Бузина, или Сто рассказов про деревню - Гребенщикова Дарья Олеговна
Бывают такие дни, как сегодня – бывают… вот, и ждёшь, и все глаза проглядела – нет, не едет долгожданный гость, не пылит дорожка, не слышно колесного скрипа да посвиста кнута возницы, так и уйдешь, укутаешь плечи в теплый полушалок, да и сядешь за маленький столик – пасьянс раскладывать, на суженого, на милого… а нет-нет, да и посмотришь в окно – а там уже темно, и ветер играет ставнями, и только чудится кто-то, огромный и недобрый…
А утром – и не ждала, и спала – стук – постук в окошко! Открывай, хорошая моя, я вернулся! Да с поцелуями, да с подарками, да с рассказами о дальней стороне диковинной…
Так и сегодня денёк – вот, не надеялась – а проснулась – солнце! Да какое! Медвяное, легонькой дымкой занавешено, а ласковое-то, а теплое – не жгучее… а тут и травку покосили, и поплыл запах, который ни с чем на свете не сравнить! И сразу все и поменялось – и дом стал красивый, и собачка веселая, и георгины вдруг расцвели – от белого, до пунцового! А помидорки-то вмиг покраснели от радости, запросились в баночки да в бочоночки… огурчики налились, к засолу приготовились… курочки пообсохли, перышки расправили, яйца несут – остановится не могут!
Так и провел день со мной гость дорогой – Солнышко красное, и порадовало меня перед разлукой долгою… задернула я занавесочки, а оно помахало мне:
– Ну, до завтра, девица?
– А придешь ли, солнышко?
– А как встречать будешь, – ответило и спать улеглось в перины пуховые, облачка ночные и еще звездочек по небу рассыпало, чтобы ночью светло было…
Антон Щербаков
– Куда? – вяло спрашивает Лена, не отрываясь от телевизора, – Антон, куда? Ночь на дворе?
– Да, сейчас, – Антон снимает куртку с вешалки, – там ребята застряли, Егор звонил, они на повороте на Крестовское стоят, сейчас, смотаюсь, там дел на пару минут, Лен…
– Ага, – Лена зевает, потягивается, ей удобно лежать на диване, ей тепло, телевизор новый, яркий, огромный, а за окнами темнота, снежная сечка, сильный ветер, – Антоха, куда в новой куртке? Изгваздаешь! Старую бери, в сенях висит.
– Лен, я так, я это, документы не забыть, – Антон вешает куртку на место, промахивается мимо крючка, куртка падает, Лена поворачивается:
– Ты, че? без рук? Прям Егор не обойдется без тебя, давай, беги! Как тебе, так ищи его, а как ему, беги, ночь-полночь, жизни прям нет! Сейчас Верке его позвоню, скажу, что ты не нанимался на всю деревню бегать, как мчс! Правильно, как я Верку в том году попросила корову подоить, так она прям рассыпалась, а как её Егору надо…
Жена продолжает говорить зло и резко, срываясь на визг, но Антон уже в холодных сенях, в выстывшей на холоде старой куртке, хлопает себя по карманам – ключи от машины, права, деньги, телефон. Выбивает плечом дверь – метёт нещадно, снег колкий, царапает лицо, к гаражу уже намело сугробы, и лопата, как назло, сломалась, но нет времени, нет, и Антон пытается открыть ворота, но не получается. Пока откидывает снег простой совковой, пока заводит машину, пока выезжает, стараясь забыть, что он на летней резине, пока понимает, что автоматом едет в обратную сторону, проходит полчаса…
Время все шло, и поднялась луна, жалкая, мутная, не дававшая света, а Антон гнал, чертыхаясь, ругаясь, что ДРСУ ни хрена не делает, и только задарма получает деньги, и вот он вылетит сейчас на обочину, или, еще хуже – в кювет, и поминай, как звали его, Антона Щербакова, хорошего мужика, неполных сорока лет, женатого, отца двоих дочерей… Никчемная вышла у Щербакова жизнь, женился он сдуру, сразу после армии, на Ленке, дочери директора лесхоза, женился по расчету, да и из страха, что папаша ему рёбра переломает – как же, испортил девку, отвечай, тут тебе не город. Приданое взял хорошее, новую избу, трактор Беларусь, мотоцикл ИЖ Планета 5, да там ещё, всякого, от сервиза до ковров. Тёща-то завмагом трудилась. Ленка тихая была, отцом забитая, Антону в рот смотрела, а как родила, пошло-поехало, дай, купи, всю жизнь ты мне поломал… Антон отмалчивался, не лез, если рукам волю давал, так спьяну, не по злобе же, а нёс все в дом, и девок вырастил, вон, в области учатся, домой носа не кажут, и Ленка не работает, сидит, жопу отъела, все в доме есть – даже машина посуду мыть, и вода горячая, и сортир, как в городе. А все пилит, пилит, мало ей, заграницу хочет, в Турцию, на отдых, а сама хоть бы на работу куда пошла, вон, в РАЙПОвский магазин, хотя бы… Антон очнулся, когда фарами зайца выхватил – тот сел на задние лапы со страху, уши прижал к спине, глаза закрыл. Дурачок, – Антон гуднул, заяц порскнул, – я и на охоту не хожу. Живи, косой. С пригорка стала видна деревня – огоньки, как порванные бусы, домов с десяток, не больше. Антон притормозил у самого крайнего, будто уткнувшегося в лес, заглушил мотор, хлопнул дверью, пошел быстрым шагом. И тут намело снега, но тропочка шла – еле видная, прямо к крыльцу. Дверь подалась легко, в сенях свет горел – ждали, Антон скинул сапоги, воздуха набрал – шагнул в тепло избы, в мягкий свет, в тихий сон. Со старого дивана, с валиками, вскочила молодая женщина, бросилась к Антону, уткнулась лбом в его свитер, пахнущий соляркой и табаком, захныкала тоненько, ой, Антош, ну, вроде упала температура, он уснул, Антош, я ж думала, в район надо везти, тёть Вера забежала, говорит, вези, жар такой, мы ж думали, воспаление лёгких, а машин нет, Антош… Ну, ну, – он гладил ее мягкие волосы, ну, ты чего, нормально, я бы и так приехал, просто трелёвщик ждали, Маш, ну, не плачь… и Антон на цыпочках подойдет к кроватке, в которой спит его трехлетний сынишка, тоже Антон, разметавшийся в жару, и сжавший крохотные свои кулачки точно так же, как он, Антон Щербаков. И они успеют только поговорить, и Антон привычно выгребет изо всех карманов деньги, а Маша будет говорить, что не надо ей этого, не надо, есть у них все, все, кроме тебя, Антошенька, дорогой мой, любимый, Антошенька-а-а… и он будет стоять, виноватый, не в силах уехать, и не в силах – остаться… И будет длиться эта ложь, разрезавшая его пополам, до тех пор, пока не случится тот проклятый февраль и не придавит его на деляне неумело подпиленной сосной, будто нарочно дожидавшейся его, Антона…
Пикалёв
– Я бе чё скажу в конкретике? – Пикалёв лежит на кровати с никелированной спинкой, – ты чё приехал сюда здесь искать? – на этих словах Пикалёв тянется за бутылкой, крепко стоящей на голубом крашеном табурете, – ты есть кто? Дачник! Твое место где? Где?
– Где? – переспрашивает бледный интеллигентного вида мужчина в алом спортивном костюме с гербом несуществующего государства, – где?
– Как ты дачник, то на даче! – Пикалёв хохочет и скребет недельную щетину рукой, забывшей мыло, – а тута – деревня! – «Деревня» выходит у Пикалёва значительно, как, скажем, Австралия. Дачник катает граненую стопку в ладонях и жалобно смотрит на Пикалёва. – У тебе должность профессии какая? Согласно оклада?
– Я был научный сотрудник, – стесняясь, говорит дачник, – я нефтяник. В прошлом.
– Это полная невпердень! – Пикалёв делает пассы вокруг головы дачника, – тут нефти ни хрена нет. Ты погорел. Всё, мужик. Пропал, как ни на есть!
– А что делать? – дачнику нужно, чтобы Пикалёв перебрал ему печку, вырыл колодец и подправил крыльцо, потому он пьет и терпит, – вы скажите, Геннадий Робертович? У вас такой жизненный опыт! Вы… вы – соль земли русской, вот. Золотые ваши руки, таких, как вы – поискать. – Дачник мучительно перебирает все, что знает о мужиках и деревне, – Платон Каратаев. Василий Тёркин.
– Ты еще скажи – Ломоносов! – Пикалёв садится на кровати, отчего сетка прогибается почти до пола, – я грамотный, неча меня жалобить. В ученики пойдешь, будешь глину месить. Порося тебе сосватаю, вот. – Дачник, думая, что «Порося» это фамилия, краснеет и мямлит
