Максим Кантор - Учебник рисования

— Никогда не поверю, что вы коммунист, — Юлия Мерцалова улыбнулась своей чарующей улыбкой — и Середавкин вернул ей улыбку: ну как вы могли подумать?

— Полагаю, — сказал депутат Середавкин, — что мне, громившему коммунистов в первые годы перестройки, мне, голосовавшему за вынос Ленина из мавзолея, нет нужды доказывать, что я — не коммунист. Ненавижу марксистскую демагогию! Мы вынуждены были прятать свои убеждения, говорить эзоповым языком. Я работал в журнале «Проблемы мира и социализма» — был в советской Праге такой оазис вольнодумства. Мы верили, что придет социализм с человеческим лицом, — и депутат Середавкин наморщил свое утиное лицо ироническим образом, повествуя о былой наивности. — Да, лучшие кадры интеллигенции ковались там: Потап Баринов, Савелий Бештау, Михаил Горбачев, — лидеры перестройки вышли из пражских бесед! Пусть то, что нас окружает, думали мы, фальшиво, но ведь были же бессребреники! Были несломленные Сталиным утописты! Значит, надежда жива! Как мы спорили! До хрипоты! Нет, — закончил исповедь Середавкин, — я от прошлого не отрекаюсь. Так и передайте вашему деду — чту его матушку и уважаю ее убеждения!

— Помним и чтим! — сказал Басманов, — и на пример равняемся. Так, молодой человек, и скажите вашему деду: не подкачаем!

— «Проблемы мира и социализма», — подтвердила Юлия Мерцалова, — и «Новый мир» — начало положено там.

— За ними — «Европейский вестник» и «Актуальная мысль»! Знаковые имена! Бренды демократии! И ваша газета, — подхватил галантный Середавкин, — стала синтезом традиций. Кстати, собираюсь программную статью предложить, — Середавкин придвинулся ближе к Мерцаловой и принялся обсуждать с ней фамилии, мнения, рекламу партий — то, что было интересно обоим, и что Павел старался не слушать.

После беседы с депутатом Мерцалова направила свой легкий шаг в сторону банкира Щукина, заговорила с ним. И Соня с неприязнью смотрела, как стриженая красавица заставляет рослого важного человека возбужденно смеяться, переминаться с ноги на ногу, делать размашистые жесты руками. Что же, разве совести у нее нет, думала Соня. И с одним она кокетничает, и с другим. Смотреть противно.

Павел Рихтер тоже глядел на эту сцену без удовольствия. Всякий раз, как выезжали они с Юлией в публичные места, он превращался в спутника светской красавицы и ревниво следил за ее улыбками.

— Хороша наша Юлия, — сказал голос за его плечом, и Павел повернулся. Говорившим оказался дизайнер Валентин Курицын — и был он сильно пьян.

— Хороша! И одевается как! Ни одной ошибки!

Павел с изумлением глядел на пьяного дизайнера.

— Здесь Гуччи. Тут — Дольче и Габбана. Туфельки — Прадо. Правильная женщина.

Павел не нашелся, что сказать.

— Мне, знаете ли, тоже есть что показать! — и дизайнер распахнул пиджак, предъявив ярлык на подкладке. — Эмерджильо Зенья! Недурно? А брюки — Донна Карен!

Павел отвернулся, но дизайнер тронул его за плечо, привлекая внимание.

— Ботинки — Хьюго Босс!

Павел пошел прочь, а Курицын бросил вслед еще одну реплику:

— Носки — Версаче!

Сам виноват, думал Павел. Если бы я женился на ней, то не было бы этого двусмысленного положения, когда комичный человечек обсуждает со мной ее наряды. В самом деле, для чего так много внимания отдано тряпкам? И столько сил — общению с прохвостами? Но что же остается ей? Она должна утверждаться, ей нужно стать незаменимой в профессии — раз самолюбие ее уязвлено. Она обижена мной — и хочет утвердиться в своем деле. Я сам заставил ее искать признания у банкиров и дизайнеров, не на кого мне жаловаться. Он говорил себе эти разумные слова, и однако, против воли, в нем поднималась неприязнь к Юлии, к ее работе, к стилю жизни этих людей. Павел уверял себя, что сам присутствует в светских гостях только как свидетель, для того, чтобы запомнить детали — и нарисовать. Он начал писать картину «Бал воров» и запоминал типы лиц для картины.

Собеседник Сони Татарниковой отстаивал сходную позицию — он тоже видел себя как свидетеля неправедного мира.

— Я скажу тебе, — продолжал другой мальчик, — почему в Древнем Риме преследовали христиан. Они всем этим сенаторам и патрициям — были как укор, как лишний свидетель.

Соня прожила под одной крышей с профессором Татарниковым слишком долго, чтобы не знать простых вещей — Сергей Ильич за рюмкой водки не раз обсуждал римскую историю.

— Между прочим, — сказала Соня, — готы, которые Рим разрушили, как раз и были христианами. Ты до этого места еще книжку не дочитал? — и другой мальчик покраснел. И, поставив собеседника на место, Соня словно взяла реванш у той стриженой красавицы. Полюбуйся, словно сказала она ей, не только обои менять умею — я про древнюю историю все знаю. Жалко, эта дамочка не видит, подумала Соня, любопытно бы у нее спросить про Древний Рим. В следующий раз именно так и надо поступить. Она мне про обои, а я о чем-нибудь историческом спрошу. Вы, кажется, в газете работаете? Наверное, знаете много. Никогда не интересовались… и Соня задумалась: что бы такое у дамочки спросить, чтобы сбить спесь?

С перекрестка просигналил автомобиль, это шофер Кротова, которого заботливый Дмитрий прислал встретить Соню, давал знать, где он остановился. Соня обратила внимание, что на этот раз автомобиль был личный — светлый «мерседес»; служебная машина у Кротова, разумеется, была черной. Автомобиль погудел раз, потом другой, потом шофер опустил стекло, выглянул, помахал фуражкой.

— Сливки общества, — желчно произнес другой мальчик, глядя на автомобиль, — как говорят американцы, cream of society. Самый сладкий крем общества. А самый сладкий крем собирается в Кремле, поэтому он так и называется — Кремль, — и мальчик засмеялся шутке и забыл о своей ошибке в истории. — Кремовый автомобиль не за тобой приехал? Знаешь этого цуката в фуражке?

Соня ответила не сразу, подумала. Но все-таки ответила отрицательно.

— Мало ли кому он сигналит, — сказала Соня. — Теперь у многих машины.

— И личные шоферы у многих, — сказал другой мальчик.

— Если хочешь знать, это действительно так.

Они прошли еще немного, а машина медленно ехала за ними, деликатно притормаживая, если они останавливались.

— Видишь, следят, — сказал другой мальчик, — не отстают.

— Тебе везде опасность мерещится. Я думаю, все остальное обойдется так же, как с этим автомобилем.

— Ты что имеешь в виду? Судьбу России?

— Нет, твою работу и все эти страхи.

— Из газеты меня скоро выгонят. Баринов раз в месяц одного сотрудника выгоняет, чтобы другие лучше трудились.

— Я могу устроить так, что с Бариновым поговорят. У меня есть знакомые, — сказала Соня, — которые могли бы на него повлиять.

— Снимут телефонную трубку — и посоветуют? Скажут: есть мнение — не надо обижать Колобашкина. Или пришлют кремовое авто с шофером. А шофер передаст письмо в кремовом конверте.

— Примерно так. Может быть, тебе стоит сменить отдел, — Соня научилась видеть вещи реально, решать конкретные проблемы быстро, — иди в отдел светской хроники. Там надо писать про богачей, но с юмором. Вот ты и будешь их вышучивать.

— Нет, спасибо. Я про них даже думать не хочу.

— Россию продали, да?

— Продали.

— Тогда попробуй про искусство писать. Художники чем плохи?

— Не хочу я про них писать. Они богатым бассейны расписывают, а обычную публику дразнят. Штаны снимут и голым задом крутят.

— А ты бы хотел, чтобы бедным бассейны расписывали?

— Нет у бедных бассейнов, вот беда. Расписывать нечего. Нет, в отдел культуры я тоже не пойду.

— Тогда уйди из газеты. Знаешь, ты мог бы работать в предвыборном штабе какого-нибудь политика. Найдем партию, чтобы она о простых людях заботилась — демократическую партию, либеральную. Программа хорошая, я думаю, тебя раздражать не будет.

— А я думал, они только богатым хотят жизнь наладить.

— Что ты. Они всем хотят хорошо сделать.

— Стать агентом по связям с общественностью?

— Разве плохая работа?

— Не выйдет у меня ничего. Я насмотрелся на этих агентов по связям с общественностью — интервью у них брал. Проходимцы и сволочи. Зарплата одного агента в сто раз больше, чем у ста бабок, которым он рассказывает про равенство. Они устраивают деловые завтраки с банкирами, а на обед у них постное меню, потому что летят в провинцию — работать с избирателями. Зато уж за ужином они берут свое: идут в ресторан с иностранными инвесторами стерлядь кушать.

— И это тебе не по душе.

— Не по душе.

— И ничего другого найти тоже не можешь.

— Нет ничего другого.

— Вижу, — сказала Соня весело, — не удалась у тебя жизнь.

— Бывает лучше.

— И тебе все время очень обидно, да?

— Иногда очень.