Мэри Шеффер - Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков
Томми высыпали из танков. Они тоже плакали — все, даже офицеры. Накормили нас, раздали одеяла, развезли по больницам. А через месяц, благослови их Господь, спалили Бельзен дотла.
Я читал в газете, что на том месте теперь лагерь беженцев. Опять бараки, пусть и ради благого дела! Ужасно. По-моему, та земля должна опустеть навеки.
Не хочу больше про это писать. Надеюсь, Вы поймете, если не захочу и говорить. Цитирую Сенеку: «Малое горе красноречиво, большое — немо».
Вспомнил кое-что, что может пригодиться для книги. Это случилось на Гернси, когда я изображал лорда Тобиаса. Иногда по вечерам мы с Элизабет ходили на мыс смотреть, как истребители летят бомбить Лондон. Они летели сотнями. Смотришь и знаешь, куда они направляются и зачем. Очень страшно.
Немцы по радио объявили, что Лондон уничтожен, сметен с лица земли, остались одни руины. Мы знали, что такое немецкая пропаганда, и не очень поверили, но все же…
Однажды вечером шли по Сент-Питер-Порту мимо дома Макларена. Хороший старый дом, в нем стояли немецкие офицеры. Окно было открыто, по радио играла красивая музыка. Мы остановились послушать, считая, что это программа из Берлина. Но когда музыка кончилась, раздались удары Биг-Бена и английский голос сказал: «Говорит Би-би-си, Лондон». Биг-Бен ни с чем не спутаешь! Лондон выстоял! Мы с Элизабет обнялись и пустились танцевать вальс прямо на дороге. Об этом я совсем не мог вспоминать, пока был в Нойенгамме.
Искренне Ваш, Джон Букер
Доуси — Джулиет
16 мая 1946 года
Дорогая Джулиет!
Мы все сделали, осталось только дождаться Вас. Изола выстирала, накрахмалила и выгладила занавески, проверила трубы — нет ли летучих мышей, вымыла окна, застелила постели, проветрила комнаты.
Илай вырезал для Вас подарок, Эбен натаскал дров в сарай, Кловис выкосил лужайку, но оставил немного диких цветов — как он говорит, для красоты. Амелия в день Вашего приезда планирует устроить торжественный ужин.
Моя задача — сделать так, чтобы Изола дожила до знакомства с Вами. Она боится высоты, но все равно полезла на крышу коттеджа Элизабет, чтобы ногами укрепить расшатавшуюся черепицу. К счастью, до карниза не добралась, Кит ее заметила, сбегала за мной, и я уговорил Изолу спуститься.
Жаль, не могу сделать еще что-нибудь для Вашего приезда — надеюсь, скорого. Я очень рад.
Ваш Доуси
Джулиет — Доуси
19 мая 1946 года
Дорогой Доуси!
Буду у вас послезавтра! Я слишком боюсь летать, даже с помощью джина, так что приеду вечерним почтовым пароходом.
Передадите кое-что Изоле? Пожалуйста, скажите, что у меня нет шляпы с вуалью и букет лилий я держать не смогу — я от них чихаю, — но зато нашелся красный шерстяной плащ с капюшоном, и я надену его на пароход.
Доуси, Вы сделали все и даже больше — я мечтаю оказаться на Гернси! С трудом верится, что наконец со всеми вами познакомлюсь.
Всегда Ваша, Джулиет
Марк — Джулиет
Май, 20-е, 1946
Дорогая Джулиет!
Ты просила дать тебе время. Я дал. Ты просила не говорить о женитьбе. Я не говорил. Но теперь ты отправляешься на чертов Гернси на… сколько? Неделю? Месяц? Навсегда? И думаешь, я спокойно тебя отпущу?
Ты дурочка, Джулиет. Любому недоумку ясно: ты пытаешься убежать, непонятно только, от чего. Мы созданы друг для друга: с тобой я счастлив, с тобой мне не скучно, у нас общие интересы. Думаю, я не погрешу против истины, если скажу, что и ты чувствуешь то же. Мы должны быть вместе. Ты не терпишь, когда я говорю, будто знаю, что для тебя лучше, — но в данном случае я действительно знаю.
Ради бога, наплюй на несчастный остров и выходи за меня замуж. Я повезу тебя туда на медовый месяц — если очень захочешь.
Люблю, М.
Джулиет — Марку
20 мая 1946 года
Дорогой Марк!
Наверное, ты прав, но я все равно уеду завтра на Гернси. Тебе меня не остановить.
Прости, что не могу ответить тебе так, как ты хочешь. Рада бы, но не могу.
С любовью, Джулиет
Р.S. Спасибо за розы.
Марк — Джулиет
О господи. Отвезти тебя на машине до Веймута?
Марк
Джулиет — Марку
Только без нотаций, обещаешь?
Джулиет
Марк — Джулиет
Без нотаций. Но с другими способами убеждения.
Марк
Джулиет — Марку
Не пугает. Что такого сделаешь за рулем?
Джулиет
Марк — Джулиет
Ты удивишься. До завтра.
М.
Часть вторая
Джулиет — Сидни
22 мая 1946 года
Дорогой Сидни!
Мне столько нужно тебе рассказать! Я на Гернси всего двадцать часов, но каждая минута так насыщена новыми встречами и мыслями, что я, кажется, способна в минуту исписать двадцать стопок бумаги. Видишь: островная жизнь благоприятствует работе. Вспомни Виктора Гюго. Я тоже, если пробуду здесь подольше, могу стать невероятно плодовита.
Путешествие из Веймута было ужасно. Почтовый пароходик трещал, и стонал, и чуть ли не разваливался на части. Я почти уже мечтала, чтобы это произошло и мои страдания закончились, но мне всё же хотелось взглянуть на Гернси перед смертью. Впрочем, едва остров показался вдали я забыла о смерти, настолько красиво солнце, вышедшее из-за облаков, посеребрило прибрежные утёсы.
Пароход входил в гавань; Сент-Питер-Порт вставал из моря терраса за террасой, многослойным тортом с церковью на верхушке. Сердце пустилось в галоп. Я пыталась убедить себя, что это из-за красоты пейзажа, но дело было в другом. Люди на берегу, с которыми я познакомилась и которых успела полюбить, ждали — меня. А при мне и газеты не было, чтобы за ней спрятаться. Сидни, в последние два-года я разучилась жить, умею только писать, — а вспомни, сколько ты меня редактируешь! На бумаге я — прелесть, но это притворство, обманка, не имеющая ко мне реальной ни малейшего отношения. Во всяком случае, так я думала, пока пароход подходил к пирсу. Я трусила. Хотела вышвырнуть за борт красный плащ и притвориться, что я — вовсе не я.
Мы поравнялись с пирсом, и стали видны лица встречающих. Путь назад был отрезан. Я узнала всех по письмам. Изола в безумной шляпке и фиолетовой шали, заколотой яркой брошью, с застывшей улыбкой вглядывалась не в том направлении, и я в ту же секунду ее полюбила. Рядом — мужчина с морщинистым лицом, а возле — мальчик, такая угловатая жердь. Эбен с внуком Илаем. Я помахала Илаю, тот улыбнулся, будто луч засиял, и ткнул локтем деда. А я застеснялась и поспешила затеряться в толпе, ринувшейся к трапу.
Изола добралась до меня первой. Перепрыгнула через корзину с омарами и так обняла, что мои ноги заболтались в воздухе. «Дорогая вы наша!» — закричала она. Я смирно висела.
Правда, очаровательно? Я не могла дышать, зато перестала смущаться. Другие приблизились степенней, но приветствовали меня с той же теплотой. Эбен пожал руку и улыбнулся. Видно, что когда-то он был плечистый, крепкий, но теперь сильно похудел. Он суров и дружелюбен одновременно. Как ему это удается? Я внезапно поняла, что очень хочу ему понравиться.
Илай усадил Кит к себе на плечи; они подошли вместе. У Кит толстенькие ножки, строгое личико, темные кудри и большие серые глаза. Я не произвела на нее особого впечатления. Свитер Илая был весь в стружке, а в кармане лежал подарок для меня — чудесная мышка с завитыми усиками из грецкого ореха. Я поцеловала его в щеку, стерпев недоброжелательный взгляд Кит. Она очень сурова для четырехлетней девочки.
Следом Доуси — протянул обе руки. Мне казалось, что он должен быть похож на Чарльза Лэма, и действительно немного похож — тот же ровный, спокойный взгляд. Доуси вручил мне букет гвоздик от Букера. Тот отсутствовал: получил сотрясение мозга на репетиции, и его на всякий случай оставили на ночь в больнице. Доуси темноволосый, жилистый; у него невозмутимое лицо и внимательный взгляд. Он редко улыбается — зато как! На всем свете только у одной небезызвестной особы, твоей сестры, такая же хорошая улыбка. Помню, Амелия писала, что у Доуси редкий дар убеждения, — теперь верю. Подобно Эбену — и всем здесь, — он слишком худой, хотя раньше явно был крепче. Он начинает седеть, и у него темно-карие, почти черные, глубоко посаженные глаза. Из-за морщинок у глаз постоянно кажется, что он вот-вот улыбнется. Не думаю, что ему больше сорока. Он лишь чуточку выше меня и слегка хромает, но сильный — шутя закинул в телегу мой багаж, подсадил меня, Амелию и Кит.
Я поздоровалась с ним за руку (не помню, произнес он хоть слово или нет), и Доуси отошел в сторону, пропуская Амелию. Дама из тех, что красивее в шестьдесят, чем в двадцать (очень надеюсь, что когда-нибудь так скажут и обо мне!) Маленькая, с худым лицом, чудесной улыбкой и седыми косами, уложенными в корону на голове. Она крепко пожала мне руку:
