Арсений Несмелов - Литературное наследие

* В эти годы Толстой зарекался курить *

В эти годы Толстой зарекался куритьИ ушел от жены на диван в кабинете.В эти годы нетрудно себя укротить,Но заслуга ль они, укрощения эти!

Укротителем заперта рысь на замок,Сорок стражей годов — часовыми у дверцы.Ты двенадцати раз подтянуться не могНа трапеции. Ты вспоминаешь о сердце.

И, впервые подумав о нем, никогдаНе забудешь уже осторожности некой.Марш свой медленный вдруг ускоряют года:Сорок два, сорок три, сорок пять и полвека.

Что же, бросим курить. Простокваша и йод.Больше нечего ждать. Жизнь без радуг. Без премий.И бессонницами свою лампу зажжетОтраженная жизнь, мемуарное время.

* Женщины живут, как прежде, телом, *

Женщины живут, как прежде, телом,Комнатным натопленным теплом,Шумным шелком или мехом белым,Ловкой ложью и уютным злом.

Мы, поэты, думаем о БогеИ не знаем, где его дворцы.И давно забытые дорогиСнова — вышарканные торцы.

Но, как прежде, радуются дети…И давно мечтаю о себе —О веселом маленьком кадете,Ездившем в Лефортово на «Б».

Темная Немецкая. УнылыйХолм дворца и загудевший сад…Полно, память, этот мальчик милыйУмер двадцать лет тому назад!

* Всё чаще и чаще встречаю умерших… О нет, *

Всё чаще и чаще встречаю умерших… О нет,Они не враждебны, душа не признается разве,Что взором и вздохом готова отыскивать следВот здесь зазвеневшей, вот здесь оборвавшейся связи…

Вот брат промелькнул, не заметив испуганных глаз:Приподняты плечи, походка лентяя и дужкаПенснэ золотого… А робкая тень от угла…Ты тоже проходишь, ты тоже не взглянешь, старушка.

Ты так торопливо шажками заботы прошла,И я задохнулся от вновь пережитой утраты.А юноша этот, вот этот — над воротом шрам, —Ужель не узнаешь меня, сотоварищ мой ратный?

Высокий старик, опираясь на звонкую трость,Пронесся, похожий на зимний взъерошенный ветер.Отец, ваша смелость, беспутство и едкая злостьЕще беззаботно и дерзко гуляют по свету!

Окутанный прошлым, былое, как кошку, маня,В веселом подростке, но только в мундире кадета,Узнаю себя, это память выводит меняИз склепа расстрелянных десятилетий.

И вот — непрерывность. Связую звено со звеном,Усилием воли сближаю отрезок с отрезком.Под лампой зеленой, за этим зеленым столомРассказы о смерти мне кажутся вымыслом детским!

Умершего встретят друзья и меня. На конеИх памяти робкой пропляшет последняя встреча…«Несмелов, поэт!» Или девочка крикнет: «Отец!»Лица не подняв, проплыву. Не взгляну. Не отвечу.

НОЧЬЮ

Я сегодня молодость оплакал,Спутнику ночному говоря:«Если и становится на якорьЮность, так непрочны якоря

У нее: не брать с собой посудуИ детей, завернутых в ватин…Молодость уходит отовсюду,Ничего с собой не захватив.

Верности насиженному месту,Жалости к нажитому добру —Нет у юных. Глупую невестуПозабудут и слезу утрут

Поутру. И выглянут в окошко.Станция. Решительный гудок.Хобот водокачки. Будка. Кошка.И сигнал прощания — платок.

Не тебе! Тебя никто не кличет.Слез тебе вослед — еще не льют:Молодость уходит за добычей,Покидая родину свою!..»

Спутник слушал, возражать готовый.Рассветало. Колокол заныл.И китайский ветер непутевыйПо пустому городу бродил.

ПРИКОСНОВЕНИЯ

Была похожа на тяжелый гробБольшая лодка, и китаец греб,И весла мерно погружались в воду…И ночь висела, и была она,Беззвездная, безвыходно чернаИ обещала дождь и непогоду.

Слепой фонарь качался на корме —Живая точка в безысходной тьме,Дрожащий свет, беспомощный и нищий.Крутились волны и неслась река,И слышал я, как мчались облака,Как медленно поскрипывало днище.

И показалось мне, что не меняВ мерцании бессильного огняНа берег, на неведомую сушу —Влечет гребец безмолвный, что ужеПо этой шаткой водяной межеНе человека он несет, а душу.

И, позабыв о злобе и борьбе,Я нежно помнил только о тебе,Оставленной, живущей в мире светлом.И глаз касалась узкая ладонь,И вспыхивал и вздрагивал огонь,И пену с волн на борт бросало ветром…

Клинком звенящим сердце обнажив,Я, вздрагивая, понял, что я жив,И мига в жизни не было чудесней.Фонарь кидал, шатаясь, в волны — медь…Я взял весло, мне захотелось петь,И я запел… И ветер вторил песне.

ПЕРЕД ВЕСНОЙ

На снегу голубые тениПриближающейся весны,Как узор неземных растений,Изумительно сплетены.

В ледяном решете капели —Переклик воробьиных нот…Скажет бабушка: «Как в апреле!»,Перекрестится и вздохнет.

Нежность грезится даже старым —В бриллиантовой дымке слез…«Мой покойник с дружком-гусаромИз поместья меня увез.

Мы коней без дороги гнали,Ветер рвался, лицо кусал,Как татарин, свистал над нами,Бил коней молодец-гусар!

Сердце девичье птицей билось,В голове-то и шум, и гром…Это в марте, сынок, случилось,В восемьсот шестьдесят втором…»

ПЯТЬ РУКОПОЖАТИЙ

Ты пришел ко мне проститься. Обнял.Заглянул в глаза, сказал: «Пора!»В наше время в возрасте подобномЕхали кадеты в юнкера.

Но не в Константиновское, милый,Едешь ты. Великий океанТысячами простирает милиДо лесов Канады, до полян

В тех лесах, до города большого,Где — окончен университет! —Потеряем мальчика родногоВ иностранце двадцати трех лет.

Кто осудит? Вологдам и БийскамВерность сердца стоит ли хранить?..Даже думать станешь по-английски,По-чужому плакать и любить.

Мы — не то! Куда б не выгружалаБуря волчью костромскую рать —Всё же нас и Дурову, пожалуй,В англичан не выдрессировать.

Пять рукопожатий за неделю,Разлетится столько юных стай!..…Мы — умрем, а молодняк поделятФранция, Америка, Китай.

ГОЛОД

Удушье смрада в памяти не смылВеселый запах выпавшего снега,По улице тянулись две тесьмы,Две колеи: проехала телега.

И из нее окоченевших рук,Обглоданных — несъеденными — псами,Тянулись сучья… Мыкался вокругМужик с обледенелыми усами.

Американец поглядел в упор:У мужика под латаным тулупомТопорщился и оседал топорТяжелым обличающим уступом.

У черных изб солома снята с крыш,Черта дороги вытянулась в нитку.И девочка, похожая на мышь,Скользнула, пискнув, в черную калитку.

ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ

Вс. Иванову

Мы — вежливы. Вы попросили спичкуИ протянули черный портсигар,И вот огонь — условие приличья —Из зажигалки надо высекать.

Дымок повис сиреневою ветвью.Беседуем, сближая мирно лбы,Но встреча та — скости десятилетье! —Огня иного требовала бы…

Схватились бы, коль пеши, за наганы,Срубились бы верхами, на скаку…Он позвонил. Китайцу: «Мне нарзану!»Прищурился. «И рюмку коньяку…»

Вагон стучит, ковровый пол качая,Вопит гудка басовая струна.Я превосходно вижу: ты скучаешь,И скука, парень, общая у нас.

Пусть мы враги — друг другу мы не чужды,Как чужд обоим этот сонный быт.И непонятно, право, почему ж тыНесешь ярмо совсем иной судьбы?

Мы вспоминаем прошлое беззлобно.Как музыку. Запело и ожгло…Мы не равны, но всё же мы подобны,Как треугольники при равенстве углов.

Обоих нас качала непогода.Обоих нас в ночи будил рожок…Мы — дети восемнадцатого года,Тридцатый год. Мы прошлое, дружок!..

Что сетовать! Всему проходят сроки,Исчезнуть, кануть каждый обряжен,Ты в чистку попадешь в Владивостоке,Меня бесптичье съест за рубежом.

Склонил ресницы, как склоняют знамя,В былых боях изодранный лоскут…«Мне, право, жаль, что вы еще не с нами».Не лгите: с кем? И… выпьем коньяку.

ВСТРЕЧА ВТОРАЯ