, не до того ей было 8 мая 1945-го, когда французские военные истребили сорок тысяч алжирцев за то, что те посмели потребовать свободы и для себя).
