Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сигурдссон Сьон
В дверь постучали. Девушка впустила в каморку пожилую женщину, сказав ей, что для мужчины в постели ничего не надо делать, лучше оставить его в покое, и что она сама вернется через час.
Он пробормотал что-то невнятное и притворился спящим.
* * *Мари-Софи спрятала в шкаф губную помаду и мыло, причесалась, щелкнула серебристой заколкой для волос, надела кофточку, заперла комнату и спустилась в вестибюль. У стойки стоял хозяин. Увидев девушку, он мрачно сдвинул брови:
– Один час! Ни минутой больше!
Старый Томас, удобно устроившийся у входной двери, попугаем повторил за хозяином:
– Один час! И ни минутой…
Послав им воздушный поцелуй, Мари-Софи поспешила прочь из гостиницы.
* * *Ее путь лежал через площадь. Остановившись у магазина тканей, она посмотрелась в стекло витрины и поправила локон, что упорно не хотел лежать на своем месте у левого виска. В магазине фройляйн Кнопфлох с деревянным метром в руках склонилась над чудовищной массой черного бархата. Мари-Софи кивнула ей в знак приветствия: фройляйн иногда задешево продавала ей остатки тканей, и их частенько хватало на шаль или даже на платье.
Женщина была слишком занята отмером ткани, чтобы ответить на приветствие, и вместо фройляйн девушке слащаво заулыбался грузный мужчина, стоявший у прилавка с огромной кипой шелковых лент в руках. Его костюм был так тесен, словно он одолжил его у самого себя в юности.
Мари-Софи наморщила нос: с чего это вдруг ей лыбится этот новоиспеченный вдовец? Ослеп с горя? С какой стати такая цветущая девушка станет обращать внимание на буффона, как он? Неужели она выглядит как какая-нибудь шлюха?
Мари-Софи бросила быстрый взгляд на свое отражение в стекле, чтобы убедиться, что выглядела не вульгарнее, чем обычно – то есть во всех отношениях благопристойно, – и столкнулась взглядом с овдовевшим покупателем, который теперь подошел к самой витрине. Ошибки быть не могло: старый греховодник заигрывал с ней. Он провел запачканной сажей рукой по вороху шелковых лент, и его толстые мясистые губы беззвучно произнесли: «Пойдем уляжемся в постель в моей хибаре черной!»
У девушки пополз мороз по коже, сердце, запнувшись о слова этой старинной песенки, на миг остановилось. Она отпрянула от витрины, налетев на мальчишку, который был поглощен созерцанием часов на своем запястье.
– О чем я думаю? Время идет – Карл ждет!
Мари-Софи показала ухажеру из магазина язык, фройляйн Кнопфлох вопросительно уставилась на нее, но девушка в ответ лишь пожала плечами. Пусть слащавый негодник врет этой старой деве, сколько ему влезет. Как только заберут бедолагу, Мари-Софи снова станет свободной женщиной и уж тогда начнет извиняться за свои грехи перед всем городом.
Девушка ускорила шаг. Каблучки постукивали по мостовой, отсчитывая время, каждый шаг был равен половине секунды: тик-так, тик-так, значит, в минуте умещалось сто двадцать шагов: тик-так, тик-так, а в получасе – три тысячи шестьсот: тик-так, тик-так, тик!
– Так, у меня осталось пятьдесят четыре минуты!
Она свернула с площади на Блюменгассе [7], где не росло ни единого цветочка. Улочка была не чем иным, как помоечным проулком: вдоль закопченных стен тянулись мусорные баки, и было очевидно, почему домовладельцы не удосужились их даже крышками прикрыть: обстановка должна была соответствовать тем, кто выбирал это место для своих прогулок.
– Остается уповать лишь на то, что Всевышний просто не в курсе, что тут творится. Он подарил людям речь, чтобы те могли дать названия всему сущему, но Ему наверняка покажется, что с наименованием этой убогой помойки они не вполне справились. Вот что бы Он, например, сказал, если бы послал сюда ангела для поднятия духа какого-нибудь грешника, а пернатый вернулся назад с таким описанием: я приземлился на площади, завернул за угол у магазина фройляйн Кнопфлох и нашел грешника в загаженном проулке, который называется Цветочной аллеей? И что людям отвечать, когда Он спросит их об этой промашке? Что здесь в былые времена расстилались цветочные поля? Вот уж не думаю, что Господь в это поверит. Ведь он-то точно знает, что Кюкенштадт построен на совершенно голом куске земли – об этом по ближайшим окрестностям ходит немало шуточек. За такую оплошность Он может взять и совсем лишить нас речи!
Мари-Софи остановилась под табличкой с названием переулка:
– Но на мне цветастое платье, и я иду здесь, значит, сегодня ты можешь называться Цветочно-розовой аллеей. Будем надеяться, что Творец таки передумает лишать нас речи. Мне моя еще как понадобится – чтобы умилостивить Карла!
* * *В дверях дома стоял герр Абенд-Анцуг, сосед Карла, и, похоже, никак не мог решить, войти ему или выйти. Он был странно одет, совершенно несообразно со временем суток: на нем был наглаженный выходной костюм и лакированные танцевальные туфли. Видимо, он переминался там уже довольно долго, потому что, лишь завидев Мари-Софи, закричал:
– Добрый вечер!
Пожелав доброго дня, Мари-Софи уже собралась было проскользнуть мимо него, но он, скакнув назад, загородил ей вход.
– Говорят, что вы хорошая девушка, и я этому верю!
Он с явным предвкушением ожидал ее ответа. Мари-Софи придала лицу нейтральное выражение, которым она успешно пользовалась в общении с любвеобильными гостями Gasthof Vrieslander: сейчас у нее не было ни времени, ни желания выслушивать разглагольствования о своей персоне.
Герр Абенд-Анцуг решил подкорректировать свое заключение:
– Конечно же, это так!
Мари-Софи лишь вздернула уголки губ, но эта реакция его вполне устроила, и он хихикнул:
– Матушка знает, что говорит! – т еперь стало ясно, что герр Абенд-Анцуг загородил девушке путь не для того, чтобы та помогла ему решить застигшую его на пороге дома экзистенциальную дилемму; и он продолжил: – Чего не скажешь о той свинье, которую, я полагаю, вы пришли навестить. У нас тут не слишком много требований к мансардным жильцам, но это уже перебор! Мы самих себя не слышали: он тут такой погром устроил, когда вернулся утром!
Мари-Софи побледнела.
– Да! То «Интернационал» горланил, то мебелью гремел, или кто его знает, чем там еще. Кто-нибудь мог бы быстренько позвонить в полицию! – герр Абенд-Анцуг с подчеркнутой серьезностью заглянул девушке в глаза.
Мари-Софи не знала, что и думать: Карл крушил мебель и распевал «Интернационал»? Он же терпеть не мог коммунистов – они с ним плохо обошлись. Карл как-то прочитал ей стихотворение – призыв к борьбе, которое он по наущению радикалов сочинил для профсоюза трубочистов, но те его так и не опубликовали. Он, должно быть, здорово наклюкался. Если застукают за коммунистическими делишками, неприятностей не оберешься.
– Да-да, именно так! Мы с моей матушкой как раз обсуждали, как печально представлять вас в лапах этого животного. Матушка так и сказала: «Что она стелется перед этим Карлом, такая хорошая девушка?» И еще добавила: «Ей найти достойного жениха – раз плюнуть! Такой-то красавице!»
– Благодарю вас с вашей матушкой за добрые слова в мой адрес, но, судя по тому, что я сейчас услышала, бедняжка Карл, должно быть, болен. Я лучше пойду за ним поухаживаю, чтобы вы с вашей матушкой могли помечтать в покое, а не под его тарарам.
Мари-Софи вежливо откланялась герру Абенд-Анцугу, однако это произвело на разодетого господина совсем противоположный эффект, и он повел себя с ней даже чересчур галантно, учитывая, что она была всего лишь скромной горничной.
– Возможно, фройляйн согласится со мной поужинать… Или как еще назвать роскошную трапезу в середине дня? Видите ли, меня призывают в армию воевать со славянами, мой поезд уходит сегодня вечером, и поэтому сейчас у меня время ужина.
Герр Абенд-Анцуг опустился на одно колено, и Мари-Софи мысленно помянула Всевышнего. Этот герр явно не верил в победоносную войну, раз собрался сделать ей предложение прямо здесь, на пороге.
