Илья Бояшов - Путь Мури
А Дик погружался и всплывал, отплевывался паром и вновь погружался, и все так же размеренно свистело его дыхало.
А кот появился в Фридрихсгадене, а после – в Кемптене. Затем он пересек Мюнхен и нацелился на Берлин!
В пути Мури встретил еще одно родственное существо. Крошечный дух тоже был погорельцем – дуб под Люблянами, в котором он жил, испепелило молнией. Потеряв жилище, дух не стал тихо оплакивать свою участь и угасать в придорожной траве, а с немедленной быстротой принял решение разыскать в какой угодно стороне света новый дом. Он даже не мог и жизни себе помыслить без сухого и вместительного дупла, без горьковатого коньячного запаха дубовой коры, без листьев, играющих на солнце и ветерке, без дремотного сна на моховой подстилке. Предприятие, в которое пустился единомышленник, было почти безнадежно, ибо все дубы, тем более подобного возраста, заселены. Но дух верил, что на его пути от Дуная до амурской тайги обязательно найдется хотя бы одно незанятое дерево. Он достаточно долгое время провел рядом с котом, мельтеша спереди и сзади, но на этот раз не вызывая у Мури раздражения своим лихорадочным дерганьем.
– Мне нужно жилье где-нибудь на поляне или на пригорке! – твердил дух, упархивая вперед и возвращаясь, чтобы дождаться отстающего. – Уверяю тебя, это будет не первое попавшееся дерево! Дуб должен подходить мне по всем параметрам. Корни его должны быть влажны, а листья не сгорать и не вялиться летом от чрезмерного солнцепека, сердцевина обязана быть здоровой и гулкой, а дупло – сухим даже осенью, без малейшего намека на сырость… Я согласен лишь на такие условия! Ты слышишь меня, товарищ?
Мури, трусивший вдоль трассы, убегающей в Познань, согласно кивал. Он уже несколько дней мок под осенним дождем. Поток польских и немецких машин, чуть не сбивая его брызгами, неостановимо шуршал и гудел всего в нескольких метрах. На дорогу было не выбраться – приходилось скакать вдоль канав, в которых стеклились бутылочные осколки, опасные, словно мины, и то и дело перепрыгивать через пластиковые канистры и прочий сор. Однако по-прежнему кот поглощал милю за милей. Его усы воинственно торчали, глаза сияли, словно два изумруда.
Серб оказался прав. Сотни тысяч, если не миллионы различных существ одновременно находились в движении – бежали, шагали, передвигались и ползли рядом. На больших автобанах, пересекающих Польшу, подобная суета становилась особенно заметной. Даже проселочные дороги, колеи и тропинки не пустовали ни на секунду. Низкое дождливое небо над котом и духом постоянно шелестело от крыльев тех, кто держал там путь. Перелетных птиц отличала крайняя решимость. Их клинья со свистом разрезали воздух. Они подгоняли себя гоготаньем, клекотом и нетерпеливым кряканьем.
– Прощай! – наконец пискнул дух, направляя свой путь на восток, в то время как Мури не менее решительно держался севера.
– Прощай! – незамедлительно отвечал кот.
Где-то в полях под Варшавой ему попался настоящий философ.
Адольф – так звали пса – оказался истинным интеллектуалом. Он не стал сгонять обессилевшего Мури с настила под проржавевшим навесом для сена. Этот драный лохматый пес проявил поистине сократовское добродушие.
– Допустим, – сказал Адольф, располагаясь рядом и любезно заграждая от ветра своей дубленой шкурой продрогшего насквозь Мури, – совсем недалеко, вон за тем леском, есть деревушка, где я появился на свет! Там меня ожидает вполне благополучная семья, особенно одна девочка, которая во мне души не чает. Стоит мне только там появиться, теплая будка, похлебка и все такое обеспечены. Так что, если я сейчас встану, пересеку поле, перелесок, переберусь через два невысоких заборчика, моя судьба тотчас решится.
– В чем же дело? – спросил Мури, успокоившись и переставая выгибать спину. – Почему же тогда ты здесь, а не там?
– Я очень смышлен, – продолжал пес, словно не слыша вопроса. – Это наследственное. Отец мой – потомственная овчарка, мать, правда, не очень чистых кровей – помесь колли с дворнягой, но все же весьма умна и по сей день, несмотря на дряхлость, сторожит овец. Разумеется, эта моя особенность не скрылась от глаз профессионалов. В милях трех отсюда, в ближайшем городке, остановился бродячий цирк. Не буду объяснять тебе, что это такое, но еще вчера пожилой и толстый господин, чрезвычайно серьезный, который является у них клоуном и фокусником, подозвал меня к своему фургону, долго рассматривал, а затем пригласил к себе. Я, разумеется, отказался, несмотря на аппетитную колбаску, но понял, что он во мне заинтересован… Еще ранее, пару дней назад, я пробегал мимо этого табора, и тот же господин угостил меня остатками весьма недурного гуляша. А вчера сказал открытым текстом, что ему позарез нужна собака для номера, да чтоб была сообразительна, как дворняжка! Уж он меня осматривал – и за ушами, и спину. Даже зубы я ему показал, но не заскочил в фургончик, чему этот клоун здорово огорчился. Он все повторял, что вот как раз я-то по всем параметрам и по характеру гожусь для цирковой жизни. Знаю, что, стоит мне только прибиться к этим циркачам, все пойдет как по маслу! Конечно, придется поработать высунув язык, но нюхом чую – тот господинчик не злой человек. Так что могу повидать мир и себя показать на арене. Можно ведь даже прослыть знаменитостью! И когда одряхлею, меня наверняка не выбросят, корка хлеба всегда найдется.
– Ступай в цирковой фургон! – сказал Мури.
– Есть еще и одна старушка, правда, песок из нее сыпется, но лет десять еще протянет, – задумчиво сказал Адольф. – Уж сколько раз она меня кормила да уговаривала остаться. Старушонке совсем некуда деваться, она одинока: она меня и в дом готова взять – можно лежать около печки целыми днями да бока себе почесывать.
– Почему ты еще здесь? – удивлялся кот. – Все ли в порядке у тебя с головой?
Адольф добродушно оскалил клыки, с которых капала безобидная слюна.
– Вот ты! – воскликнул он наконец. – Конечно, я уверен – ты из тех котов, кто неспроста подался в дорогу. И уж точно тупо спешишь к чему-то одному. Альтернатив для тебя не существует… Впрочем, таких, как ты, большинство! Несетесь сломя голову. Я же, сидя здесь, под этим жалким навесом, нахожусь на вечном перекрестке. Сойдусь с циркачами – это одно! Подамся к старушке – судьба сложится совершенно иначе. Возможность выбора – вот что держит меня. Поэтому я никогда не уйду отсюда ни на север, ни на запад, ни на юг. В отличие от тебя, устремленного к одной жалкой цели, я вижу их великое множество. Отправиться же по всем этим дорогам одновременно и одновременно выбрать себе тысячу судеб попросту невозможно! Это значит, что я буду вынужден разорваться на миллионы «я». Поэтому предпочитаю полное бездействие.
– Ты болен! – убежденно воскликнул Мури. – Я совершенно отказываюсь тебя понимать. Какое мне дело до бесконечности всяких там выборов, когда мне нужен один дом и один плед?
– Куда тебе понять! – саркастически воскликнул этот Буриданов осел. – Твое счастье, что ты об этом даже не задумываешься. Увидеть одновременно все пути, все судьбы – не для таких, как ты, суетных бродяг, для которых весь мир клином сошелся на какой-нибудь одной, не сомневаюсь, ничтожной мелочи!
– То, к чему я стремлюсь, не мелочь! – огрызнулся кот.
– Да ну? – отозвался философ. – Если бы ты хоть раз действительно задумался над моей проблемой, сделал бы ты хотя бы один, пусть даже самый малюсенький шажок?.. Быть центром, от которого разбегаются все пути, быть истинным Хозяином, упиваться возможностью в любой момент отправиться либо по одной, либо по другой дороге – значит лежать здесь, под навесом, и точка. Ничего другого не остается.
– Я предпочитаю действие, – отвечал Мури.
– Разве осознавать все свои возможности – не действие?
– Послушай! – прервал дискуссию кот. – Как я понял, твой путь начинается здесь и заканчивается здесь же. Что возразить на это? Возможно, это и здорово, но мне пора в дорогу. Дождь закончился, я достаточно отдохнул, а посему прощай!
Мури добрался до Варшавы, а кашалот, находясь под созвездиями Тропика Рака в двухстах милях от Мехико, начал свой пятидесятый круг.
В пятидесятый раз направляясь на север, кит потерялся в самой большой пустыне на свете. Через месяц совсем недалеко от Сан-Франциско с лайнера «Австралия» команда и пассажиры имели возможность наблюдать любопытное зрелище. Прямо по курсу корабля из обильной пены появилось огромное тело Дика. Он плыл в окружении китов поменьше, приставших к нему в пути. Вся эта компания, отфыркиваясь и показывая хвосты, некоторое время поднимала буруны с левого борта «Австралии». Капитан в угоду публике приказал сбавить ход. Зрители топтались на палубе, пока окончательно не стемнело и стюарды не принялись разносить фирменный грог, больше известный под названием «огненная джига». Во всех динамиках певица Линда Проути запела известный шлягер 1994 года, в котором были и такие слова:
