Энн Тайлер - Обед в ресторане «Тоска по дому»
— Попроси, пожалуйста, Эзру встретить меня на вокзале.
— А я думала, у тебя много работы, — сказала мать.
— Позаниматься можно и дома.
— Ты приедешь с Харли?
— Нет.
— Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного.
— Мне не нравится, как ты разговариваешь, Дженни.
Голос Перл в трубке был далеким и прерывался какими-то шумами; с ним легко было расправиться.
— Ну ладно, мама… — сказала Дженни.
Сейчас поезд подъезжал к Балтимору, и вид заводских труб, кирпичных, почерневших от сажи домов, залитых дождем рекламных щитов с облупившейся краской — ландшафт, с которым неизменно связывалось представление о родных местах, — поколебал ее уверенность в себе. Вся надежда, что Эзра приедет на вокзал один; она протерла чистый кружок на оконном стекле и смотрела на бесконечную сетку железнодорожных путей, потом промелькнули первые семафорные мачты, потом мимо проплыли другие столбы, с более четкими очертаниями, и наконец темный силуэт лестницы. Поезд заскрежетал, дернулся и остановился. Дженни захлопнула учебник. Встала, протиснулась мимо спящей женщины и взяла из сетки маленький чемоданчик.
Этот вокзал почему-то без конца ремонтируют, подумала она. Поднявшись по лестнице, она услышала вой какого-то инструмента — не то дрели, не то электропилы. Звук терялся под высокими сводами вокзала. Эзра ждал ее — улыбаясь, засунув руки в карманы ветровки.
— Ну, как доехала?
— Хорошо.
— Харли здоров? — спросил он, забирая у нее чемодан.
— Да, все в порядке.
Они осторожно пробились сквозь толпу людей в плащах.
— Мама на работе, — сказал Эзра. — Но, пока мы доедем, она уже вернется домой. Я и Коди позвонил. Не исключено, что завтра вечером мы пообедаем все вместе в нашем ресторане. Коди собирался заглянуть сюда проездом.
— А как дела в ресторане?
Эзра помрачнел, вывел Дженни на улицу в мокрый густой туман, охвативший ее прохладой.
— Ей очень плохо, — сказал он.
Дженни удивилась, что, говоря о ресторане, Эзра сказал «ей». Но он добавил:
— От лечения только хуже становится! Что бы она ни съела, ее все время рвет.
И тогда Дженни поняла: речь идет о миссис Скарлатти. Прошлой осенью она перенесла онкологическую операцию, вторую, хотя никто и не подозревал, что ее уже раз оперировали. Эзра был очень расстроен. Медленно шагая вдоль стоянки такси, он скорбно сказал:
— Она почти никогда не жалуется, но я знаю, она страдает.
— Так теперь ты управляешь рестораном один?
— Да, конечно. С ноября. Приходится заниматься всем: нанимать, увольнять, набирать новых людей, когда кто-нибудь уходит. Ресторан — это ведь не только еда. Иногда мне кажется, что еда занимает там последнее место. Такое впечатление, будто рушится все вокруг. Но миссис Скарлатти говорит, чтобы я не волновался. Дескать, всем так кажется. Дескать, в жизни непрестанно что-то рушится и разваливается и все это надо без конца подпирать. Похоже, она права.
Они подошли к его машине, серому помятому «шевроле». Он открыл дверцу и неловко забросил ее чемодан на заднее сиденье в кучу еженедельников по ресторанному делу, грязной одежды, каких-то шампуров или щипцов в фирменном пакете хозяйственного магазина.
— Не обращай внимания на этот беспорядок, — сказал Эзра, садясь за руль. Он завел мотор и выехал со стоянки. — Ты еще не научилась водить машину?
— Научилась. Харли научил. Теперь я вожу его; ему так удобнее — есть время для размышлений.
Они ехали по Чарлз-стрит. Моросил дождик, такой мелкий, что Эзра не стал включать дворники; ветровое стекло покрылось крохотными каплями. Дженни пристально вглядывалась в дорогу.
— Тебе видно? — спросила она Эзру. Тот кивнул. — Сперва он требует, чтобы машину вела я, но стоит мне сесть за руль, как он принимается критиковать каждое мое движение. Он такой умный; ты даже не представляешь, какой он умный, и я говорю не только о математике или генетике. Он точно знает, какая температура нужна для тушения мяса, как лучше всего расставить на кухне мебель, — у него в голове все разложено по полочкам. Когда я сижу за рулем, он говорит: «Дженнифер, ты же прекрасно знаешь, что через три квартала дорожный знак, нужно перестроиться влево, почему же ты остаешься в правом ряду? Планировать все надо заранее». «До знака еще три квартала, — говорю я, — когда доеду, тогда и…» А он говорит: «Вот в этом вся твоя беда, Дженни», а я говорю: «Между тем местом, где мы сейчас находимся, и тем знаком может случиться что угодно», а он отвечает: «Ничего подобного. Нет, ничего подобного. Как тебе известно, у каждого из трех перекрестков есть левый поворот, так что вовсе не придется ждать…» В его жизни все распланировано заранее. Так и видишь, как в его голове перелистываются нумерованные страницы. Он никогда, никогда не делает ошибок.
— Ну, — сказал Эзра, — наверное, когда человек гениален, он совсем иначе смотрит на все.
— А ведь меня предупреждали, — сказала Дженни. — Только я не поняла, что это предупреждение. Я тогда была еще слишком молода, чтобы понять этот сигнал. Я думала, Харли такой же, как я, — скрупулезный. Я ведь тоже всегда была педантом, но куда мне до него. Где были мои глаза, когда перед свадьбой я поехала знакомиться с его родителями? Все книги у него на полках были расставлены в одинаковом порядке — по высоте и цвету. Я бы не удивилась, если б он расставлял их по алфавиту или по темам. Но такой педантизм! Тридцать сантиметров красных корешков, тридцать — черных, книги в переплетах стоят отдельно от книг в мягких обложках… Еще хуже, чем ящики в мамином комоде. Из огня да в полымя. Прежде чем поцеловать меня первый раз, он сначала стряхнул покрывало, на котором мы сидели. Думаешь, это меня насторожило? Как бы не так! А теперь каждый вечер перед сном он усаживается на край кровати и стряхивает что-то со своих пяток. О, эти его босые чистые, белые ноги!.. Чем бы он мог их запачкать? Он же никогда не ходит без ботинок, а если встанет ночью, то шагу не сделает без тапочек. Но нет — сидит и методично, аккуратно чистит и чистит свои подошвы… Иногда я прямо-таки готова ударить его. Стою как загипнотизированная и наблюдаю: вот он смахивает что-то с левой ноги, потом — с правой и уже ни за что не коснется пола. А я стою и думаю: дать бы тебе как следует по башке, Харли.
Эзра кашлянул.
— Это вы просто притираетесь друг к другу, первый год супружеской жизни. Уверен, все дело в этом.
— Не знаю, не знаю… — сказала Дженни.
И тотчас пожалела, что поделилась с ним своими огорчениями.
Поэтому, когда они доехали до дома, куда только что вошла мать, Дженни словом не обмолвилась о Харли (Перл считала Харли прекрасным, замечательным человеком — конечно, может, с ним не очень-то легко поддерживать разговор, но именно такой муж и должен быть у ее дочери).
— Ну а теперь скажи, — спросила Перл, поцеловав дочь, — почему ты не привезла с собой своего муженька? Надеюсь, вы не поцапались из-за какой-нибудь ерунды?
— Нет, нет. Все дело в моей работе. Я просто переутомилась, — сказала Дженни, — вот и решила отдохнуть немного дома, а Харли не мог оставить свою лабораторию.
И вдруг ей показалось, что здесь, в доме, действительно царит покой. После того как Эзра ушел в ресторан, мать повела Дженни на кухню и заварила для нее чай. Чего-чего, а заварки Перл никогда не жалела. Она ходила по кухне, поставив подогреть коричневый в крапинку чайник, и дрожащим голосом напевала какой-то старинный псалом. От влажного воздуха ее волосы покрылись мелкими завитушками, щеки разрумянились от пара — она стала почти хорошенькой. (Какова была ее супружеская жизнь? Что-то в ней явно не сложилось, но бог весть почему супружеская жизнь матери представлялась Дженни идеальной, цельной, а родители — соединенными навечно. То, что их отец ушел, — случайность, какое-то невыясненное недоразумение.)
— Я приготовлю сегодня совсем легкий ужин, — сказала мать, — салатик или что-нибудь в этом роде.
— Прекрасно, — одобрила Дженни.
— Что-нибудь попроще.
Простое, незатейливое — именно в этом так нуждалась Дженни.
Она расслабилась. Слава богу, теперь она в безопасности, в единственном месте на свете, где все знают, что́ она есть на самом деле, и все равно любят ее.
Тем более странным был внезапный прилив жалости к Эзре, когда, обходя после ужина дом, она заглянула в его комнату. Все как раньше! — подумала она, увидев детское клетчатое одеяло на кровати, старую флейту на подоконнике, на столе металлический штампованный поднос с грудой старинных, покрытых зеленой патиной медных монет. Как он может тут жить? — подумала она и, удивленно покачивая головой, спустилась вниз.
Дженни привезла с собой смену одежды, учебник анатомии, письмо Харли, в котором он делал ей предложение, и его фотографию в солидной серебряной рамке. Распаковав чемодан, она решительно поставила фотографию Харли на письменный стол и внимательно всмотрелась в нее. Она привезла этот снимок не из-за сантиментов, а потому, что собиралась серьезно подумать о Харли, по достоинству оценить его и не хотела, чтобы на ее решение повлияла разлука. Дженни понимала, она может ошибиться из-за того, что будет скучать по нему. Фотография не даст ей скучать. Он был таким прямолинейным, таким нудным — это проступало и в утолщенной линии челюсти, и в тусклом взгляде, устремленном сквозь очки в объектив. Он не одобрял ее образа мышления, утверждая, что мыслит она поспешно и непоследовательно. Не любил ее разговорчивых друзей, считал, что она не умеет элегантно одеваться. Критиковал ее манеры за столом. «Каждый кусок надо пережевывать двадцать пять раз, — говорил он, — следуй моему совету. Это не только гораздо полезней — ты станешь меньше есть. Вот увидишь». Он панически боялся, что она располнеет. Но Дженни была кожа да кости и порой задумывалась, уж не бзик ли это у него — не то чтобы помешался, а просто зациклился на определенном пункте. Наверное, он опасался безволия — как бы Дженни не растолстела, ведь один фунт будет безудержно наслаиваться на другой; мысль, что она может выйти из-под контроля, была ненавистна ему. Пожалуй, дело было именно в этом. Но она и сама стала беспокоиться, взвешивалась каждое утро. Подходила к большому зеркалу и втягивала живот. Не раздались ли у нее бедра? А ведь при этом замечала, что Харли нравятся полные женщины, пышные блондинки. Загадка, да и только!
