Тирания мух - Мадруга Элайне Вилар
Калеб не считал себя непослушным. Напротив, он полагал, что лучше подчиняться, и предпочитал видеть отца довольным установленными им законами, чем мечущимся от злости по углам и омраченным своей опалой. Если бы не незаконченный пазл, Калеб сохранял бы спокойствие, исполнял новые правила и терпеливо ждал: лето не будет длиться вечно, хоть временами кажется иначе. Однако его работа оставалась незавершенной, и нужно было перевернуть эту страницу, закончив памятник животным-самоубийцам, чтобы перестать думать о Тунис, пропавшей кузине, образ которой становился все более размытым с каждым днем.
Калеб медленно спустился по лестнице. Он не спешил из опасения, что деревянные ступени могут заскрипеть. По счастью, этот страх был не чем иным, как боязнью всякого рода неожиданностей. Оказавшись внизу, Калеб даже не попытался открыть дверь — он знал, что это бесполезно, — и рассудительно выбрал самое простое решение: прижался к двери как можно плотнее, чтобы ночные животные почуяли запах, обнаружили его присутствие и попробовали к нему подобраться.
Если бы он мог это сделать в своей спальне, большего и пожелать было бы нельзя, но увы. Отец плотно заделал окна во всех комнатах на втором этаже. К его чести нужно отметить, что он сделал это своими руками. Среди идеальных людей его времени дезертирам не место.
Уловка Калеба сработала мгновенно. Первыми приползли муравьи. Крупные. Жирные. Мелкие.
С крылышками. Черные. Красные. Светло-коричневые. Мальчик попытался их отогнать. Они ему не интересны. Для пазла нужны не муравьи, а кто-то с более крупным и плотным телом, которое можно совместить с другими телами. Муравьи были настойчивы. Они старались подобраться к Калебу. Некоторым это удавалось, и они немедленно падали замертво рядом с ним. Остальных же мальчику приходилось давить.
Радом с муравьями кишели и другие насекомые. Наконец Калеб ощутил холодную кровь лягушек, которые пытались пробраться сквозь трещины в двери. Лягушки не очень подходили для его пазла, но, по крайней мере, их тела имели форму. Главное, чтобы они добрались до мальчика.
Вдруг по другую сторону двери Калеб услышал лай, и его сердце подпрыгнуло.
— Хороший мальчик… не гавкай, иди сюда, тихо.
Пес не мог проникнуть внутрь через щель в двери. Это было абсолютно невозможно, но в тот момент Калеб перестал прислушиваться к здравому смыслу и отдался во власть эмоций, желания забыть Тунис и, более всего, закончить пазл.
Он просунул в щель пальцы, насколько смог. Собаке достаточно было коснуться, понюхать или лизнуть хотя бы один палец, чтобы наступила смерть и творение Калеба наконец обрело завершенный вид.
Это стало роковой ошибкой. Ошибкой, которую Калеб при других обстоятельствах не допустил бы.
— Иди сюда, хороший мальчик, — позвал он пса.
Он понял, что отец рядом, только когда поднял глаза. Усы полностью закрывали папин рот. Отец кашлянул, поднял ногу, обутую в сапог. И тут же ее опустил.
Калеб закричал.
Было больно.
Черт, как же было больно.
Отец наступил на руку Калеба, надавил посильнее, потом надавил еще и еще, пока собака на улице не заскулила, а Калеб не взвыл.
— Мятежник. Отступник, — шептал отец. Слова так и сыпались из-под его усов. — Теперь ты споешь мне свою самую красивую песенку, и не остановишься, пока я не увижу кровь.
В руке Калеба хрустела каждая кость.
— Я рада, что ты снова здесь, Калеб. Мне не хватало наших разговоров. О чем ты хочешь поговорить сегодня?
— Ни о чем.
— Ты сам знаешь, что это не так. Ты же сюда пришел. Ты разумный мальчик.
— Я хочу, чтобы ты кое-что знала. Чтобы ты знала, как я тебя ненавижу. Как мы все тебя ненавидим.
— Когда ты говоришь во множественном числе, кого ты имеешь в виду?
— Это все, что тебя интересует?
— А что ты хотел, Калеб? Мне интересно это знать. Так мы продвинемся в нашей терапии.
— Тебе не кажется, что сын не должен ненавидеть свою мать?
— Такое случается гораздо чаще, чем ты думаешь. Об этом написано во многих книгах, в научной литературе. На самом деле это обычные для подростка эмоции…
— Я ненавижу тебя, потому что ты ненавидишь меня.
— Это обобщение, Калеб, что-то очень абстрактное. Ты используешь грубые слова, чтобы выразить свои эмоции, и делаешь это довольно нелепо. Слышал про закон зеркала? Это когда человек проецирует на другого то, что присуще ему самому или что он чувствует. Ты ненавидишь себя, Калеб?.. Потому что то, что ты хочешь увидеть во мне, — всего лишь отражение твоих собственных сомнений, страхов и мыслей.
— Тогда скажи, что ты меня любишь. Скажи: я люблю тебя, Калеб, ты самое важное, что у меня есть во всем мире.
— Тебе помогло бы, если бы я это сказала?
— Если бы это было правдой — да.
— Ты считаешь, что дети должны занимать главное место в жизни женщины?
— А зачем ты тогда нас родила?
— Так уже никто не думает, Калеб. Просто младенцы хорошенькие. У них большие глазки, и они тянутся ко всему интересному. Природа создала их очень милыми. Потому я и рожала. Но потом дети вырастают. И магия исчезает… Кроме того, твой папа хотел детей. Он ясно дал это понять в день нашего знакомства. Правда, он сказал не «дети», а «потомство», что более-менее одно и то же.
— Уж лучше б ты мне сказала: Калеб, я тебя ненавижу.
— Тебе стало бы легче, если бы я сказала что-то такое? Это тебе помогло бы?
— Он наступил мне на руку.
— У твоего отца есть странности, Калеб. У всех они есть. Например, ты…
— Мы сейчас говорим не обо мне. Мы говорим о нем, о тебе. Он наступил мне на руку.
— У тебя ни одна косточка не пострадала.
— Мне было больно.
— Конечно, было больно, Калеб. Подошва военного сапога очень жесткая. Ты что, забыл, что твой отец военный?
— Так он этим занимался? Я имею в виду — раньше… когда еще не был правой рукой Усатого.
— Чем именно?
— Бил. Ломал руки. Дробил их. Он этим занимался?
— Твой отец занимался очень серьезными делами, Калеб. У него не было времени на подобные вещи. Это твое воображение…
— Он вешал людей? Расстреливал их? Сжигал? Он получал от этого такое же наслаждение, как когда стоял на моей руке?
— Откуда у тебя эти мысли?
— А как он достиг таких высот? Расскажи мне!
— Ты считаешь, враги народа достойны того, чтобы ты о них думал?
— Почему ты не отвечаешь?
— Потому что ты только и делаешь, что задаешь мне идиотские вопросы. Какой смысл разговаривать об этом, Калеб? Всё уже в далеком прошлом.
— Мама, у них, скорее всего, были дрессированные псы. Псы, которые насиловали девушек.
— Какой ужас! Кто тебе такое сказал?
— Это правда, что мужчинам отрезали яички? Правда, что потом их заставляли есть свои собственные яйца?
— Нет, это не так!
— Что они вырывали зубы и ногти? Это правда, что он работал в таком месте?
— Калеб, ты же разумный мальчик. Он человек своего времени. Только и всего.
— Он наступил мне на руку. И наслаждался этим. Это была безотчетная реакция, которая не имеет ничего общего с нелепыми вопросами, которыми ты задаешься. Просто безусловный рефлекс.
— Я хочу знать. Я хочу, чтобы ты мне сказала правду. Где Тунис?
— Со своими дедушкой и бабушкой.
— Она жива?
— Конечно, жива, Калеб. Господи, что за вопрос!
— Они что-то с ней сделали? На нее напустили дрессированных псов?
— Нет! Остановись. Я начинаю злиться. Никогда еще не видела тебя таким капризным.
— Ты обо всем знала? Ты знала, чем папа занимался до того, как стать важным человеком…
— Первый шаг на пути к исцелению — контроль над своими эмоциями.
— …И все равно спала с ним и родила от него детей?
— Калеб!
— Я всегда считал, что сам виноват.
— А теперь ты о чем?
— И Касандра, и Калия. Мы сами виноваты в том, что такие странные. Ты уже знаешь, Касандра влюбляется в вещи, Калия не разговаривает, но абсолютно гениальна, а я и животные-самоубийцы… Все это. Но я ошибался.
