Юрий Вяземский - Странные умники
Внизу заскрипели доски, раздалось громкое харканье и потом шлепок плевка о воду. Станислав съежился и открыл глаза.
Полицай перешел через ручей и теперь стоял в десяти метрах от того места, где лежал Станислав. И светил ему в лицо фонарем.
Дольше медлить было нельзя. Станислав вскинул карабин и, почти не целясь, выстрелил чуть повыше того места, откуда начинался луч света. Раздался легкий щелчок…
Сторож вдруг выронил фонарь и схватился руками за горло, потом согнулся и стал царапать себе грудь, точно пытался разорвать на груди рубашку, потом попятился, застонал и упал навзничь. В горле у него забулькало и захрипело. Потом стало тихо.
Стасик вскочил на ноги, закричал и, отшвырнув в сторону палку, бросился бежать. Он бежал наугад через темный, зловеще шумящий ему вслед лес, падал, вскакивал и снова бежал, крича и плача от страха. Он перестал кричать и плакать лишь тогда, когда лес кончился.
Стасик выскочил на дорогу, по ней быстро добежал до своей дачи, прыгнул в открытое окно и, не раздеваясь, шмыгнул под одеяло, накрыв голову подушкой.
Он долго не мог заснуть, его трясло, и он забирался все глубже под одеяло, все сильнее прижимал к голове подушку…
Он слышал, как зашумела под окном листва и заскрипели деревья, и сразу же с каким-то непонятным ожесточением зачирикали, загомонили птицы…
Он слышал, как зазвонил на кухне будильник, скрипнула кушетка и зашаркали по полу шлепанцы – встала бабушка…
Потом он заснул и ничего не слышал…
Сторожа нашли на следующий день в овраге, возле мостика через ручей. Он был мертв. Покойника отвезли в районный центр, где произвели вскрытие. Врачи констатировали, что смерть наступила в результате сердечного приступа на почве сильного алкогольного отравления.
ЭТЮД НА ОРГАНИЧЕСКОЕ МОЛЧАНИЕ
Рассказ
Мы молчали и следили за тем, как молчат другие. Мы учились у них молчать…
1
Мы стояли в подъезде и смотрели друг другу в глаза. В подъезде было тепло и гулко, пахло жареной картошкой и нашей мокрой одеждой. Мы были мокрые и счастливые.
Я поцеловал Тоню. Мне показалось, что я никогда не целовал ее до этого. У Тони были зеленые глаза, курносый нос, и она не умела целоваться.
За моей спиной щелкнул дверной замок. Тоня оттолкнула меня и отскочила к перилам. Я обернулся. Открылась дверь одной из квартир, и на лестничную площадку вышел невысокий пухленький мужчина пенсионного возраста и с пенсионным выражением лица. Он ощупал нас взглядом, покачал головой и нехотя, громко стуча задниками шлепанцев о ступени, поднялся по лестнице к почтовым ящикам. Он долго рылся в кармане, пыхтел и делал вид, что ищет ключ, потом долго ковырял ключом в замке и делал вид, что никак не может открыть почтовый ящик, потом долго извлекал из него тощую, неприятно шуршавшую газету.
Закрыв ящик, он принялся спускаться вниз, но вдруг остановился на полпути, развернул газету и уткнулся в нее, будто обнаружил нечто удивительное, требующее безотлагательного прочтения.
Мы нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Нам хотелось целоваться.
Пенсионер наконец кончил читать, простучал шлепанцами по ступенькам и скрылся за дверью, оставив после себя шелест газеты, запах дешевого одеколона и ощущение взгляда в замочную скважину.
Мы отошли с Тоней к дверям подъезда и торопливо обнялись. Мне опять показалось, что я впервые обнимаю Тоню.
Снова щелкнула замком дверь. На лестничную площадку вышел тот же пенсионер. Он держал в руке мусорное ведро. Я заметил, что мусора в ведре почти не было.
Пока пенсионер поднимался по лестнице к мусоропроводу, пока вытряхивал ведро в ящик, я успел несколько раз поцеловать Тоню, но поцелуи у нас получились скомканными, суетливыми.
Опорожнив ведро, пенсионер спустился по лестнице и, перед тем как скрыться за дверью, мазанул по нам клейким взглядом.
Тоня зябко поежилась, отстранила меня и подошла к батарее, приставив к ней ладони. Я обнял ее сзади и повернул лицом к себе. У Тони был беспокойный, виноватый вид.
Пухленький пенсионер снова вышел на лестницу. На этот раз он принес с собой веник и совок и принялся подметать лестничную площадку.
– Послушайте, – не сдержался я, – вам, наверно… Но пенсионер не дал мне закончить.
– Если вы будете грубить и хулиганить, я вызову милицию. Отделение здесь рядом, – быстро проговорил он.
Тоня покраснела и выбежала из подъезда. Я вышел следом за ней…
– Нет, я не понима-а-ю! Кто же целуется в подъезде?! Это некрасиво, неприлично.
– А если нам больше негде…
– Ну не знаю… Я, конечно, понимаю, что всем вам доставляет удовольствие злить пожилых людей, но, ей-богу, на месте Тони я бы со стыда сгорела. Да я бы тут же бросила своего кавалера и выбежала вон!
– На улице шел дождь, а мы и так промокли.
– Ну и что?! Если вы действительно хотите целоваться, так целуйтесь под дождем. Это романтично, это по-настоящему эмоционально! Но не в подъезде же! Фу, даже противно…
2
Нам вовсе не было противно, и почему-то совсем не хотелось целоваться под дождем. Но мы все же решили больше не встречаться в подъездах и стали мужем и женой. В общежитии училища было слишком тесно и людно для семейных пар, поэтому мы снимали комнату. Наша хозяйка работала проводницей на дальних рейсах.
В тот день я вернулся из училища раньше Тони и увидел под дверью квартиры, в которой мы жили, наши вещи. Все наше семейное имущество помещалось в двух чемоданах и большой черной сумке.
Я всего готов был ожидать от хозяйки, но только не этого. Взять чужие вещи – чужие носки, чужие трусы, ночные рубашки, – запихать их в чемоданы и вышвырнуть за дверь!..
Я кинулся к двери. Я тщетно пытался открыть ее своим ключом. Дверь была заперта на нижний замок, а ключ от него был только у хозяйки. Я нажимал на кнопку звонка, барабанил в дверь кулаками, пинал ее ногами. Я так усердствовал, что скоро выбился из сил. К тому же я вспомнил, что днем хозяйка должна была уехать в рейс.
Я сел на чемодан и стал ждать Тоню. «Сегодня утром она выглядела такой беззаботной, такой счастливой, – подумал я. – Точно она предвкушала отъезд хозяйки и радовалась нескольким дням тихой, уютной жизни».
Мне стало жаль Тоню и стыдно перед ней. Разве была она виновата в том, что любила меня? Ведь если бы не я, она могла бы выйти замуж за сильного, умелого, обеспеченного человека, за широкой спиной которого она не знала бы забот, имела собственную квартиру, собственную машину, собственную мебель и много еще всякого собственного, движимого и недвижимого, что не умещалось бы в двух чемоданах и одной черной сумке и что никто не посмел бы выкинуть за дверь.
Тоня пришла и сразу все поняла. Она грустно улыбнулась мне и, не сказав ни слова, села на второй чемодан. Мы молчали и думали, как мне казалось, об одном и том же. О том, что нам некуда идти, что бесполезно стучаться в запертую дверь, что в этом году неожиданно рано наступила зима, что, слава Богу, целы наши вещи.
Потом я вскочил на ноги, схватил чемоданы, сумку и потащил их вниз по лестнице.
– Куда ты? – спросила Тоня и пошла за мной следом.
– А куда угодно! Черт с ним со всем! Правда? Черт с ним со всем, ей-богу! – выкрикивал я, спускаясь по ступенькам…
– Так что же все-таки произошло?
– Хозяйка собрала наши вещи, выкинула их на лестницу, а сама уехала.
– Как уехала? А если бы ваши вещи вдруг пропали? Нет, так не поступают!
– А она стерва, понимаете?
– Что?! Нет, я не понимаю таких слов.
– Она нехорошая женщина, злая, грубая…
– А за что она вас выгнала? Куда вы потом пошли? Я не понима-а-ю!
Мы не знали, за что она нас выгнала. Вряд ли за то, что мы задолжали ей на неделю. Ведь я же сказал ей, что вот-вот получу деньги и обязательно расплачусь за квартиру. Нет, не за это. Может быть, ее раздражало, что мы не всегда вовремя мыли пол в коридоре и на кухне; может быть, она злилась на нас за то, что мы не любили слушать ее пошлые анекдоты и не скрывали этого; может быть, она хотела поселить на наше место кого-нибудь другого, а может быть, просто завидовала нам, что мы вместе, что нам хорошо, что мы любим друг друга, а она злая и одинокая.
Мы не знали также, куда мы пошли потом. Может быть, к друзьям, которые могли пустить нас переночевать; может быть, на вокзал в зал ожидания, а может быть, сначала в кино, а потом еще куда-нибудь. Да много ли люди вообще знают в подобных ситуациях?
Но мы не имели права не знать. Мы должны были знать все и все уметь объяснить. Иначе нам не верили…
3
Я сидел на вокзале в зале ожидания. До отхода моего поезда оставалось более часа. Мне хотелось крепкого чая с лимоном и бисквитного пирожного, а в буфете торговали какао и свиными сардельками.
– Ты посиди здесь, а я пойду закомпостирую билеты. Хорошо? – произнес неподалеку от меня мужской голос.
Я поднял голову и увидел высокого, аккуратно одетого мужчину с прибалтийской внешностью, склонившегося к своей спутнице, которая сидела в соседнем ряду спиной ко мне.
