Борис Ряховский - Тополиная Роща (рассказы)
Волк успел зарезать овцу. Молча накатился на него Куцый. Сшиблись они, покатились с бугра. Визг и рык!.. Вскочил волк, стряхнул Куцего, взметнулся по крутому склону бугра. Куцый стал прыжками взбираться следом. Он прерывисто хрипел и скулил от боли.
Примчались псы, остановились над местом боя. Взвизгнули в злобе и страхе: ударил в нос дух волчьей крови — будто огонь опалил.
Куцый не преследовал волка. Он разыскал и пригнал барана и вторую овцу. Схватил барана за штаны и пошел яростно трепать. Верещал баран, бился. Трепал его Куцый, рычал: «Будешь помнить?.. Будешь слушаться?..» Отпустил и сгоряча еще какую-то неповинную овцу пугнул.
Прискакал Даулет, подозвал Куцего. Слез с коня, стал гладить, успокаивать. Шерсть на холке у Куцего намокла от крови, ухо было разорвано. Скулил, жалуясь.
4
Зима перевалила через середину, южный ветер принес тепло. Пушистые глухие снегопады перемежались оттепелями. Снега в один день брались водой.
Стекала отара с гребня, оставляла в долинах чавкающую снежную жижу — и начинался новый подъем. Слабых овец тащили на руках. Сахарный виток сугроба, обвалившись, обнажал сырые темные пласты. След на глазах темнел, наполняясь влагой.
Наконец на плавно выгнутом хребте зачернела огромная юрта — то сложенная Кашкарбаем из камней кошара. Позади бросок в шестьдесят, восемьдесят ли километров, впереди передышка.
Даже родных детей — с пяти лет они при отаре — поражали сложенные отцом вручную, конусом, кошары из огромных глыб, сложенные так, будто предвидел он приход этой измученной отары. Внутри кошары были устроены закутки для ослабевших овец.
Вновь приходил черный волк с собратьями. Красные псы колотились о стены юрты, визжали. Куцый в страхе, в злобе был сжат пружиной, готовой распрямиться в броске. Звери обошли кошару — галдели в ней испуганные овцы, — легко и согласно развернулись и бросились к юрте с намерением похватать псов. Вывалился из юрты Даулет, бухнул из ружья. По-щучьи стрельнули звери в стороны, и нет их!
Волк — как щука, что, промахнувшись, с каждым бесплодным броском слабеет и теряет надежду на новый удачный бросок. Волк пробегает за ночь в поисках добычи по пятьдесят, по семьдесят километров, и только свежее мясо может восстановить его силы.
Забыли красные псы о волках, забыли чабаны.
Куцый помнил о черном волке, — ныла разорванная в схватке холка. Глубоко вошел волчий клык, ядовита волчья слюна.
Вновь отара в пути. Будь его воля, Куцый держал бы отару в кошарах, рассуждая так, что пусть лучше овцы останутся с неполным брюхом, но в целости.
Даулет не одобрял его суровости, криком отгонял его и позволял отаре разбрестись. Зимой каждый час дорог, овцы должны кормиться непрестанно. Ночью Даулет сажал на лошадей жену и младшего брата. Поднимали сбившуюся возле юрты отару, медленно гнали ее против ветра. Прогоняли раз, и другой, и третий, заставляли овец кормиться. По ветру овцы шли быстро, не ели, торопились к стоянке.
Баран-Завидущие-Глаза и его вторая приятельница, запуганные Куцым, прятались в глубине отары, общипывали остатки.
Куцый жил в тревоге, тревога эта тем более усиливалась, что Даулет не осознавал опасности. Даулет забыл о могучем черном волке и его дружке с белыми пестринами на хитрой морде.
Бывало, ночами, когда отара укрыта в кошаре, Куцый покидал стоянку, кружил по окрестностям.
В тихую ночь, когда мороз натянул снега, как полотнище, по ту сторону отрога Куцый был остановлен, будто преградой, следом. След был свеж, хранил запах, который он узнал бы, выделил в сплаве тысячи запахов.
Куцый пустился по следу черного волка. Волки огибали разрезы ущелий, выбирая ободранные ветрами склоны, выступы подножий.
Сдвинулись отроги, след пошел вверх. Щель сужалась, все круче становился подъем. Местами, где проседал под ним снег, Куцый легонько съезжал на задних лапах. Сошлись отроги, Куцый помедлил и полез в черную дыру, под навес сугроба. Зарычал: стенки снежной дыры хранили волчий запах.
Посветлело впереди — и открылась синяя от луны равнина. Далеко, на краю равнины, знал Куцый, поднимается из снегов тополиная роща. Туда по глади снегов мчатся волки. Может быть, звери уж в поселке, идут по черным лентам теней, убегающих из-под тополиных стволов.
На рассвете Куцый вернулся к стоянке. Под горой Даулет и его брат закладывали камнями глубокую промоину, выбитую вешними водами.
— Сколько таких ямищ в горах, — сказал брат, подтаскивая камень. — Этой работе нет конца.
— Отец начал закладывать промоину, мы закончили. Теперь к этой кошаре пройдут машины. Случись что, мы с кормами. — Даулет поглядел на Куцего: — Что, нашел волчий след?
Чабанская собака знает сотни слов. Слово «волк» узнает одним из первых.
Куцый с готовностью оскалился.
— Нас волк сейчас не трогает, пусть живет, — сказал Даулет. — Поешь, отдохни.
Куцый оставался стоять.
Даулет снял рукавицу, провел рукой по распаренному работой лицу, сказал терпеливо:
— Поземка пошла, не сегодня-завтра бескунак прилетит. Береги силы, сегодня погоним отару в край долины. При той кошаре запасы сена, да и вместительнее она.
Бескунак, метельный ветер, налетал на переломе зимы. Слово это по-казахски означает «пятеро друзей». В старину пятеро друзей возвращались в эту пору из гостей, заблудились и сгинули.
…Из глубины степи с гулом и свистом катили снежные валы.
Даулет носился по краю отары, кричал, торопя собак, теснил овец конем.
Кричал Даулет, носились псы, и вздрагивала отара, как одно тело. Робка и труслива овца, но сильнее ее страха перед человеком страх перед свистящим белым ветром.
Куцый протиснулся в середину кучки, где стоял зажатый овцами Баран-Завидущие-Глаза, зарычал, толкнул его грудью. Баран качнулся, проблеял, как сквозь сон, и вновь впал в оцепенение. Куцый цапнул его за задние ноги, рванулся баран, заорал, рассыпалась куча. Ударом головы пес посылал овец вперед.
На миг останавливался Куцый, замирал, в скрученных струях ловил запах овчарни. Прыжком догонял барана, хватал его и кидал, направляя. Пропускал овец мимо себя. Крайнюю поддевал головой под зад, так что она летела, перебирая на лету передними ногами.
Брат Даулета стоял в дверях кошары, считал овец.
5
Дикая зима, бескунак небывалый! Жались псы к юрте, засыпало их с головой. Барахтались псы, как всплывая. Овцы в овчарне блеяли. В середине ночи, когда юрта была засыпана на две трети, люди проснулись — их разбудил шум в овчарне. Куцый слышал, как люди пытались выбраться через дверь. Он тянулся, держась лапами за край дымового отверстия, лаял. Его услышали, поняли, что юрта скоро будет завалена с верхом. Вспучился круг кошмы, закрывавший дымовое отверстие, показалась голова Даулета, а там и он сам. Следом выбрался и брат с лопатой.
Захлебываясь ветром, Даулет прокричал брату:
— Отгребай от кошары! Сколько хватит сил, отгребай! Я в поселок.
Позже Даулет говорил, что не дошел бы он до поселка, не выведи его Куцый на равнину через неведомый Даулету проход в горах (сколько он потом ни искал тот проход, не нашел). Рассказывал, как его, обессиленного, ослепленного снегом, Куцый гнал и гнал вверх, будто овцу, ударами головы, как вдруг покатился он вниз, зарылся в снег, а когда Куцый помог ему выбраться, он понял, что очутился на равнине, здесь было тише: хребет прикрывал от снежных, кативших в небе валов.
Даулет недолго бил в дверь. Загорелся свет в мутных, заваленных по переплеты рам окнах. Открыл бритоголовый, глядел, не узнавая Даулета в этом залепленном снегом человеке. Даулет шагнул в коридор, а Куцый развернулся, прыгнул через верх штакетника и вмиг был в закрытом тополями дворе.
Ударил в дверь сарая, так что брякнула щеколда. В ужасе взвыл, шарахнулся за дверью Черноголовый. Куцый издал насмешливо-ласковое урчание — что ты, дескать, меня за волка принимаешь, дурачок?.. В радости Черноголовый подскочил к двери, заскулил, завозился. Куцый, держа нос у щели, шевелил обрубком хвоста и отвечал ему хриплым урчанием.
Так стояли псы, с нежностью дыша друг другу в нос. Фыркал, встряхивал головой Куцый, когда в ноздри ему попадал снег.
На другой улице поселка взвизгнула, задохнулась в смертельном крике собака. Всполошенно, в страхе заголосили собаки по всему поселку, ветер гасил их голоса. Вскинулся, залаял Черноголовый — громко, с вызовом, рядом с Куцым он не знал страха. Сердито заурчал Куцый: дескать, не мешай; стоял, слушал, как волнами катился по окраине поселка остервенелый собачий лай — уходили волки.
Куцый извиняюще пробурчал — мне, мол, пора. Черноголовый по-щенячьи, обиженно, заскулил ему вслед.
На улице Куцый догнал Даулета и бритоголового.
Двух часов не прошло, как вышел из поселка тягач. Даулет — в кабине, Куцый — в огромных санях, среди тюков прессованного сена.
