Зэди Смит - Собиратель автографов
— Адамчик, честно говоря… — Ну что с ним делать? Алекс положил руки на плечи лучшего друга и слегка, утешающе их сжал. — Прости, дружище, не принимай все так близко к сердцу.
— Но я же не выдумал все это…
Адам с важным видом провел Алекса через дверь в длинный коридор. Там он опустил руки вдоль тела, а раскрытые ладони поднял вверх. Международный жест смирения.
— Видишь — Чудовище.
— О. Мой. Бог.
— Сейчас лучше не богохульствовать.
В поле их зрения появилось нечто новое. Не что-то определенное. Слишком близко, чтобы его хорошо разглядеть. Нечто такое, во что они уже вошли. Еще пара шагов влево — и его огромная пасть поглотит вашу голову и, ненасытная, готова будет откусить следующую.
— Ну и громадина, будь она проклята!
— Да уж. Чудовище.
— Адам. Эта проклятая громадина пыхает в твою квартиру запахом жареного цыпленка. Как перископ подводной лодки. Это не есть хорошо.
— Знаю, знаю.
— И что ты собираешься делать?
— Между прочим, все уже сделано.
Заинтригованный, Алекс снял запотевшие очки и начал вытирать их о рубаху.
— Нет, Адамчик, эта фишка не дзэн. То есть к ней дзэн никак не приложить. Эта фишка — частная собственность. Тут надо что-то типа око за око, зуб за зуб и так далее. Тут самое время приложить иудейский закон — у тебя на это полное право. Ты здесь прожил дольше них.
Адам пошел потихоньку к цветочному ящику, а губы его печально нашептывали:
— Я? Жил? Это еще как сказать… Не знаю, не знаю… каждому, понимаешь, нужно что-то свое… — Перегнувшись через низкую стенку, он схватил бак с дождевой водой и утонувшими в ней листьями и выплеснул ее вниз, на крышу врагов. — Я хочу сказать, что люди, которые приходят за видеокассетами, покупают цыплят, и наоборот. Не знаю, дружище. Как-то я зашел к ним поговорить… — Он пододвинул бак к двери. Алекс встал на колени, чтобы установить его получше на скользком асфальте. Адам выпрямился. — Они как раз пытались организовать какой-то бизнес, вроде моего, они уже долго тут болтались, и владелец этого дела никак не мог успокоиться — дескать, я хочу его разорить, чтобы его дети голодали…
— У меня колени намокли. Разоришь его, пожалуй. Держи карман шире — у него еще восемь лавок по городу.
— Нет, погоди — где же она? Поблизости наверное. Провалилась в водосточную трубу, когда шел дождь — ах!
Адам вытянул свою зацеплялку (сделанную из двух вешалок-плечиков, нескольких эластичных шнуров и согнутой вилки) из тайника — водосточной трубы.
— Напомни мне еще раз зачем…
— Слушай, дружище, если бы ты терял ключи так же часто, как я, то сделал бы то же самое. Поставь, пожалуйста, на место цветочный ящик.
Алекс шмякнул вниз полный мокрой земли, облепленный, как пиявками, влажными листьями ящик. Адам засунул зацеплялку в дверную щель для почты и начал возить крючком по коврику внизу, на котором должен был лежать ключ.
Алекс от скуки стал смотреть на унылый дворик за стеной — местопребывание Счастливых Жареных Цыплят. За последнее лето тянувшийся шестой год конфликт с соседями пошел на убыль. Через стену полетели шуточки, и Алекс с Адамом даже откликнулись на сделанное как бы между прочим предложение: Сыгранем? Да-да, хотите попробовать? — и приняли участие в их сумасшедших играх (индийцы?), когда все носились по расчерченной мелом площадке, только без мяча. И им в этих игрищах сопутствовал успех. Заодно лишние килограммчики скинули и загорели — Алекс покоричневел и похудел так, что стал походить на вечно раздетых по пояс ребят, которые там работали. Забавно, конечно. Но и только. Сейчас за стеной стояли двое соседей с какими-то большими черными мешками, пили колу, попыхивали сигаретами и на вызывающий взгляд Алекса ответили еще более наглым. Алекс неожиданно для себя показал им палец — фак — и бросился прочь от стены, через которую уже перелетали пустые банки.
— Адамчик, они над тобой потешаются. На них еще никто в суд не подавал? Разбабахай их. Сперва накатай на них телегу санинспектору. Спроси Джозефа — он тебе подскажет, что и как.
От тревожных мыслей добродушное личико Адама помрачнело.
— Ты же знаешь, — сказал он в щель для почты, — меня беспокоит и выводит из равновесия только одно. — Его напряженная рука продолжала делать строго выверенные движения, и он наконец подцепил и потащил ключ. — Что они начинают свой шурум-бурум в Йом-Киппур[37] — зная, что меня здесь не будет. Зная. По-моему, это никуда не годится. Ага! Попался! — Ключ наконец оказался в его руке, и дверь открылась. — В любом случае, хватит об этом. Сыт по горло. Сезам, откройся! Чаю?
Двери всех комнат в квартире Адама выходили в прихожую. Одна крохотная гостиная, одна спаленка, кухонька и сортирчик (последний точно как коробок — можно обвязать ленточкой и подарить на день рождения). Ни душа, ни ванны не было. Раковина только на кухне.
Если вам улыбнется удача и вы проведете день с Адамом — только вы и он, от нечего делать фланирующие по городу, — вас ждет настоящий фейерверк остроумия и эрудиции. Чего только не знает Адам! Поп-музыка со всеми ее тайнами, причем исследуемыми умом по-еврейски проницательным и глубоким. Вас также ждет экскурсия по всевозможным любопытным заведениям, хорошо знакомым Адаму. Плавательные бассейны, тренажерные залы, приюты для бездомных, гей-сауны, женские монастыри («Да кто нас туда пустит?!» — «Алекс, монахини спят и видят, как погрязший в грехе молодой человек, желательно еврей, постучится к ним и взмолится, чтобы его сняли с иглы»), дома для престарелых, школы.
2Самым лучшим местом в квартире Адама была гостиная. Она состояла из двух смежных комнат, протянувшихся вдоль широкого окна, наподобие лондонского автобуса. Хозяин установил в ней два режима: светлый для разных занятий и темный для перекуров. На этот раз шторы были задернуты и стоял полумрак. Обнаружив, что в потемках ничего не видно, Алекс зажег две свечи на кофейном столике (широкой доске на кирпичах). Как обычно, все вокруг было наполнено высоким мифическим смыслом. Центр Вселенной. Средоточие культуры и знаний. И весь несовершенный мир.
У стены высились стеллажи с книгами, большей частью на иврите. Над ними висела крестообразная афиша с изображением Айзека Хайеса в рубашке дашики, с круглым вырезом и короткими рукавами, и темных очках. Этот популярный музыкант сам себя называл Черным Мозесом. Рядом — несколько фотографий Стива Уандера. Картина художника Пауля Клее Angelus Novus — «Новая молитва Богородице». Кинорежиссер Стивен Спилберг, певец Майкл Джексон и игрушечные инопланетяне на шнурках. Боец Брюс Ли с нунчаками. Умняга Вальтер Беньямин, которому давно было пора причесаться, сходить к хорошему портному и вообще возвращаться из Франции в Германию. Дощечка с прикнопленными записками, напоминаниями, афоризмами («Все, что нами названо и разложено по полочкам, — метафора для нас, но не для Него») и написанными от руки молитвами. Алексу больше всего нравился один из углов, где у самого потолка в каббалистическом порядке висели девять черно-белых фотографий. Главным образом, с известными всему миру лицами. Они появились вместе с автографами, которые Адам постоянно выклянчивал. Выглядели они на этой стене так мило, что Алекс даже простил другу обывательский вандализм: Адам заплатил за автографы на программках большие деньги, а потом вырезал собственно подписи и прикрепил скотчем к открыткам с изображениями знаменитостей, из-за чего рыночная цена автографов упала до нуля — но только не для самого Адама. Он поступил так даже с Кафкой. С Кафкой!
Тут висела коллекция автографов, которые Адам приобретал примерно по штуке в год. Алекс считал ее самой что ни на есть удачной — по подбору имен. Компактная, без всякого выпендрежа, подбор имен почти случайный (самого себя Алекс, конечно, в расчет не брал — шутка, не больше) — и составлена с такими большими промежутками от одной покупки до другой.
Что-то вроде дерева бонсай в горшочке. Маленькое, ладненькое, еле-еле растущее. Но одной ветки недоставало. Адам хотел десятую — верхушку для дерева, голову для тела, — однако тщетно почти год Алекс из кожи вон лез, стараясь соблазнить друга автографом какого-нибудь известного спортсмена, ученого или самоубийцы, киллера или его жертвы, президента или мелкой сошки, писателя (несколько недель пытался втюхать ему Филиппа Дика) или борца. Ни евреи, ни гои Адама не интересовали. («Не знаю, не знаю. Пока ничего не могу сказать. Когда увижу, что мне надо, дам тебе знать».)
На уровне глаз устроившегося в кресле Алекса, на небольшой полочке, стояла сногсшибательная фотография Эстер. Сестра Адама сидела на краешке кухонной раковины. Снимок был сделан на следующий день после похорон ее дедушки, три года назад. Алекс взял фотографию в руки. Глаза Эстер были печальны, но на губах поигрывала улыбка — дразняще сексуальная, судя по тому, что уже через несколько минут, после того как изображение выползло из поляроида, Алекс в нее вошел. И сейчас он помнил, как запустил руку ей под блузку, начал мять левую грудь и нащупал коробочку кардиостимулятора. Они занимались сексом стоя, в проеме кухонной двери, прямо во время шивы[38]. Но не подумайте ничего такого: Айзек Якобс был для Эстер самым близким человеком. Она просто поселилась рядом с ним в больнице в его последние месяцы и читала ему Тору, пока они вместе не засыпали. Тянулась над его кроватью к простенькому настенному шкафчику, чтобы дать ему увидеть, понюхать или прочитать то, что он хотел. Но секс — противоположность смерти, поэтому Эстер и потребовала своего, прижав Алекса к стене. Секс — ответ на смерть. И они ответили.
