Том Роб Смит - Колыма
В дверь постучали. Охранники потянулись за пистолетами. Из коридора долетел голос:
— Я ищу офицера Льва Демидова. В приемное отделение для него передали письмо.
Панин кивнул охранникам, которые осторожно приоткрыли дверь, держа пистолеты наготове. Один взял письмо, а второй обыскал посланца, доставившего его, но ничего не нашел. Льву был вручен конверт.
На нем красовалось аккуратно нарисованное чернилами распятие. Лев вскрыл его и вынул один-единственный листок бумаги.
Храм Святой Софии. В полночь. Приходи один.
15 марта
Половина первого ночи. Лев ждал на том месте, где некогда высился храм Святой Софии. Купола и табернакли исчезли. На их месте зиял огромный котлован десяти метров в глубину, двадцати метров в ширину и семидесяти в длину. Одна из стенок его обрушилась, образовав нечто вроде покатого склона, ведущего к грязной луже талого коричневого снега, черного льда и болотистой воды. Устоявшие стенки, впрочем, тоже грозили вот-вот обрушиться внутрь, похожие на гигантский рот, который закрывается и втягивает чудовищный черный язык. С 1950 года здесь не производилось никаких работ: это была строительная площадка, на которой не велось строительства, законсервированная и заброшенная. На железном заборе ветер трепал плакаты с грозными предупреждающими надписями, призывающими граждан держаться подальше.
После первой неудачной попытки взорвать храм, в ходе которой один сапер погиб, а несколько зевак получили ранения, церковь все-таки благополучно снесли, а каменное крошево вывезли на свалку за городом, погрузив его на самосвалы, и теперь надгробие из битого кирпича заросло сорняком. На месте бывшего храма началась подготовка к строительству самого большого в стране комплекса водных видов спорта, включавшего пятидесятиметровый бассейн и несколько бань, одна из которых предназначалась для мужчин, другая — для женщин, а третья, отделанная мрамором, — для государственных чиновников.
Грандиозные ожидания подогревала массированная рекламная кампания, развернутая в прессе. Эскиз комплекса был напечатан в «Правде», а в кинотеатрах перед началом сеансов крутили документальные фильмы, в которых люди снимались в павильонах, имитирующих будущие бани. Пропагандистская машина набирала ход и работала без сбоев, а вот строительство застопорилось, так толком и не начавшись. Грунт рядом с рекой оказался неустойчивым и склонным к подвижкам. Фундаменты начали ползти и рваться, заставив власти пожалеть о том, что они не провели тщательного осмотра древнего основания храма перед тем, как выкопать его и вывезти на свалку.
На помощь призвали лучшие умы страны, которые после детального изучения проблемы заявили, что площадка не годится для строительства комплекса, требующего наличия разветвленной системы трубопроводов и дренажных систем, которые должны были располагаться на большой глубине. Впрочем, этих экспертов тут же разогнали, заменив более сговорчивыми, которые после очередного подробного анализа пришли к выводу, что строительство все-таки возможно. Им просто нужно больше времени. Именно такого ответа и ждало государство, не желавшее признавать свою ошибку.
Новых экспертов поселили в роскошных апартаментах, где они рисовали чертежи, курили сигары и набрасывали сметы, пока котлован заполнялся дождевой водой осенью, снегом — зимой и комарами — летом. Документальные рекламные фильмы убрали из кинотеатров. Самые дальновидные граждане поняли, что о проекте лучше всего забыть. Неблагоразумные же язвительно замечали, что котлован с грязной водой служит неудачной заменой трехсотлетней церкви. В 1951 году Лев лично арестовал одного мужчину, позволившего себе подобные комментарии.
Лев посмотрел на часы. Он ждал уже больше часа. Продрогший и измученный, он сходил с ума от нетерпения и беспокойства. Он не знал, выжила ли его жена после операции, и, отрезанный от средств связи, не мог выяснить этого при всем желании. Но решение оставить Раису и встретиться с Лазарем было единственно правильным, в этом он не сомневался. В больнице ему нечего было делать. Пусть Зоя его ненавидит, пусть ведет себя неподобающим образом, пусть желает ему смерти — он взял на себя ответственность за нее, ответственность, отказаться от которой не мог, любит она его или нет. Готовясь к сегодняшней встрече, он съездил домой, принял душ, смысл с себя вонь канализации, побрился и переоделся. Руки ему забинтовали в больнице. А вот от болеутоляющих он отказался, опасаясь, что они притупят остроту восприятия. Он надел штатский костюм, отдавая себе отчет в том, что форма, как символ власти, может подтолкнуть священника к мести.
Услышав за спиной какой-то шум, Лев обернулся, вглядываясь в темноту. Из окон соседних домов, оставшихся за забором, на территорию бывшей стройки падал тусклый свет. Дорогостоящая техника — краны, экскаваторы — ржавела без дела, потому что никто не осмеливался признать поражение и перевести ее на другие участки, где она была нужнее. Лев вновь расслышал шум — лязг металла о камень. Но он доносился не с территории стройплощадки, а со стороны реки.
Он осторожно приблизился к каменному парапету, перегнулся через него и стал вглядываться в воду. Неподалеку от того места, где он стоял, за парапет ухватилась чья-то рука. Мужчина легко и быстро подтянулся, влез на парапет, осмотрелся и спрыгнул на территорию стройки. Рядом с ним появился другой. Один за другим люди выползали из жерла канализационного туннеля и перелезали через парапет, словно муравьи, убегающие от невидимой опасности. Среди них Лев узнал и молоденького парнишку, убившего патриарха, — он ловко вскарабкался по отвесной стене, цепляясь пальцами рук и ног за малейшие ее неровности. Глядя на легкость, с какой двигался парень, Лев уже не удивлялся тому, что тот смог выжить после падения в стремительный подземный поток.
Бандиты обыскали Льва на предмет оружия. Всего их было семеро: шестеро мужчин и мальчишка, на руках и шеях у них виднелись татуировки. В одежде дорогие вещи у них сочетались с изношенными до дыр тряпками, словно они позаимствовали их из гардероба разных людей. Словом, внешний вид не оставлял сомнений в их принадлежности к криминальному братству воров — организации, созданной в лагерях ГУЛАГа. Несмотря на свою профессию, Лев редко сталкивался с ворами. Они предпочитали не связываться с государством.
Члены банды рассредоточились по площадке, осматривая окрестности, дабы убедиться, что им ничто не грозит. Наконец парнишка свистнул, давая понять, что все в порядке. Две руки вновь появились на парапете. На него вскарабкался Лазарь, на целую голову возвышавшийся над своими ворами. Его силуэт четко подсвечивали огни на другом берегу реки. Вот только это был не Лазарь, а женщина — Анисья, жена Лазаря.
Волосы у нее были коротко подстрижены. Черты лица заострились, формы перестали быть округлыми, а взгляд мягким. Но, несмотря на это, она казалась намного более живой, чем прежде, еще более красивой и желанной. Она словно излучала свирепую жизненную силу и энергию. На ней были свободные мешковатые брюки, рубашка с открытым воротом и короткое плотное пальто — одеждой она ничем не отличалась от своих людей. На поясе у нее висел пистолет, как у заправского бандита. Со своего места она окинула Льва торжествующим взглядом, явно довольная тем, что своим появлением изрядно удивила его. А Лев смог выдавить лишь одно слово — ее имя:
— Анисья?
Она улыбнулась. Голос ее стал хриплым и глубоким, потеряв прежнюю мелодичность и перестав быть голосом женщины, которая пела в церковном хоре своего мужа.
— Это имя больше для меня ничего не значит. Мои люди зовут меня Фраершей[12].
Она спрыгнула с парапета неподалеку от Льва. Выпрямившись во весь рост, она пристально взглянула ему в лицо.
— Максим…
И она по-прежнему называла его вымышленным именем, которым он когда-то представился.
— Ответь мне на один вопрос, только не лги. Ты часто вспоминал обо мне? Каждый день?
— Честно говоря, нет.
— Ты думал обо мне раз в неделю?
— Нет.
— Раз в месяц…
— Не знаю…
Фраерша позволила ему смущенно умолкнуть, прежде чем заметила:
— А вот я могу гарантировать, что твои жертвы думают о тебе каждый день, утром и вечером. Они помнят твой запах и звук твоего голоса — они помнят тебя так же отчетливо, как я сейчас вижу тебя.
Фраерша подняла правую руку.
— Вот этой руки ты касался, когда предложил мне оставить своего мужа. Или ты уже не помнишь, что говорил тогда? Что я должна позволить ему сдохнуть в ГУЛАГе, а сама — забраться к тебе в постель?
— Я был молод.
— Да, ты был молод. Очень молод, но у тебя все равно была власть надо мной и моим мужем. Ты был влюблен, хотя был совсем еще мальчишкой. И ты полагал, что поступаешь благородно, пытаясь спасти меня.
