Джоанна Кингслей - Лица
Через три недели Женя находилась уже в Труро — местечко на Национальном побережье Кейп Кода по соседству с Провинстауном, на оконечности мыса, где земля заворачивалась, словно язык, стремящийся достать до собственного основания.
Дом был запрятан в лесу, и к нему вел песчаный проселок, уходивший от дороги № 6, петлявший по лесам и болотам, раздваивающийся и разветвляющийся, точно артерии, приводящие к летним убежищам бостонцев, но в основном нью-йоркцев. Томпсоны уже десять лет снимали один и тот же домик, каждый год намереваясь построить собственный. Но с рождением дочери Синди, пять лет назад, они потеряли уверенность, какой дом им следует возводить. Когда заходила речь о том, чтобы присмотреть землю в округе, они напоминали друг другу: «Подождем, пока не поправится Синди, а там увидим». Под этим они подразумевали, когда Синди заберут в дом для отсталых. Даже с их, не такими уж малыми, средствами Томпсоны не могли себе позволить оплачивать пребывание в частном заведении дочери весь остаток ее жизни. Они ждали, когда Синди подрастет, может быть, достигнет школьного возраста. Тогда, если ее признают пожизненным инвалидом, они получат финансовую помощь, которая позволит им отослать девочку из дома.
Жени добиралась к своей летней работе на автобусе, пересаживаясь в Провидансе, Род Айленде и снова в Гайаннисе на мысу. В Труро миссис Томпсон встретила ее на лендровере — машине с четырьмя ведущими колесами, которая и стала почти единственным предметом их беседы, пока они добирались до дома. Заворачивая на дорожку, ведущую к дверям, она сообщила Жени, что ее работа не будет тяжелой — ей предстояло лишь следить, чтобы ребенок был сыт и вне опасности.
Внутри она указала на дверь:
— Входи, познакомься с Синди. Твоя комната справа, рядом с ее.
С трепетом Женя открыла дверь. Синди сидела в углу на полу. Комната была почти пустой. Единственной игрушкой служил цветной пляжный мяч.
— Привет, — волнуясь произнесла Жени.
Ребенок не ответил. Девочка выглядела исхудавшей, бледной, плохо питавшейся. Лицо показалось странным, хотя в первый момент Жени не поняла, что в нем ее так поразило.
— Привет Синди, — повторила она, но по ребенку нельзя было сказать, что девочка ее слышит. Жени поняла, что у нее голова неправильной формы — отсутствовали скульные кости и лицо напоминало мордочку грызуна.
Синди имела врожденный синдром Тречера-Коллинза, объяснила ее мать, когда Жени вышла из комнаты. Абсолютно неправильное строение черепа.
— В моей семье все были нормальными, — Найоми Томпсон как будто оправдывалась. — И в роду Мэтта тоже. Мы не понимаем, что произошло.
Большую часть времени ты будешь свободна, — продолжала она. — С ней не придется много возиться. Она ничего не понимает.
Но в ближайшие дни Жени поняла, что это было неправдой. Синди не являлась запоздалым в развитии ребенком или немой, она оказалась просто запуганной. И крайне чувствительной: заслышав в голосе недовольные нотки или перехватив недобрый взгляд, тут же сворачивалась калачиком. Она застывала при незнакомом звуке, каменела, если ощущала опасность. Когда Жени протянула к ней руку, сжалась, будто боялась, что ее ударят.
Родители относились к ней, как к домашнему зверьку, слишком старому и зажившемуся на свете, и при любой возможности избегали с ней сидеть. Как правило, Жени оставалась с Синди одна. Мэтт Томпсон всю неделю жил в Нью-Йорке, обычно прилетая вечером в пятницу в крошечный аэропорт в Провидансе, куда Найоми ехала за ним на машине. Выходные они проводили, играя в то, что Найоми называла «пристеночным теннисом», по вечерам ходили на открытие галерей, коктейли и ужины. На неделе Найоми вела жизнь «соломенной вдовы»: по утрам практиковалась с теннисной ракеткой, потом завтракала с приятельницей, шла на пляж, загорала и барахталась в волнах. Позже «отмокала» в бассейне, обычно плавая из конца в конец, прежде чем вернуться домой и начать приводить себя в порядок к вечеру.
Каждый день она «сбрасывала» Жени и Синди у моря, коротко сказав «развлекайтесь». Жени получила водонепроницаемые часы — грубая и почти карикатурная копия тех, что когда-то подарил Бернард отцу — и должна была вовремя вернуться на стоянку.
Девочки спускались к воде всегда одним и тем же путем: подальше от людей, шумных игроков в мяч, прижимаясь к дюнам — Синди боялась разбивающихся о берег волн. Так они оказывались между пляжами Труро и его западного соседа Веллфлита, выбирали место среди дюн, где, насколько хватало глаз, были одни, и устраивались на пикник — поесть еду, приготовленную утром Жени.
Со временем Синди стала доверять Жени. На прогулках брала ее за руку, сжимая в обеих своих ладошках. С каждым днем они все ближе подходили к воде, пока Синди не решилась ступить на мокрый песок. А на следующий день осмелилась на него сесть и наблюдала, как Жени строит из песка крепость.
Первые слова Синди произнесла мягко, но вполне разборчиво:
— Хочу быть мышкой.
— Какой мышкой? — Жени постаралась не выдать удивления.
— В норке, — объяснила Синди.
Жени поняла:
— Когда я была маленькой, — стала рассказывать она, — я жила в красивой стране, покрытой снегом. Мой отец был снеговиком, и никто не хотел на него смотреть.
На лице ребенка отразился явный интерес.
— Но я любила его, потому что он был моим папой.
— Да, — понимающе кивнула головой Синди, и с тех пор каждый день просила рассказать про снеговика.
Каждый день Жени развлекала ее новыми историями об отце, иногда придумывая их — это не имело значения. Синди полюбила «снеговика».
Каждый день Жени писала Лекс, словно вела дневник. Она по-прежнему писала по-английски лучше, чем говорила.
«Мать Синди заявила, что операция ни к чему не приведет, а когда я спросила об этом мистера Томпсона, он посмотрел на меня так, будто я лезу не в свое дело, и сказал: «Она еще слишком мала».
«Лекс, они не понимают, что их ребенок — человеческое существо. Сегодня Синди подарила мне пять камешков. Она сложила их в круг».
«Синди умеет чувствовать. Она — личность. Но родители не замечают этого. А может быть, притворяются, что не замечают, или просто не хотят».
Жени настолько презирала Томпсонов, что ей было трудно находиться с ними в одной комнате. Но она понимала, что является буфером между ними и их ребенком. От миссис Томпсон она узнала, что в Нью-Йорке Синди оставляли на попечение няньки, которая вовсе не любила детей, особенно «увечных». И теперь, с приближением осени, Жени стала опасаться, что предстоящая разлука с ней плохо подействует на Синди.
«Знаешь, Лекс, это сумасшествие. Как будто выбрасывают алмаз только потому, что не нравится его обрамление. Этим летом Синди научила меня большему, чем я ее. Заставила понять, что отец жил в мышиной норке, только называл ее кабинетом. Не знаю, хотел ли он этого или был вынужден оставаться там из-за лица.
А может быть, это одно и то же: когда люди пугаются тебя и испытывают отвращение к твоей внешности, ты начинаешь сама бояться себя и относиться к себе с отвращением. Но это несправедливо. Разве обязан каждый выглядеть, как остальные люди?»
Жени оставалась на взморье до конца августа. Томпсоны оценили ее терпение и предложили награду. Она отказалась. Гнев, таящийся внутри, был уже готов выплеснуться наружу, но в это время в комнату проковыляла Синди и ради нее Жени сдержалась.
Когда Синди увидела собранные чемоданы, стоящие рядом с Жени, она завыла, а потом тоненько заплакала, как делала это, когда слышала гром.
— Синди… Синди… — Жени встала на колени и протянула руки к ребенку. На мгновение Синди прекратила рыдания. Потом взглянула на Жени — в глазах девочки стояло понимание того, что вот-вот должно произойти.
— Плохой снеговик, — проговорила она и снова завыла.
Жени вышла из дома, но по-прежнему слышала рыдания девочки. Они доносились даже в машину, пятившуюся задом, выруливая на дорогу.
* * *«Хочу быть врачом, — писала Жени Лекс. — Хочу исправлять лица людей».
Ответное письмо пришло в Аш-Виллмотт: «А как насчет того, чтобы исправить мое лицо, — начиналось оно. — Сделать из него что-нибудь вроде твоего?»
Жени улыбнулась: так похоже на Лекс. Для Жени Лекс выглядела так, как и должна была выглядеть, — как Лекс.
Но Жени не могла выбросить из головы крошечное личико Синди и ее огромный страх. В начале семестра Жени стала проявлять большой интерес к пластической хирургии: читала все, что могла достать — журналы, старалась раздобыть книги.
Летом она поняла, как увечье калечит и тело, и душу. Если не исправить Синди лицо, она никогда не сможет стать нормальной. Георгия искалечило во взрослом возрасте, когда его личность уже сформировалась, и все же Жени была уверена, обезображенный, он стал другим — новая внешность сформировала новую сущность. И его не избавить от этого, пока лицо не станет выглядеть, как у всех других.
