Мордехай Рихлер - Всадник с улицы Сент-Урбан
— Да?
Над ним маячил контролер американской иммиграционной службы, мужчина с кислым лицом в красных прожилках и с курчавыми клочковатыми бачками. То и дело посасывая застрявшее между желтыми зубами упрямое мясное волоконце, он попросил предъявить свидетельство о рождении. Глянул в него, хмыкнул, вписал в свою книжечку фамилию Джейка и побрел прочь, покачиваясь вместе с вагоном. Минут через пятнадцать, как раз когда итальянская кинодива шагнула к Джейку, умоляя помочь ей расстегнуть застрявшую молнию, Джейка снова постукали по плечу — на сей раз изжеванным карандашиком.
— Слышь, парень, на следующей станции выходишь.
— Как это?
— Желательность твоего пребывания в Соединенных Штатах под сомнением. Следующая станция у нас будет Сент-Олбанс, штат Вермонт. Там выйдешь, и иммиграционная служба разберется — пропускать тебя или нет, — пояснил контролер и опять, пошатываясь, удалился.
С минуту Джейк сидел в ошеломлении, припоминая грехи: ну да, подписал Стокгольмское воззвание[117], кроме того, петицию о помиловании Юлиуса и Этели Розенберг. Дурень ты дурень, ты что — не слышал о сенаторе Маккарти? Решив идти до конца и все выяснить, Джейк вскочил; при этом «Лук» соскользнул на пол вагона, и торчащая вигвамчиком ширинка выставилась на всеобщее обозрение. Да ч-черт побери! Под взглядами других пассажиров Джейк инстинктивно дернулся прикрыть руками пах и так же быстро их отвел, сообразив, что этим только привлечет к торчку всеобщее внимание. С пылающими щеками опять плюхнулся на сиденье.
Проклятье! Закрыв глаза, сосредоточившись, он поднял и снова положил на колени журнал и сызнова призвал красавицу в свой пентхаус.
— А ну-ка, ручки-то, грязненькие, от молнии убери, — сказала та.
— Но ты сама провоцируешь! Зачем пришла-то?
— Я же не знала, что ты такой страшненький коротышка…
(Еще дергается, но уже меньше.)
— …такой жиденок…
(Правильно, хорошо.)
— …кроме того, я вообще лесбиянка.
(Оооооо-хх!)
Облегченно прочистив горло и сызнова закурив, Джейк ринулся в бой. Иммиграционного контролера он обнаружил в пустом купе, тот сидел, ковыряя картонной спичкой в зубах, и листал громадный перечень имен — книгу толщиной с телефонный справочник.
— Почему меня высаживают из поезда?
— В пункте Сент-Олбанс вам придется подать официальное ходатайство о пропуске в Соединенные Штаты. Если вы там успешно пройдете проверку, вам сегодня же вечером позволят следовать до Нью-Йорка. Если нет, отправят обратно в Монреаль.
— А в чем, вообще, дело-то?
— У нас есть основания полагать, что вы можете оказаться нежелательной персоной.
— Какие основания?
— Я не могу вам этого сказать.
— И как долго будет длиться суд надо мной?
— Это не суд.
— Но как долго это будет длиться?
— Столько, сколько потребуется.
— Понимаете, сэр, единственная причина, почему я спрашиваю, состоит в том, что сегодня пятница. Я, понимаете ли, еврей… У нас в пятницу после заката начинается шабат, а в шабат я не могу никуда ехать, потому что вера запрещает.
Иммиграционный чиновник вперил в него взгляд, полный нового и, как Джейк старался себя уверить, благожелательного интереса.
— Если в претензиях ко мне есть что-то политическое, сэр, то, думаю, с моей стороны было бы не совсем честно скрывать, что в университете я был секретарем Клуба молодых консерваторов.
— Мы прибываем в Сент-Олбанс через десять минут. Я встречу вас на выходе из вагона.
Едва за окнами показалась платформа станции Сент-Олбанс, начался сильный ливень. Иммиграционный контролер указал на трехэтажный дом на вершине холма и начал восхождение. Джейк плелся позади, при этом два его чемодана то бились друг о друга, то лупили по ногам. В конце концов, задыхающийся и промокший, он достиг каменного здания. Над главным входом эмблема Департамента юстиции США — хлопающий коричневыми крыльями белый орел, похожий на гуся, — в сорок седьмом году Джейк видел его в фильме с Деннисом О’Кифом про агентов, внедренных в банду фальшивомонетчиков. Иммиграционный контролер привел Джейка на площадку второго этажа и оставил там обтекать на бурый линолеум, пока сам совещался с каким-то типом. Потом они поднялись на третий этаж, где вдоль всех коридоров, насколько Джейк мог видеть, тянулись шкафы с картотечными ящичками.
— Зайдите на минуточку сюда, — предложил Джейку контролер, вежливо отворив перед ним дверь.
Взгляду открылось нечто вроде больничной палаты. Три аккуратно заправленные двухъярусные койки, слева дверь в уборную. Вдруг сзади раздалось щелканье замка и, резко развернувшись, Джейк обнаружил, что его заперли. Контролер удалился, не сказав ни слова.
Дождь, дождь, дождь… Окно, прикрытое замызганной решеткой, выходило на грязный внутренний двор. Совершенно убитый, Джейк рухнул на одну из нижних коек. На бурой кроватной стойке вырезано: «Здесь был Г.У.». Дальше еще какие-то инициалы, а на нижней стороне верхней койки некий давешний заключенный нацарапал: «baise mon cul, oncle sam»[118].
За стенкой квакал и хрюкал приемопередатчик — диспетчер там выкрикивал приказы пограничникам.
— Внимание! На подходе Анафукоброплис, Анафуко… первое «а» — Абель, потом «н», как в слове «никель»… ну да, ну да, он грек. Скорее всего, будет пытаться проникнуть через Монреаль в составе группы из сорока конькобежцев. Только у них не коньки, у них ролики.
По коридору мимо комнаты, где томился Джейк, то и дело проходили мужчины и женщины; без конца со скрипом выезжали и снова, задвинутые коленом, грохали в стену выдвижные металлические ящики с картотекой. Вжжжик — пауза — блямс! Вжжжик — пауза — блямс!
— Всем внимание! — опять заговорил радиодиспетчер. — Ждем тех торговцев детьми — они, видимо, будут пересекать границу снова через два часа. Так что на этот раз, ребята, не упустите, поняли?
В полдень иммиграционный контролер вернулся, отпер дверь и изжеванным карандашиком указал на голову Джейка.
— Не вижу шапо, — сказал он.
— Чего не видите?
— Ну, я ведь про ортодоксальных евреев все знаю. Читал про них в журнале «Лайф». Шляпы нет. Так что поедешь небось и после захода, а, малой?
— Вы очень наблюдательны. Уверен, что однажды Эдгар Гувер вас заметит.
Контролер выпустил Джейка из здания и повел через городок к покосившемуся, бурому как товарный вагон щитовому домику у самых путей. Не отрывая глаз от лоснящихся на заду штанов сопровождающего, Джейк поднялся по деревянным ступенькам в контору, где стояли четыре стола и круглая печь в углу, рядом с ней сидел дознаватель. Волосы прилизаны, посередине прямой пробор, мертвые глаза, губ нет вовсе, уголки засаленного ворота рубашки загибаются вверх. Один взгляд, и сердце падает. Джейк сразу понял: все, кранты.
— Имя полностью? — начал вислоплечий дознаватель. — Возраст?
— Двадцать лет.
— Полное имя отца? Место рождения? Религия?
— Еврей.
— Где работаете?
— Сейчас нигде.
— Ум-гм. Состоите ли или состояли ли в прошлом в следующих организациях… Я буду читать медленно. Коммунистическая лига молодежи?
— Да вроде бы нет.
— Общество помощи беженцам Испанской войны? Лига канадских потребителей? Студенческий союз борьбы за мир?
— Я бы хотел сделать заявление.
Дознаватель откинулся в своем вращающемся кресле и стал ждать.
— Один из моих врагов в университете одно время подписывал моим именем всякие петиции левой направленности.
— Его имя?
— Да он в шутку. Он думал, это очень забавно.
— Понятно. Клуб прогрессивной книги?
— Гм, одну минутку. Дайте подумать… Я не уверен. Как вы сказали? Клуб прогрессивной книги?
— Да или нет?
— Да.
Вслед за этим дознаватель зачитал чуть не бесконечный список газет и журналов, спрашивая Джейка, подписывался ли он когда-нибудь на какой-либо из них. Его ответы перепечатали на машинке в пяти экземплярах, после чего Джейка попросили проверить, нет ли несоответствий и опечаток и подписать каждый экземпляр.
— Вот тут написано… религия: «иудей». Я точно помню, я сказал «еврей».
— И что?
— Он новенький, — вмешался иммиграционный контролер. — Я предупреждал!
— Я просто к тому, что вы же не хотите, чтобы я подписывал заведомо ложные измышления.
— Гос-споди-Иисусе, вы что, хотите себе же хуже сделать? О’кей, вот: я зачеркиваю иудей, сверху пишу еврей. Раз страница, два, три… подписывайте каждую, где я это сделал.
— Роджер[119], — подмигнув, подтвердил Джейк, стараясь ввернуть словцо как бы небрежно и в то же время с шикарным истинно нью-йоркским прононсом.
— А вот это вот брось! Понимаашь ли. Выражаться он тут еще будет! Смотри у меня.
