Егор Кастинг - СтремгLOVE
Кого-то рассмешит этот мой пассаж о том, что-де важен личный пример, что общество можно воспитывать и действовать на него простыми конструкциями. Ха-ха! Такие смешливые пусть ознакомятся с учебниками по политтехнологиям, пиару, с исследованиями по действенности рекламы. Все работает! Это примитивно, но тем не менее. Те же американские миллионеры – небось им тоже бы хотелось жизнь прожигать как русским коллегам. Зря, что ли, они пивом с пиццей давятся? То-то же...
Немного доброго юмора. Как сказал Жванецкий, не надо раздражаться от того, что есть люди богаче нас: только на их фоне мы и можем себя чувствовать честными и благородными...
Да-а... В двух вещах я был при конце советской власти убежден: первая – что Украина, отделившись от СССР, заживет сразу богато и счастливо... И вторая – что новые русские капиталисты окажутся замечательными ребятами...
Я палец о палец не ударю, чтоб свалить капитализм. Пусть будет. Это все-таки меньшее зло, чем прочие варианты устройства общества. Но кто ж знал, что меньшее зло такое несимпатичное...
Он не успел дочитать, уже была его остановка. Он вышел, а поезд, объявив громкогласно, что следует до станции «Северное Пелевино», а следующая остановка «Шоссе Экклезиаста», без него поехал дальше, жизнерадостно завывая. Доктор ехал наверх на пропахшем душной резиной эскалаторе и думал о том, что журналисты ему в целом нравились, они казались ребятами вполне симпатичными...
Amour
Самки и самцы, помешанные на этом деле, сразу узнают друг друга по глазам, и они должны попробовать друг друга, это ритуал, в котором участвуют посвященные. Прочие же думают, что все сложно, трудно и случайно.
Когда она пальцем слегка потирала свои губы, пульс у него учащался. Жест очень чувственный, для тех, кто понимает в этом толк, кто с ней... э-э-э... знаком. Она это делает так, что... Бывало, заедут они в кусты, какие встречаются даже в центре Москвы, запрутся там в машине, слегка только приспустив оконное тяжелое стекло, чтоб было чем дышать, загасят огни, – и остаются вдвоем, как будто где-то далеко-далеко от города, среди дикой природы. Оттуда видна московская улица, на ней движение фар такое, будто машины тоже въедут в кусты... Иногда сквозь кусты шли люди, тихо разговаривая о своем – пустом, ненужном, нелюбовном...
Это называлось у них «съездить на дачу». Они менялись местами, он пересаживался привычно с пассажирской стороны на шоферскую, отъезжал на кресле до упора назад, откидывал голову, расстегивал ворот рубахи – а дальше уж все она сама...
После они иногда обсуждали свои любовные телесные радости.
– Я тоже получаю удовольствие, и такое же сильное, как ты. Так бывает? – спрашивала она.
– Конечно!
Она не очень верила, что он может это понять. Он чувствовал это и брался объяснять:
– С тобой я остро чувствую, что еще не умер.
– Да? А меня как будто обволакивает, мне трудно потом из этого выбираться. И не хочется.
– Да... Когда мы не видимся день или два, мы как бы заново знакомимся.
– Да, мы отвыкаем друг от друга. Тем труднее расставаться. Как бы я хотела тут поспать! – Все это она говорила, тихонько поглаживая рукой его волосатую поседевшую грудь. – Я никогда не испытывала такого, как сейчас. У меня к тебе огромная нежность. Не знаю насчет любви, но это нежность.
– Это точно, это ты правильно сказала... Любовь – это не термин, это просто знак, что у человека какие-то сильные чувства, что у него острое состояние. А «нежность» – это точный термин.
Помолчав, она еще сказала:
– А ведь я не хотела тебя соблазнять и влюблять в себя! И сама ведь не сразу попалась. Откуда ты свалился на мою голову... Если б ты был такой, как все, то это была б другая история, без меня...
– Мне кажется, мы просто два сексуальных маньяка, которые удачно дополняют друг друга.
– Ты уже говорил.
– Ну, говорил... Но это действительно редкость. Думаю, такие совпадения нечасто бывают, чаще только кто-то один оттягивается, а второй только за компанию участвует, ну, или за деньги. А чтоб так совпало и т.д.
Эта тема вообще его занимала, он долго мог про это, про такое говорить. Она слушала не перебивая – не споря, но и не соглашаясь вслух, с ней, кстати, часто было именно так. А потом, вместо того чтоб ответить, стала говорить о чем-то своем... Да про ту же карьеру свою. Про интриги на службе, в которых он ничего не мог понять, – если допустить, что она там, в конторе, не крутила романов. А если в эту формулу вставить глубокие флирты, то все вставало на свои места и делалось простым, доходчивым, объяснимым... Подумав немного про это, он ту же мысль выражал другими словами:
– Тебя нельзя оставлять одну, и денег тебе не надо давать. А держать тебя следует в гареме, лелеять и никого к тебе не подпускать, а надо что купить – отпускать в город с охраной, и она будет платить за то, на что ты укажешь рукой.
После, без нее, он думал.
«Черт, мне очень и очень сильно не хватало секса ради секса, то есть, что ли, чистого секса? Или как его назвать? – размышлял Доктор. – И вот пожалуйте. Это как возвращение в юность, в романтику: пить, курить, трахать доступных девиц, не имея никакой даже легкой мысли о любви, женитьбе на них... То есть я сразу почувствовал, что это будут не взрослые отношения, а скорее подростковые, мучительные, это то, чего не хватало, не хватило тогда. И у меня, и, видно, у нее. И теперь мы наверстываем. Девица – отрава, сущая отрава... Я ею заполнил пустоты в жизни и перестал себя мучить и старить, и убиваться, и скорбеть об ушедшей юности. Voila! Ну просто берешь и предаешься женским ласкам, и все. Нас зачем-то учили в старые времена, что секс обязан сочетаться с любовью. А без нее он грязен. Да как же так – грязен? Мы ж по образу и подобию?» Его забавляли эти мысли.
Это все он думал без нее. А с ней – другое. Про то, что в ее лице была какая-то привлекательная, зовущая страшность, тонкая нервная болезненность. Иногда в ночи, под утро, оно делалось каким-то особенно темным, сверкающим и становилось совершенно вампирским, безумным, счастливым, глаза начинали казаться огромными и невероятно пронзительными, они заглядывали в какую-то, ранее тебе самому неизвестную и тобой не контролируемую глубину. Самому было интересно – а что там? Хотелось узнать, как все на самом деле, потому что надоела та рутина, когда ты вроде все знаешь о себе, тогда и жить скучно, раз так. Это ее лицо, такое, в эти минуты, ангельским точно не было, да и никогда не было, это вызывало легкий щекотный ужас, – но и красиво, и приятно, и сладко это тоже было. Он смотрел на нее снизу вверх, узнавал эти черные глаза, этот кошачий изгиб бровей, эту бездонную иронию... Но и не хотел верить, и сопротивлялся этому узнаванию. И правда – зачем же человеку в койке Мефистофель? Ерунда какая-то... «Нет, нет, нет!» – уговаривал он себя и... он не знал кого еще.
Он пытался гнать эти мысли от себя и принимался ей рассказывать про свои юные годы, правду, стыдную правду:
– Меня интересовало тогда только одно. Я думал – побыстрее поработать, быстро-быстро сделать все остальное – и после броситься в личную жизнь. Быстро-быстро запрыгнуть в койку с подружкой и не думать уж про всякую скучную ерунду, про дела и разную дрянь и чепуху... Как же меня женское тело... э-э-э... истязало, – когда его, этого тела, не было рядом со мной, голого и согласного, охочего. Как это все волновало – кожа, волосы, волоски тончайшие и прозрачные, потрескавшиеся губы, морщинки, это улиточное, розовое, живое мясо, все эти новые жидкости, их смесь... Типа, адская, скажу тебе, смесь!
– И у меня тоже так! – осторожно признавалась она после паузы, рассудив, что раз он сам такой, то и ее не будет доставать своим занудством. – Работа – это же так скучно, занудно, безвыходно. Хочется вот действительно залезть, ну, в личную жизнь и из нее не вылезать никогда... Но мужчины не могут так этому отдаваться, не могут. Они какие-то недостаточные, не годятся для настоящей жизни... Редко так бывает, редко кто-нибудь настоящий и правильный встречается. То страсти нет, то человек ненадежный. У меня был долго друг... Такой редкий... Но он человек ненадежный и этого никогда не скрывал.
Гнать-то он гнал мысли. Но ему легко представить ее работающей в дорогом публичном доме, ей так пошло бы амплуа доминатрикс.
И она сама иногда охотно об этом говорила:
– Если бы я не поступила в университет на журфак, то стала бы проституткой. В смысле гейшей. Я знаю много искусств, я могу танцевать, делать массаж. И даже, что самое смешное, поддерживать умные разговоры.
– Ты уже говорила. Причем не раз.
Она молчала в ответ, она понимала, что ему такое неприятно слышать. Он тоже соображал, что для нее это не открытие, а повседневность, она это не ему одному рассказывала. Она не помнила, что кому успела рассказать... И сбивалась.
Вот такие счастливые беседы то и дело происходили между ними. А без нее, один, он снова думал: «Ее хорошо бы нанять на работу в турфирму, чтоб она сопровождала группы и крутила любовь с отпускниками; за неделю человека три могли бы прожить с ней – каждый из них – прекрасную жизнь. На что в иных условиях, по-честному, ушло б лет пять или десять. Если б не было таких, как она, женщин, то множество простых людей остались в дикарском неведении по поводу того, какие в жизни бывают страсти. Вообще же это чистейшей воды гомеопатия – микродоза, трехдневный роман, и человек навсегда излечивается от болезненной, больной тяги к бурным романам с роковыми феминами. Три дня – и после всю оставшуюся жизнь человек счастлив, да просто оттого, что он теперь живет спокойно и принадлежит себе... Все-таки освобождение от страстей – вещь великая, – думал Доктор как бы невпопад. – Но если раньше времени от этого груза освободишься – плохо, тогда прежде времени тратится вся радость от жизни. Как же, сука, бывает иногда одиноко...»
