Михаил Однобибл - Очередь
9. Вид из окна. Торг
Все же очнулся он от нестерпимого холода. Он лежал в постели укрытый с головой. Обильный пот, выступивший с простудным жаром, насквозь промочил простыню. Пока учетчик был в забытьи, она остыла и облепила кожу влажным коконом. Хотелось сорвать ее – и страшно было шевельнуться, холод сковал тело.
Учетчик рывком сел, нащупал сухой край белья и принялся лихорадочно растирать грудь, шею, спину. Он стучал зубами и поскуливал от озноба. Он отшвырнул сырую простыню и завернулся в грубое колючее одеяло. Учетчик сжался в комок, подтянул колени к подбородку и пытался унять дрожь. Подушка тоже была колючей. Он провел ладонью по ней, потом по голове. В действительности кололась щетка собственных волос. Он был коротко острижен, но ни стрижки, ни пути в помещение, где очнулся, ни проведенного здесь времени не помнил.
Пригревшись под сухим, учетчик мог незаметно задремать, а он этого не хотел. Он выставил голову и стал вглядываться в окружающий полумрак, наполненный шелестом и легким посвистыванием. Учетчик лежал в длинном и узком коридоре. В обе стороны коридор уходил в темноту. Никакой искусственный свет не горел под низким небеленым потолком. Из невидимого за бетонной перегородкой окна острый луч косо падал на земляной пол.
ЧуднЫм было больничное ложе. Постель лежала на толстых трубах, обернутых теплоизоляцией, под ней гудела и толкалась вода. Трубы проходили низко над землей. Впрочем, упасть с такой постели было мудрено, так как тело под своим весом сползало в округлое углубление между трубами. Рядом с учетчиком спали другие пациенты загадочного заведения. Они вытянулись на трубах вереницей. Ноги к ногам, голова к голове, очевидно, по соображениям гигиены и безопасности. Если больной лягался в бреду, он не мог ударить соседа по голове.
Пациенты лежали вперемежку, мужчины, женщины, старики, дети. Рядом со своим изголовьем учетчик увидел рассыпанные по маленькой подушке девичьи кудри. Соседка тихо и ровно дышала во сне. Пока учетчик рассматривал девушку, робкая мечтательная улыбка скользнула по ее лицу. Ветхая одежка подчеркивала свежесть соседки. Учетчик заметил проклюнувшуюся в прореху острую незрелую грудь и отвел взгляд. Не в том он месте и не в том состоянии, чтобы любоваться девичьими прелестями. Да и кто ее знает, может, соседка притворялась спящей и следила за ним сквозь смеженные ресницы.
Ни врачей, ни санитаров, ни медсестер видно не было. Наверно, учетчик очнулся в сончас. Удачный момент, чтобы спокойно осмотреться, понять, где выход, как охраняется. Учетчик поискал одежду, рядом не нашел, запахнулся в одеяло и вошел в полосу света, падавшего из окна. Голое жесткое окно без стекла и рамы было почему-то под потолком. Между тем в него частенько выглядывали. Перекладины приставной деревянной лесенки сильно расшатались. С пола ничего, кроме неба, учетчик не увидел. Но когда поднялся по лестнице, понял, почему окно так высоко. Помещение было устроено ниже уровня земли. По лестнице учетчик поднялся к поверхности.
Насколько мрачным казалось заведение внутри, настолько умиротворяющим был вид из окна. Над землей стоял тихий теплый полдень. Сразу за стеной начинался уютный больничный садик. Прямо перед учетчиком виднелась опрятная цветочная клумба. За ней дерево с черной струйкой бегущих по коре муравьев. За деревом асфальтированная дорожка для прогулок. Рядом с дорожкой будка таксофона.
Как раз в этот момент в будку решительно вошел невысокий человечек. Врач решил позвонить по неотложному делу? Или выздоравливающий пациент пользовался тишиной и безлюдьем сончаса, чтобы предупредить близких о скорой выписке? Часть стекол в будке была разбита, и щелкающий, жужжащий звук далеко разносился в безветренном воздухе, пока мужчина крутил диск. Набрав номер, он не меньше минуты вслушивался в трубку. Учетчик с жадным интересом больного, вернувшегося к действительности, наблюдал. Но по лицу человечка нельзя было и приблизительно догадаться, куда он звонил, зачем. Если ему ответили, по какой причине он молчал? А если он слышал только гудки и никто не отзывался на другом конце провода, почему целая буря чувств отразилась на его лице? Ожидание быстро уступило место почтительному, напряженному вниманию, потом звонящий расплылся в блаженной самодовольной улыбке, обнажив мелкие кривые зубы, впрочем, скоро он принялся нервно покусывать верхнюю губу. Мучимый соблазном что-то сказать, он возбужденно переминался с ноги на ногу, дергал плечами, поднимал брови и, в конце концов, зажал микрофон ладонью, чтобы нечаянно вырвавшийся из груди звук не достиг слуха невидимого собеседника. Внезапно лицо звонящего вытянулось и окаменело. Он горестно потряс трубку телефона, вновь поднес к уху. Но на другом конце, видимо, отсоединились. Разумеется, кого не выведет из терпения упорное глухое молчание! Человечек голодно облизнулся, опустил трубку на рычаг и стал рыться в карманах в поисках монеты. Один звонок его не насытил. И только убедившись, что второй монеты нет, он вяло вышел из будки.
Учетчик уже про него забыл, внимание само переключилось на другое. Когда по-звериному острые глаза учетчика привыкли к яркому свету, он рассмотрел далеко за будкой таксофона знакомую крону над знакомой крышей сарая. Слишком много примет и ориентиров доводилось запоминать учетчику на своем веку, чтобы спутать знакомый кривой тополь с чем-то другим. Конечно, он уже видел эти серые корявые ветви, покорно и мощно вытянутые по направлению господствующего ветра, но видел над собой, когда на крыше сарая очнулся от обморока. Теперь тополь отделяла стена, значит, учетчик смотрел на него из подвала ненавистной пятиэтажки на Космонавтов,5, куда неизменно приводили его городские пути-дорожки.
В том же дворе стояла та же телефонная будка, и из нее выходил знакомый сверщик Егош. На время телефонного звонка горбун гордо и демонически преобразился, а когда с ним прервали связь, вновь стал похож на себя, уродца очереди. Значит, когда учетчик свалился от жестокой простуды, очередь просто-напросто затолкала его в подвал на трубы теплотрассы. Недалеко его отправили лечиться! Сколько времени он провалялся под зданием? Учетчик поднес к свету часы. Они стояли. По счетчику суток в квадратном окошечке циферблата учетчик видел, что завод кончился 8 апреля, в тот день, когда метель завела его в город. Однако теперь весна стояла заметно более поздняя: из газона перед стеной задорно торчала молодая трава, и деревья окутались зеленой дымкой мелкой листвы. Выходит, дней минуло немало.
Учетчик медленно повернулся внутрь подвала. И там все было ожидаемо. Слева от окна притулился шаткий столик, за ним секретарь когда-то писал протокол свидетельских показаний учетчика. Пока учетчик находился снаружи, ему в голову бы не пришло назвать окном узкую отдушину у земли под широкими светлыми окнами учреждения. А внутри отдушина была единственным источником света, и, чтобы пропустить солнце в подвал и лучше рассмотреть стол, учетчику пришлось убрать из окна голову. Тот же медный чайничек на том же крохотном таганке стоял на углу стола, под донцем чайника виднелась оплывшая свеча, сейчас она не горела. Сам секретарь сидя спал, обняв столешницу короткими руками, похожими на лапки крота. Он и во сне караулил бумаги.
Бесшумно ступая босиком по волглому земляному полу, учетчик приблизился и заглянул секретарю в лицо. Да, это был он. Только зря учетчик искал все новых и лишних подтверждений, что попал в подвал Ко.5. Спящий почувствовал, что на него смотрят. Один его глаз приоткрылся, толстый язык облизал губы, и отчетливым медленным шепотом секретарь спросил: «Учетчик бригады Рыморя?» – «Да!» – вздрогнув от неожиданности, сказал учетчик. «Наконец-то!» Секретарь выпрямился и сладко потянулся. Он откинулся далеко назад, этим же движением выхватил из-за спины складной стульчик, разложил его на лету и поставил перед учетчиком.
«Что значит „наконец“?» – настороженно спросил учетчик, продолжая стоять. Но секретарь еще раз указал на стул: «Ты сядь и ноги подбери. У нас в подвале босиком не ходят. Землица быстро выпьет до темечка. А „наконец“ значит то, что уж больно ты расхворался, давно пора в себя придти. Вышестоящим инстанциям нет ведь дела до твоего или моего самочувствия. У них время не терпит, им результат подавай. Я уже не раз пытался подступиться к тебе с вопросами, когда ты вроде бы приходил в сознание. Но ты нес ахинею, негодную для протокола. Откровенно говоря, не знаю, болезнь тому виной или притворство: ты уже приучил всех к мысли, что от тебя можно ждать любого подвоха. Но сейчас ты встал на ноги и смотришь осмысленно. Значит, я наконец-то могу задать уточняющий вопрос и навсегда от тебя отделаться. Причем ответить тебе придется, не сходя с этого места, я первым должен получить от тебя показания. Раз дело поручено мне, это вопрос чести. Заодно чаю попьем. А наши сони пусть дрыхнут. Да ты садись!» – еще раз пригласил секретарь и бережно затеплил свечной огарок. Пока он раскладывал письменные принадлежности, учетчик забрался с ногами на стул и укутался в одеяло.
