Магда Сабо - Бал-маскарад
Слушая рапорт дежурной, Ева Медери отчетливо ощущала, что класс наблюдает за ней: с прошлого вторника, с того самого воспитательского часа, продолжается это наблюдение, непрерывное выжидание. Они смотрят на нее и смотрят на Кристину, как на двух гладиаторов, вышедших на арену; дело еще не закончено, хотя Кристину и вызывали в учительскую и с нею в присутствии бабушки беседовала директриса; Борош не наказана, и тетя Ева еще не высказалась о том, что произошло, она делает вид, будто ничего не случилось. Оба главных действующих лица застыли в тех же позах, что на памятном воспитательском часе, и – никаких изменений. Ясно, что так жить до конца учебного года нельзя! Как все разрешится? Кто сделает первый ход на шахматной доске и когда? Рапорт Бажи, строгой Бажи, был словно салют фехтовальщика перед началом схватки; ее прямые ясные глаза, устремленные на кафедру, сверкают…
Это был первый с тех пор воспитательский час. Сейчас в классе царило особое волнение, хотя этого часа они всегда ждали с нетерпением. Тетя Ева всякий раз рассказывала об интересных вещах, и потом к этому уроку не надо было готовиться и разрешалось задавать всевозможные вопросы, и даже о самых, самых не девчачьих проблемах.
– Боюсь, что мне придется разочаровать вас, – сказала тетя Ева и высморкалась. (На ее носовом платочке, словно у ребенка, были вышиты грибы.) – Мы очень отстали по истории. Буду рассказывать.
Лица прояснились. Это совсем неплохо, если не придется отвечать. История страшно интересна. Они давно уже выросли из сказок, но объяснения тети Евы слушали всегда так, как слушают в детском саду «Витязя Яноша»[14]. Тетя Ева так умела рассказывать, что даже когда раздавался звонок, все оставались на местах и умоляли ее продолжать – лучше, мол, они не пойдут на перемену. А какие интересные она показывала обычно картинки!
– Книгу я оставила внизу в учительской, – сказала тетя Ева. – Сойдет и без картинок.
Все дружно заявили, что нет. Рэка подняла руку, встала. Как-то так сложилось и уже стало традицией, что именно Рэка выражала всегда вслух общее желание класса. Рэка сказала, что охотно сходит за книгой, раз она осталась внизу.
– Но ее нужно отыскать, – сказала тетя Ева задумчиво.
Что ж, можно и поискать. Поднялось сразу рук десять, вызвались самые бойкие. Где она может быть, эта книга? В учительской? Ну, уж там и правда не найдешь. Где искать ее? В шкафу? В ящиках? С какой стороны?
– Не помню, – сказала тетя Ева. – Что книга там, это точно, только надо поискать.
Даже Анико подняла руку. Такое поручение – всегда удовольствие: человек может один-одинешенек сбежать вниз по лестнице во время урока, послушать под дверью чужого класса какие-нибудь объяснения или ответы, может сломя голову промчаться по лестнице и, поболтавшись в учительской, намотать что-нибудь на ус, что-то увидеть, услышать… Подняла руку и Кристина, не слишком высоко, не назойливо – с обычной для нее дисциплинированностью. Она словно хотела сказать: это совершенно законное желание – не то что какой-то там торжественный доклад, – это понятно. Я признаю, что тебе не пристало спускаться за книгой самой, поэтому охотно пойду я. Но только это ничего не значит, и «нет», что я сказала, тебе в прошлый раз, остается действительным. Но если ты оставила внизу свою книгу, я с удовольствием ее принесу.
Пожалуйста, Кристи…
Тетя Ева всегда говорила с детьми исключительно вежливо, так же, как говорила бы со взрослыми. Но сейчас эта фраза звучала более значительно, чем обычно. Казалось, она говорила Кристи: «Я ценю это и принимаю к сведению».
Кристина вышла.
Тетя Ева сошла с кафедры, подошла к двери, прислонилась к ней спиной и посмотрела на класс. Тетя Ева умела смотреть как никто.
– У нас воспитательский час, – сказала тетя Ева. – Кристина будет полчаса искать ту книгу, за которой я ее послала. Итак, у нас в запасе тридцать минут. Времени немного.
Наступила мертвая, почти осязаемая тишина. Нигде, даже в церкви, не бывает так тихо, как в затаившем дыхание классе.
– Пожалуйста, дайте мне честное слово, что вы не выдадите Кристине того, о чем я вам скажу.
Еще никто и никогда не просил у восьмого класса слова чести. И весь класс почувствовал – даже Анико, даже коварная врунишка Дуци Ковач: мы во что бы то ни стало должны сдержать свое слово, потому что нам доверяют и говорят с нами как со взрослыми. Но каким образом дать честное слово? Все по очереди будут выходить, чтобы обменяться с тетей Евой рукопожатием? Да ведь так пройдут все тридцать минут!
Рэка встала, оглянулась.
«Правильно, Рэка, молодец, – думала Маргит Кирай, Кати Добо, все. – Иди, иди, ты ведь всегда говоришь от нашего имени!»
Тете Еве никогда не надо было ничего объяснять. Вот и на этот раз она тоже все поняла: сейчас Рэка представляет весь класс. Рэка поднялась на кафедру, ее продолговатое личико было торжественно и чуть-чуть бледно. «Как ты должна сейчас волноваться, Рэка! – думала тетя Ева. – Ведь это и в самом деле важная минута, девочка, когда человек впервые дает слово чести… это как при посвящении в звание доктора в прежние времена, когда, как рассказывала тетя Луиза, кандидат на докторское звание протягивал через широкий стол руку, а ректор и деканы четырех факультетов пожимали ему руку и произносили: «В докторское звание принимаю!» Так вот и я принимаю тебя, Рэка, в число людей чести – тебя и весь восьмой класс, и память об этом уроке и о данном вами слове вы унесете с собою навсегда. И неправда, что вы ленивы, что ваше поколение испорчено, просто нужно уметь обращаться с вами, уважать вас и любить, дорогие вы мои девчонки!»
Тетя Ева протянула девочке руку, и Рэка пожала ее, серьезно, почти сурово глядя своей учительнице в глаза. Она была очень горда, и весь класс тоже. Возвращаясь на место, она чувствовала, что сердце ее бьется, как никогда в жизни, а между тем ничего особенного не произошло. «Быть может, с этого часа я все-все буду мерить по сегодняшнему дню? – думала Рэка. – Всегда буду поступать так, чтобы ко мне относились серьезно и с уважением, так же как отнеслась сегодня к нам тетя Ева».
– А теперь поспешим. Тетя Мими сказала, что книга очень твердая. Видите ли, я усадила на нее тетю Мими.
От хохота они так и попадали на парты. Тетя Ева всегда умела найти разрядку в напряженные моменты, она как бы окунала класс из кипятка в ледяную воду, из ледяной – в кипяток.
– Я хочу рассказать вам, что происходит с Кристиной.
И снова наступила необычная пронзительная тишина. Рэка, облокотившись, слушала, потом вдруг убрала руки с парты и, как в детстве, сцепила их за спиной.
«Значит, вот в чем дело, – думала Цыганочка. Она с трудом, судорожно глотнула. – Вот почему вы переменились, так невероятно переменились с того дня. Папа выдал нашу тайну тете Еве, а она рассказала всему классу, хотя это была такая тайна, что я никогда и никому не в силах была даже намекнуть с ней до того самого момента, когда состоялся сбор о борьбе за мир.
Так вот почему я получила столько приглашений! Вот почему все вы вечно сидели у меня, и ты, Рэка, и ты, Анико, и ты, Цинеге! Теперь-то я вспоминаю – с октября каждый день кто-нибудь из вас заглядывал к нам, вы распределили, наверное, кому когда… Бабушка никак не могла вас выпроводить. Вот, значит, почему вы давали мне столько всяких поручений, вот почему повсюду таскали меня за собой, и никто, ни одна из вас, не обижалась, какие бы я фокусы ни выкидывала. Поэтому к нам однажды вечером явилась Бажа, сама Бажа – она, мол, не понимает что-то по физике, и я должна ей объяснить… Я почувствовала, что нужна вам, и начала понемногу оттаивать. Значит, вот в чем дело… Ведь до тех пор вы почти не заговаривали со мной».
– Она росла такой слабенькой, что до семи лет ее нельзя было даже отдать в школу[15]. Она более нервная, ранимая, чем вы, – сказала тетя Ева, – хотя годом старше вас. Вот когда у вас у самих будут детишки, вы узнаете, что мать, когда она ждет ребенка, должна быть веселой и спокойной. Но когда родилась Кристи, падали бомбы, в подвале, где она лежала, все ходило ходуном, и вызвать врача было невозможно. Кристина родилась вопреки, наперекор войне, и вы должны вылечить ее. Кристи умная и славная девочка, но она не умеет радоваться и не умеет смеяться так, как смеетесь вы. Надо научить ее этому, но это может удаться лишь в том случае, если она никогда не узнает, почему вы делаете все это для нее. Кристи не может забыть, хотя ей, собственно, и нечего забывать, потому что все случилось до того, как она начала что-либо понимать; и все-таки я говорю вам: заставьте Кристину забыть, чтобы она стала такой же здоровой, как вы, покажите ей, что жизнь прекрасна, потому что она и правда прекрасна! Она поймет это и поверит вам, но лишь в том случае, если вы будете помогать ей, исходя из ее характера, а не из своего.
