Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик
За прошедшие два с половиной месяца начавшегося в его жизни наркоторгового безумия Лариосик успел окунуться в дело так, что забросил все так и не начатые этюды и художественные планы, как бессмысленные и совершенно для его жизни бесполезные. Иногда он вспоминал, правда, те воздушные минуты, когда натурный материал оживал у него под рукой и очнувшийся гипсовый Вольтер приоткрывал постепенно глаз и всматривался сквозь Лариосика в противоположный конец аудитории, и как в этот же момент Лариосик точным и нежным жестом касался карандашом его гипсового глаза и изменял угол Вольтерова зрения, и тогда мыслитель всматривался уже не вдаль, не сквозь, а в самого Лариосика и улыбался ему мудрой и немного хитрой улыбкой…
Но вспышки памяти такой становились все случайней и реже, все существо его требовало в эти летние месяцы одного только: новых клиентов и реализации как можно большего числа пакетиков, наркодоз, чеков. Рыхлый был им доволен. Но к августу сам он уже был не в счет. Лариосика теперь знали многие, особенно в дискотеках и ночных клубах, в том числе и новые торговцы, из тех, что Рыхлому не ровня. Ларэ — так теперь представлялся Лариосик в предвкушении скорых и необратимых изменений собственного тела. С этой же целью он перешел в одежде на стиль унисекс, пока, временно, до назначенного ему срока операции: темные очки, волнистые кудри, джинсы в обтяжку, изящные сандалии, безразмерная майка и небольшие подложные припухлости под ней. Тоже временные…
— Привет, Ларэ! — приветствовали его мальчики из клубов.
— Что-нибудь прихватила?
— Привет, Ларэ! — приветствовали его девочки с дискотек.
— Что-нибудь прихватил?
— Э, чудило! — приветствовал его при встрече Рыхлый. — Надо чего, а?
Грудь свою Лариосик получил, как и было обещано, в полном соответствии со стандартом обрушившихся на прекрасную половину девяносто-шестьдесят-девяностых годов: упругую, соски чуть выше положенной анатомии, номер — два с небольшой половиной. Амуниция к первому счастливому дню первого этапа перерождения готова была практически полностью.
— Ублюдок! — кричала ему, снова теряя разум, Изабелла Владиславовна, приходя в себя после очередной потери сознания. — Не верю, все равно! Так не бывает, так не может быть! Сейчас же пойди и убери назад эту гадость!
— Это невозможно, мама, — спокойно отвечал Лариосик. — Ну разве ты не понимаешь? Это совершенно теперь невозможно и не нужно. Я женщина, мама, такая же, как и ты, я была ею всегда и навсегда теперь ею останусь. Постарайся понять, это сильнее меня, это настоящее, это изнутри…
— Извращенец… — без сил добавляла мать. — Как хорошо, что у тебя нет отца…
И только потом, через месяц или больше того, найдя наконец время на собственного сына, собрав по крупицам и мелочам странности поведения ангела за последние годы, прокрутив и перекрутив мысленно по новой милые особенности подростка, так иногда умилявшие ее своей наивной непосредственностью и смешливой лаской, Изабелла Владиславовна с обреченностью поняла, в какие высокие неполиграфические технологии завели ее и ее Лариосика многотысячные тиражи, эти запахи, краски и кооперативные гонорары. Однако то, что уже поздно и сделать с сыном ей ничего не удастся, и обратной дороги для него тоже теперь нет, она поняла также отчетливо. Поняла… как и то, что сына своего, Лариосика, она потеряла теперь навеки. Поняла, почернела лицом и вернулась в типографию. К запахам, краскам, гонорарам и тиражам. Еще большим, чем прежде, но в одночасье потерявшим всякий смысл. Как и вся ее жизнь…
Прошло время, и Ларэ объявилась на точках распространения товара в новом обличье. Теперь она выглядела просто сногсшибательно. Волнистые кудри ее распрямились, как следует прохимичились и сделались ярко-рыжими. Тугая мини-юбка, долгожданная шпилька на ноге, чулки со стрелкой, тонкий, не перетягивающий соски бюстгальтер, совершенно ненужный при ее и так нагло торчащих полушариками силиконовых железах, придающий какую-то новую дьявольскую уверенность ее обладательнице, обильная косметика, накладные ногти и ресницы — все было готово давным-давно и лишь ждало своей минуты — торжественной и победной. Узнавали ее теперь только по необычному имени, но уже через несколько дней она по новой и с большим против прежнего отрывом завоевала клубно-дискотечную тусовку, и наркотические дела ее пошли пуще прежнего, по скоростному графику опережения собственных планов по части завершающего вступления в женскую негу. Уже совсем в женскую, по-настоящему, без чего бы то ни было лишнего…
Про художественное училище и про то, что занятия там начались давным-давно, Ларэ вспомнила совершенно случайно, когда наткнулась вечером на того парня, поступавшего-непоступившего. Тот узнал в рыжей Ларэ Лариосика лишь после неоспоримых ее доказательств в виде воспроизведенного при недавней встрече диалога, того самого, про этюды. Только тогда он признал собственную неправоту, уважительно подвинулся и, на всякий случай, спросил все равно на «вы»:
— Ну, как ваши этюды? Я просто не знал, что вы такая… стали…
— Какая? — кокетливо спросила Ларэ.
— Супер, — не задумываясь ответил парень. — Не верится даже, что мы знакомы… А вы женщина или… так… под нее работаете?
— Я — женщина, — ответила Ларэ, — но пока еще девушка. Чек возьмешь?
— Привет, Ларэ! — крикнули ей справа. — К нам подойдешь?
— Привет, Ларэ! — крикнули ей слева. — Забегай сюда, у нас столик!
— Потанцуем, Ларэ? — спросили ее сзади.
И Ларэ подходила, забегала и танцевала, но разговор этот с парнем ее огорчил. График графиком, но вопросов подобных она не хотела. Тем более не хотела она непредвиденных неожиданностей. Не хотела, ненавидела и уже боялась…
Случай подвернулся сам собой. Партия героина была в расфасовке, как обычно, но большая и по низкой цене. Правда, к ней прицепляли десять килограмм маковой соломки. Она подумала, прикинула и взяла. Взяла, несмотря на то, что предложил Рыхлый, который доверия уже не вызывал. Взяла, потому что прикинула про это самое хорошо и точно, тем более что Рыхлый отдавал так, на веру, за репутацию. Если все уйдет быстро, то хватит. Хватит на второй этап. На самую главную в ее жизни операцию, и тогда… Тогда — ничего уже лишнего, ничего позорного и ненужного для Ларэ не останется, все будет удалено безболезненно и аккуратно, и она найдет себе любимого человека, мужественного, доброго и сильного, и она выйдет за него замуж, и ее будут любить, как настоящую женщину, и ласкать и гладить, как живую, а не бутафорскую. И тогда она тоже ответит любовью, своей любовью, такой же настоящей, какой станет сама. Когда все закончится…
Когда на следующий день Ларэ появилась на дискотеке, была пятница, и все было как обычно: музыка бухала, свет мигал и искрился, народ отрывался по полной программе, а ее контингент, в нервическом ожидании лучшего из жизненных катализаторов уже рыскал глазами по сторонам в поисках знакомых спасателей. Первые девять чеков ушли минут за сорок, в рублях и долларах, примерно пополам, оставался всего один чек, но еще не пришли забирать соломку. Об этом она договорилась вчера, там же, в клубе, с одним, тусклого вида хмырем с бегающими глазами и дергающимся кадыком.
«Странно, — подумала она тогда еще, — типичный кокаинщик, а заказ дал на соломку».
Хмыря этого за последнее время она встречала довольно часто, то по клубам, то в дискотеке, но до дела обычно не доходило. Что-то каждый раз останавливало Ларэ от контакта с ним. В этот раз, правда, обошлось без излишних рефлексий с ее стороны — цель оправдывала средства, потому что была такой, что средства значения не имели, а поэтому в итоговый расчет уже не принимались…
Когда внезапно музыка выключилась и зажегся полный свет, к ней подошли к первой. Хмырь махнул перед ее носом красной коркой и крепко взял под локоть. Глаза его больше не бегали, а кадык не дергался. Ларэ не успела еще как следует испугаться, как инстинкт самосохранения заставил ее моментальным движением свободного плеча скинуть сумочку на пол и отшвырнуть ее ногой в сторону. Сумочку тут же поднял другой хмырь, почти по внешнему виду такой же, как и кокаинщик.
— Ну, зачем же ты так, Ларэ? — развязно улыбнувшись спросил он. — Или, как тебя там по паспорту?.. Лариса? — Он поднял сумку и повесил ей на плечо, другое уже плечо, то, которое кокаинщик держал под локоть. — Пройдемте с нами, милейшая, на предмет досмотра, и понятых тоже попрошу пройти…
Если бы не полкило соломки, она бы выкрутилась почти наверняка.
— Для собственного употребления, — объяснила она хмырю, указав на обнаруженный при обыске героиновый чек.
— Да у тебя нет же ничего, ни одной дороги даже, — усмехнулся он, глянув на ее руки, затем быстрым цепким взглядом окинул ее всю разом. — Нигде ж не пробито, так что, в чистом виде наркокурьер получаешься. Соломы, вон, одной — хоть подушку набивай. 228-я светит, не меньше, — подвел он невеселый итог, — по ука рэфэ.
