Подменыш - Донохью Кит
— Пап, у тебя все нормально? Ты выглядишь как-то странно.
— Ты…
Он наставил на меня указательный палец, словно хотел выстрелить в меня из пистолета. Но больше ничего не сказал. Это «ты» висело в воздухе все утро, и с тех пор он никогда не называл меня Генри.
Глава 12
Мы пошли в церковь, чтобы наворовать свечей. Даже среди ночи ее здание на Мейн-стрит, из стекла и камня, казалось значительным. Выстроена она была в форме креста, и потому, откуда к ней ни подходи, с любой стороны тебя встречала христианская символика. Десяток ступеней, огромные деревянные двери, оконные витражи с библейскими мотивами, отражавшие лунный свет, фронтоны, где прятались ангелы. Церковь напоминала огромный корабль, который нависал над нами и грозил раздавить по мере нашего приближения.
Мы со Смолахом и Крапинкой прокрались через кладбище, прилегавшее к восточному приделу, и пробрались внутрь через заднюю дверь, которую священники всегда держали открытой. Заключенное между длинными рядами скамей и сводчатым потолком пространство, казалось, имело немалую плотность и солидный вес. Правда, когда наши глаза привыкли к темноте, стало немного уютнее: и стены оказались поближе, и аркады — поменьше. Мы разошлись: Смолах и Крапинка направились в ризницу справа от алтаря, чтобы набрать толстых свечей, а я начал осматривать левую нишу в поисках тонких свечек. На кованой подставке в стеклянных плошках стояли рядами, как солдаты, десятки свечей. Ящик для пожертвований, когда я постучал по его металлическому брюху, отозвался бряканьем монет; рядом валялись спички. Я взял одну, чиркнул о шероховатую плиту — вспыхнул крохотный огонек — и тут же пожалел об этом, потому что в его неверном свете заметил прямо над собой женщину. И она смотрела на меня. Мне стало страшно. Я быстро задул спичку и спрятался под скамью.
Однако страх прошел так же быстро, как и возник. Сейчас я вспоминаю об этом случае с удивлением: как много я почувствовал, пережил и вспомнил за то мгновение, пока горела спичка. Под пристальным взглядом искусно расписанной статуи я вспомнил все: и девушку в красном плаще, и моих одноклассников, и знакомых горожан, которых встречал на улицах, в магазине, в этой церкви, и Рождество, Пасху, Хэллоуин, и то, как как меня похитили, и как я тонул, а еще — Деву Марию, сестер, отца, мать… Я даже вспомнил, кто я такой на самом деле, и мгновенно, как только погасла спичка, забыл. Я будто видел все это в глазах изваяния, но когда свет исчез, стал таким же, каким был минуту назад. Я рассовывал свечки по карманам и чувствовал себя виноватым.
Неожиданно открылась главная дверь, и кто-то вошел. Мы бросились наружу через боковой вход и помчались зигзагами среди могил. Как ни странно, но на кладбище, где лежали мертвецы, не было и вполовину так страшно, как в церкви. Я задержался у одного из надгробий, чтобы прочитать имя, выбитое на свежем могильном камне, но мои друзья уже перемахнули через забор, и я помчался за ними. Оказавшись в библиотеке, мы, наконец, перевели дух. В нашем убежище было тихо и уютно. Мы зажгли свечи, и стало еще лучше. Смолах тут же свернулся калачиком в темном углу и задремал, а мы с Крапинкой уселись, прижавшись друг к дружке и принялись за любимое дело.
С той поры, как Крапинка показала мне это тайное место, я полюбил приходить сюда. Сначала я перечитывал то, что мне было знакомо: «Сказки братьев Гримм», «Сказки матушки Гусыни», а также книжки-картинки про Майка Маллигана и Гомера Прайса. Когда я читал их, мне казалось, будто я что-то вспоминаю о своем прошлом. Хотя на самом деле я все дальше уходил от него. Птядя на когда-то знакомые мне иллюстрации, я пытался вспомнить голос матери и не мог. После нескольких таких попыток я бросил это бесполезное занятие и переключился на более серьезные вещи. Крапинка помогала мне. Благодаря ей я полюбил «Зов предков» и «Белый Клык», рассказы о приключениях и опасностях. Она объясняла мне значение незнакомых слов и растолковывала места, которые я не понимал. Ее начитанность и уверенность, с которой она ориентировалась в авторах и названиях, придавала мне смелости, и я с головой нырял в море литературы. Без нее я, наверное, как и Смолах, остановился бы на комиксах про Спида Картера и Майти Мауса. Или еще того хуже, вообще бы разучился читать.
Уютно устроившись в нашем логове, мы читали каждый свое. Она держала на коленях увесистый том Шекспира, которого недавно открыла для себя, а я был где-то в середине «Последнего из могикан». Пламя свечей плавно подрагивало, а мы время от времени отрывались от чтения, чтобы поделиться друг с другом впечатлениями.
— Крапинка, послушай вот это: «Несколько мгновений эти дети леса стояли неподвижно, показывая пальцами на полуразвалившееся здание, и о чем-то говорили на своем, понятном только им языке».
— Просто будто про нас.
Я показал ей обложку. Золотые буквы на зеленой коже. Мы снова углубились в чтение, а примерно через час она меня окликнула.
— Послушай вот это, Энидэй. Это «Гамлет». Тут вот сейчас появились двое его приятелей. Розен-кранц и Гильденстерн. Гамлет их приветствует: «Как поживаете, друзья?» Розенкранц отвечает: «Как дети, позабывшие себя». А Гильденстерн добавляет: «Довольствуемся малым и не ждем, когда удача руку нам подаст».[33].
— Он хочет сказать, что они несчастны?
Она рассмеялась:
— Нет-нет. Это значит, что не нужно гнаться за большим счастьем, если у тебя уже есть маленькое.
Я не понял половины того, что она говорит, но на всякий случай тоже рассмеялся. А потом попытался найти то место, на котором прервался, чтобы вернуться к Ункасу и Соколиному Глазу.
Когда забрезжило утро и мы стали собираться в обратный путь, я сказал Крапинке, что мне очень понравился тот кусок про счастье из «Гамлета».
— Запиши его, — посоветовала она. — Когда встречаешь в книге что-то любопытное, записывай и всегда держи при себе. Тогда сможешь перечитывать, когда захочешь.
Я достал карандаш, вытащил из книжного каталога одну карточку и приготовился записывать:
— Как там они сказали?
— Розенкранц и Гильденстерн: «Как дети, позабывшие себя».
— Последние из могикан.
Типа нас, — улыбнулась она и пошла расталкивать храпевшего в углу Смолаха.
Время от времени мы таскали книги из библиотеки, потому что нет ничего приятнее, чем, проснувшись в теплой постели холодным зимним утром, открыть любимую книгу и погрузиться в негу чтения. Я провел множество часов в такой блаженной полудреме. Однажды научившись читать, я не представлял себе жизнь без книги. Мои безразличные к этому роду искусства приятели не разделяли моего энтузиазма. Они, конечно, с удовольствием слушали занятные истории в моем исполнении, но книги, если в них не было картинок, их не интересовали.
Когда очередная наша экспедиция ходила в город на промысел, мы часто возвращались с целой кипой журналов вроде Life, Time или Look, а потом рассаживались в тени старого дуба и часами рассматривали фотографии. Мне запомнились эти веселые летние дни — голые ноги, колени, плечи, локти — все вперемешку, каждый старается занять место поудобнее, чтобы лучше видеть картинки; хохот, толкотня… Новости и жизнь знаменитостей моих друзей нисколько не интересовали. Кеннеди и Хрущев, Мерилин Монро и Микки Мантл[34] привлекали их только тогда, когда были запечатлены в каких-нибудь смешных позах; зато фотографии детей, природы, экзотических животных и сценки из жизни далеких стран вызывали всеобщую радость. Мальчик верхом на слоне — вот это была сенсация! Разговоры об этом снимке не прекращались несколько дней.
— Энидэй, — с мольбой в голосе, бывало, произносила Луковка, — прочитай нам, что там написано про этого дядьку с его малышкой!
На фото светлоглазая девочка стоит в детской кроватке и смотрит на своего улыбающегося отца. Я прочитал им подпись: «Минутка радости. Сенатор Кеннеди восхищается своей младшей дочерью, Кэролайн, в их доме в Джорджтауне».
