Виктор Левашов - Выбор жанра
Час сорок.
Ряшенцев:
— Жрать охота.
Зоя В.:
— Наташа, не возникай. Ты больше нас общалась с этой Ирмой. Вспомни, что она покупала?
— Ничего.
— Совсем ничего?
— Совсем.
Захарченко:
— Наводит на размышления!
Наталья Викторовна:
— Нет, вру. В Кельне купила туалетную воду «1247».
— Вот как? Это же безумно дорого! Маленький флакон — сорок марок! Больше ничего не покупала?
— Однажды клубнику. В плетеной такой коробочке. Угостила меня. С виду очень красивая, а вкуса никакого.
Зоя В.:
— Три марки!
Я не выдержал:
— Кончайте, нашли о чем говорить! Я тоже покупал клубнику. И что?
Захарченко:
— А вы помолчите! А то мы поинтересуемся, на какие это шиши вы с женой шляетесь по стрип-барам!
— Да не шлялись мы по стрип-барам! Один раз зашли и сразу вышли.
— Рассказывайте-рассказывайте!..
Похоже, стрип-бар вошел в мой послужной список. А между тем я не врал. Это было два дня назад в Гамбурге. Мы с женой откололись от коллектива и отправились на Репербан в Санкт-Паоло — районе, где нет никаких табу, как было написано в путеводителе. Конечно, на эту самую развратную улицу мира нужно приходить вечером, но вечером группу ждал поезд. Пошли утром. Знаменитый Репербан был похож на московскую барахолку в конце дня: груды мусора после бурной ночи, все закрыто, работают только редкие секс-шопы и единственный, похоже, стрип-бар. Возле него на нас наскочил смуглый молодой зазывала, горячо заговорил по-английски, перешел на немецкий, потом на французский, потом на итальянский. Узнав, что мы из России, радостно закричал:
— О, русские! Добро пожаловать! Заходите, будет хорошо, девочке понравится! За посмотреть деньги не берем!
Перед его напором устоять было невозможно, он буквально впихнул нас в стрип-бар. В полупустом зале было темно. На невысокой эстраде медленно танцевала не очень молодая блондинка, постепенно освобождаясь от сетей, составлявших ее одежду. На экранах нескольких телевизоров мелькали какие-то картинки, ну очень неприличные, просто ужас какие неприличные. Жена вцепилась мне в руку:
— Пойдем отсюда!
Мы выскочили из стрип-бара, как ошпаренные. И нос к носу столкнулись с нашими во главе с Захарченко.
— Так-так! — многозначительно сказал он.
Я показал на него зазывале:
— Его тащи, он богатый!
Не знаю уж, как великий сценарист отбивался, мы позорно сбежали.
Так что насчет стрип-бара я говорил чистейшую правду, которой никто не верил. А вот насчет денег Захарченко протелепал. Перед поездкой я купил у знакомого валютчика сто долларов, удачно провез их через границу в отвороте джинсов и теперь не трясся над каждой маркой. Но свое богатство, разумеется, не выставлял напоказ.
Между тем посиделки продолжались. Уже два часа. И продолжалось напряженное выяснение личности таинственной Ирмы. Кто-то вспомнил, что перед отъездом видел ее возле гостиницы «Националь» с какими-то иностранцами. Приставкин все больше мрачнел.
Зоя В.:
— Скажи, Наташа, у нее много вещей?
Наталья Викторовна:
— Нет. Только небольшой чемодан.
Захарченко:
— Мало вещей. Будет не жалко бросить. И немецкий язык знает в совершенстве! Все один к одному!
Ряшенцев:
— Жрать охота.
Захарченко:
— Юрий, вы можете потерпеть? Один вы голодный? Все голодные!
Ряшенцев:
— А почему все молчат?
Захарченко:
— Потому что понимают ответственность момента! Человека упустили! Шутки?
Ряшенцев:
— Да бросьте вы. Если бы она хотела соскочить, соскочила бы в Бонне. Там все правительство. А здесь что? Только эти козел и осел. Я уже смотреть на них не могу!
— Зачем ей правительство? Зайдет в любой полицейских участок и попросит политического убежища! И ей дадут!
Ежов:
— Так просто? Не знал.
Молодой человек на заднем сиденье достал блокнот и что-то в нем пометил.
Ряшенцев:
— А жрать все равно охота.
Два двадцать.
Приставкин:
— Все. Ждем еще десять минут и уезжаем.
Захарченко:
— Анатолий Игнатьевич, это очень серьезное решение. Вы понимаете?
Приставкин:
— Я отвечаю за всю группу. И не хочу, чтобы Ряшенцев загнулся от голода. Этой потери советская поэзия мне не простит.
Захарченко:
— Ну-ну!..
Последние десять минут казались бесконечными. Все уставились на часы, напряженно следя за бегом секундной стрелки, как перед стартом.
16–25.
16–26.
16–27.
Всего три минуты оставалось до роковой черты.
— Внимание!.. Приготовиться!..
Но в тот момент, когда должна была прозвучать команда «Старт!» в автобус впорхнула Ирма. Мило улыбнулась:
— Извините, я немного задержалась, вокруг столько интересного!
Прошла к своему креслу, удобно устроилась в нем, поправила на коленях платье. Поинтересовалась:
— Мы кого-нибудь ждем?
И тут рявкнул деликатнейший Приставкин:
— Тебя, жопа!
Занавес.
Когда подъехали к турецкой харчевне, где нас ждал обед, грозивший плавно перейти в ужин, я предложил:
— Давайте договоримся. Если кто-то надумает свалить, пусть валит из отеля, а не из автобуса. Это будет гораздо гуманнее.
Молодой человек на заднем сиденье вынул черный блокнот.
Больше меня в дальнее зарубежье не пускали. В Болгарию — пожалуйста. В Венгрию — хоть сейчас. А дальше — стоп. Причем делали это с иезуитской извращенностью. Говорили:
— Хотите во Францию? В Италию? Нет проблем. Но без жены.
Я возмущался:
— Неужели я похож на человека, который под одеялом давится тортом?
— Сочувствуем. Но мест в тургруппах мало, а желающих много. В первую очередь мы отправляем писателей, чтобы они обогащали свой внутренний мир. Такой порядок.
Да, такие вот порядки были в Союзе писателей СССР. Очень они мне не нравились, прямо с души воротило. Но не подправишь. Пришлось разогнать. И Союз писателей СССР. И СССР. Заодно. По отдельности не получалось.
Теперь я могу ездить куда угодно. Хоть один, хоть с женой. Только плати. Но что-то не ездится. Почему, спрашиваю себя, почему? Дай ответ. Не дает ответа, тонким звоном заливается колокольчик…
Судьба одной книги
Ранним вечером в феврале 1972 года на пороге моего дома возник залепленный мокрым снегом молодой майор с черными петлицами и поставил на пол две увесистые картонные коробки:
— Приказано передать.
Такой тяжелой могла быть только бумага. Так и оказалось. В коробках было два десятка папок с плотным машинописным текстом. Я внутренне ужаснулся: это же не меньше недели читать! Но отступать было некуда. За несколько дней до этого в разговоре с моим старшим коллегой по писательскому цеху Михаилом Дмитриевичем Михалевым (он тогда заведовал отделом очерка в журнале «Октябрь») я дал согласие взглянуть на материалы очень интересных, как он сказал, мемуаров с тем, чтобы принять участие в их литературной обработке. Если они меня тоже заинтересуют. Михаил Дмитриевич занимался этой работой уже больше года и чувствовал, что в одиночку не справится.
Майор, козырнув, исчез в темноте. Я перетащил коробки в кабинет и раскрыл первую папку. На титульном листе стояло: «В. Г. Грабин. Оружие победы. Воспоминания артиллерийского конструктора».
Как и для большинства людей, далеких от проблем вооружения и детально не вникавших в историю Великой Отечественной войны, фамилия «Грабин» мне ничего не говорила. Да и не могла говорить. Василий Гаврилович Грабин был одним из тех, чья жизнь охранялась от чужого взгляда, как высшая государственная тайна. Как жизнь С. П. Королева и создателя легендарного танка «Т-34» А. А. Морозова, как жизни многих конструкторов и ученых, работавших на победу. И только через десятилетия после войны становились известны их имена.
Таким был и Грабин. Генерал-полковник технических войск, доктор технических наук, профессор, Герой Социалистического Труда, четырежды лауреат Сталинской премии СССР (в 1941, 1943, 1946 и 1950-м годах), кавалер четырех орденов Ленина и других высоких правительственных наград. Из 140 тысяч полевых орудий, которыми воевали наши солдаты во время Великой Отечественной войны, более 90 тысяч были сделаны на заводе, которым в качестве Главного конструктора руководил В. Г. Грабин, а еще 30 тысяч были изготовлены по проектам Грабина на других заводах страны. Имя Грабина никто не знал, но все знали знаменитую дивизионную пушку ЗИС-3, вобравшую в себя все достоинства прославленной русской «трехдюймовки» и многократно умножившую их, оцененную высшими мировыми авторитетами как шедевр конструкторской мысли. Пушки эти до сего дня стоят на мемориальных постаментах на полях крупнейших сражений — как памятник русскому оружию. Грабинскими пушками были вооружены «тридцатьчетверки» и тяжелые танки «КВ», грабинские 100-миллиметровые «зверобои» встали неодолимой преградой на пути фашистских «тигров» и «пантер», грабинские «САУ» помогали атакующей пехоте взламывать оборону противника.
