Герман Гессе - Книга россказней
– Не говорите так! Нет их, ни одного! Все без исключения – бездельники и лежебоки.
Ученик слушал со смехом и предвкушал мгновение, когда сразит злопыхателя известием о предстоящем пострижении.
И все же эта тихая жизнь стала навевать на него скуку, и он с нетерпением считал дни, оставшиеся до появления аббата. Потом, когда он окажется в монастырской тиши и предастся своим штудиям, скука и недовольство, конечно же, покинут его. Он замыслил перевести Гомера, написать пьесу и историю Венеции и даже приобрел, чтобы с чего-то начать, толстую пачку хорошей писчей бумаги.
И так время шло для него медленно и безрадостно, но оно все же шло, и утром 23 апреля он со вздохом облегчения обнаружил, что это будет последний день его нетерпения, потому что на следующий день ожидалось прибытие аббата.
Казанова заперся и еще раз проверил свои мирские и духовные дела, приготовил свои вещи к отъезду и радовался, что наконец-то приблизилось начало новой, умиротворенной жизни. В том, что его примут в обитель Пресвятой Девы Марии, он не сомневался, поскольку был готов в случае необходимости удвоить обещанный капитал. Что значили в этом случае лишних десять тысяч франков?
Около шести часов вечера, когда в комнате постепенно начало смеркаться, Казанова подошел к окну и выглянул на улицу. Ему были хорошо видны площадь перед гостиницей и мост через Лиммат.
Как раз в это время подъехала карета и остановилась у гостиницы. Казанова стал с любопытством наблюдать. Кельнер выскочил навстречу и распахнул дверцу. Из кареты вышла закутанная в накидку пожилая дама, за ней еще и еще одна, все серьезные как матроны, немного чопорного вида дамы.
«Что же их сюда привело?» – подумал Казанова, стоя у окна.
Однако его ожидал изящный сюрприз. Из кареты вышла четвертая дама, высокая, со стройной фигурой, в костюме, который тогда носили довольно часто и который называли «амазонкой». Из-под кокетливой шляпки голубого шелка с серебряной кистью выглядывали черные волосы.
Казанова привстал на цыпочки и, изогнувшись, смотрел вниз. Ему удалось разглядеть ее лицо, молодое, красивое лицо брюнетки с черными глазами под гордыми густыми бровями. Она случайно подняла голову и, заметив наблюдателя в окне и уловив направленный на нее взгляд, тот самый взгляд Казановы, всего лишь мгновение с интересом смотрела на него – всего лишь мгновение.
Затем она вместе со всеми вошла в гостиницу. Казанова бросился в свою прихожую, где он через стеклянную дверь мог наблюдать за коридором. Все четыре – последней шла красавица – и в самом деле поднялись по лестнице в сопровождении хозяина и проследовали мимо его двери. Брюнетка, внезапно обнаружившая пристальный взгляд того же мужчины, который только что смотрел на нее из окна, тихо вскрикнула, однако тут же взяла себя в руки и, посмеиваясь, поспешила за остальными.
– Амазонка, моя амазонка! – принялся напевать Казанова.
Он перевернул вверх дном свой чемодан с одеждой, чтобы срочно вырядиться. Потому что сегодня он будет обедать внизу со всеми, вместе с прибывшей незнакомкой! До сих пор он велел приносить еду в номер, чтобы держаться подальше от мирской суеты. Теперь же он спешно натягивал бархатные панталоны, новые белые шелковые чулки, жилетку с золотым шитьем, парадный сюртук и кружевные манжеты. После этого он позвонил, вызывая кельнера.
– Что изволите?
– Я обедаю сегодня вместе со всеми, внизу.
– Будет исполнено.
– У вас сегодня новые гости?
– Четыре дамы.
– Откуда?
– Из Золотурна.
– Говорят ли в Золотурне по-французски?
– Не все. Но эти дамы говорят.
– Хорошо. Постой-ка, еще кое-что. Дамы обедают внизу?
– Сожалею. Они заказали еду в свой номер.
– Три тысячи чертей! Когда вы накрываете?
– Через четверть часа.
– Спасибо. Ступай.
В ярости метался Казанова по комнате. У него оставался только сегодняшний вечер. Кто знает, не уедет ли брюнетка уже на следующий день. К тому же завтра должен приехать аббат. Он ведь собрался в монахи. Какая глупость, какая глупость!
Однако было бы странно, если бы любитель и знаток жизни не увидел надежды, не нашел выхода, средства, пусть даже самого ничтожного. Ярость его кипела только несколько минут. Потом он стал думать. И через некоторое время вновь позвонил, чтобы вызвать кельнера.
– К вашим услугам!
– Даю тебе возможность заработать луидор.
– Жду приказаний, ваша милость.
– Хорошо. Тогда давай сюда свой зеленый передник.
– С удовольствием.
– Прислуживать дамам буду я.
– Как изволите. Только скажите своему слуге: я должен прислуживать внизу, а его просил заменить меня в номере.
– Сейчас же его ко мне. Да, и долго ли пробудут здесь дамы?
– Рано утром они отбывают в обитель, они католички. Между прочим, младшая спросила меня, кто вы.
– Спросила? Обо мне? И что ты ей ответил?
– Что вы итальянец, больше ничего.
– Хорошо. Просьба обо всем молчать. Кельнер ушел, и почти сразу же явился ЛеДюк, хохоча во все горло.
– Что смеешься, баран?
– Представил себе вас – кельнером.
– Так ты уже знаешь. А теперь шутки в сторону, или ты не получишь больше ни су. Помоги-ка мне надеть передник. Потом принесешь наверх блюда, а я буду ждать тебя у дверей номера. Пошел!
Долго ждать не пришлось. В кельнерском переднике поверх расшитой золотом жилетки Казанова вошел в номер.
– Разрешите, сударыни?
Амазонка узнала его и словно оцепенела от изумления. Казанова прислуживал безукоризненно и получил возможность внимательно рассмотреть ее, находя еще более прекрасной. Когда он искусно разделал каплуна, она спросила с улыбкой:
– Вы отлично справляетесь. Давно здесь служите?
– Премного благодарен за ваше внимание. Всего три недели.
Когда он накладывал, она обратила внимание на его подвернутые, но все еще заметные манжеты. Она увидела, что это настоящие кружева, коснулась его руки и пощупала тонкую ткань. Он был наверху блаженства.
– Прекрати сейчас же! – воскликнула одна из пожилых дам укоризненно, и незнакомка покраснела. Она покраснела! Казанова едва сдерживался.
После обеда он оставался в номере, пока мог найти для этого какой-нибудь предлог. Старшие удалились отдыхать, красавица же осталась и села писать. Казанова наконец закончил убирать со стола, и ему не оставалось ничего другого, как уйти. Однако он медлил в дверях.
– Чего же вы ждете? – спросила амазонка.
– Сударыня, вы все еще в сапогах, но вряд ли вы отправитесь в них в постель.
– Вот как, вы хотите их снять? Не стоит так утруждать себя.
– Это моя обязанность, сударыня.
Он опустился на колени и острожно снял, пока она делала вид, что продолжает писать, сапоги на высокой шнуровке, медленно и заботливо.
– Хорошо. Довольно, довольно. Спасибо.
– Это я должен вас благодарить.
– Завтра вечером мы снова увидимся, любезный.
– Вы снова будете обедать здесь?
– Разумеется. Мы вернемся из обители до вечера.
– Благодарю вас, сударыня.
– Так спокойной ночи.
– Спокойной ночи, сударыня. Закрыть дверь или оставить открытой?
– Я закрою сама.
Что она и сделала, когда он вышел в коридор, где его поджидал Ледюк с чудовищной ухмылкой.
– Ну? – спросил его хозяин.
– Вы великолепно исполнили роль. Дама даст вам завтра дукат на чай. Но если вы мне его не отдадите, я выдам вас.
– Ты получишь его еще сегодня, изверг.
На следующее утро он явился с начищенными сапогами. Но единственное, чего он добился, так это то, что амазонка позволила ему их на себя надеть.
Он колебался, не поехать ли за ней в обитель. Однако в этот момент явился лакей с известием, что аббат монастыря прибыл в Цюрих и почтет за честь перекусить с Казановой в полдень в его номере.
Боже, аббат! О нем Казанова уже и думать забыл. Ладно, пусть приходит. Он заказал чрезвычайно пышную трапезу, лично дав кое-какие указания на кухне. Потом он прилег, потому что утомился от раннего подъема, и проспал часа два.
В полдень явился аббат. Последовал обмен любезностями, затем они сели за стол. Аббат восхищался роскошными блюдами и, увлеченный деликатесами, забыл на полчаса о своих поручениях. Наконец он вспомнил о них.
– Простите, – заговорил он внезапно, – что я столь неподобающе долгое время томил вас ожиданием! Уж и не знаю, как случилось, что я об этом забыл.
– Да что вы.
– После всего, что я слышал о вас в Цюрихе – я, разумеется, кое с кем переговорил, – могу сказать, что вы действительно вполне достойны стать нашим братом. Добро пожаловать, дорогой мой, добро пожаловать. Можете начертать отныне над своей дверью: «Inveni portum. Spes et fortuna valete!»
– То есть: «Прощай, Фортуна, я прибыл в гавань!» Строка из Еврипида, и строка действительно прекрасная, хотя в моем случае и не совсем подходящая.
