Джойс Оутс - Сад радостей земных
– Чего это? – с жадным любопытством спросила она.
Роза расправила непонятные штуки, они были из резины – голубые, красные, зеленые. Роза прижала одну концом ко рту и стала дуть. Оказалось, это воздушный шар. Клара так расхохоталась, что пришлось зажать poт обеими руками.
– Где ты их взяла?
– Я ж говорю, на бобовом поле. – Роза протянула ей аэроплан. – Разве ты не видала? Такие штуки растут на грядке вместе с бобами.
– Это ты мне?
– Для того пащенка, твоего братца. На, бери.
– Вот спасибо-то…
Роза пожала плечами. Клара, закусив губу, разглядывала аэроплан и расческу. Никак не ждала – такие подарки, просто чудо… Она хотела было расчесать спутанные волосы, но расческа сразу же зацепилась – и ни взад, ни вперед.
Они пошли дальше, взявшись под руки.
– Вот спасибо-то. Роза, ты ужас какая милочка, – сказала Клара.
Роза расхохоталась, как мальчишка.
– Зря я сперва разозлилась, – продолжала Клара. Слушай, а вдруг бы тебя поймали?
– Ну и что?
– Вдруг бы посадили в тюрьму?
– Я так и так влипла, мне уж все равно, – сказала Роза, и углы губ у нее опустились.
– Чего? Как это влипла?
– Скоро узнаешь.
Будто нечаянно они разняли руки. Роза сказала насмешливо:
– Спорим, ты побоишься что-нибудь стащить. – Она немножко покраснела, будто проговорилась, о чем-то и теперь жалеет. – Ты иногда хуже маленькой.
– Охота была, еще в полицию попадешь.
– Черта с два. Наорут на тебя, только и делов.
– А тебя хоть раз поймали?
– Ясно, целых три раза. Ну и что? Ни в какую тюрьму не посадили.
– Страшно было?
– Только первый раз.
– И отцу твоему сказали?
– Ну и что? – огрызнулась Роза.
Клара увидела, что навстречу идут какие-то ребята, и хотела перейти на другую сторону, но Роза не послушала ее. Ребята – трое мальчишек и тощая нескладная девчонка – дали им пройти, а потом заулюлюкали и стали кидаться камнями. Клара и Роза бросились бежать.
– Сволочи, сучье отродье! – обернувшись на бегу, заорала Роза.
Вдогонку тоже заорали, захохотали. Камень угодил Кларе в спину, не очень больно, она только разозлилась. Они удирали со всех ног – вдоль по узкой улочке, потом через какой-то немощеный проулок, через кучу мусора на чьих-то задворках. С кучи покатился задетый ими на бeгу дырявый чайник, ударил Клару по ноге, и она вскрикнула от боли.
Потом они очутились еще на каких-то задворках, за оградой. Запыхавшись, расширенными глазами поглядели друг на друга.
– Где они? Догоняют?
– Вроде не слыхать…
Подождали. Клара зашептала:
– Вот бы мне нож, как у папки, поубивала бы их.
Всех бы поубивала.
– И я.
Немного погодя Роза выглянула поверх ограды.
– Давай побежим через палисадник… сзади никого не видать…
Они перевели дух и побежали, Роза – впереди. По опрятной, мощенной кирпичом дорожке, за калитку – и на улицу. Клара ждала: вот-вот кто-нибудь закричит на них из окна.
– Гляди, какая у них тут трава, – сказала Роза.
Земля была будто выстлана шелковистым зеленым ковром.
– Фу-ты ну-ты, – сказала Роза. Они шли теперь по улице, глядя по сторонам, и то и дело сталкивались плечами. Никогда еще они не видали таких прекрасных белых домов. – Кто тут живет, у них денег прорва, – продолжала Роза. – Богачи.
– Пойдем скорей отсюда, – сказала Клара.
– Ага…
– Пойдем домой…
Тут Клара увидела дом поодаль от дороги. Он был чистенький, ослепительно белый, совсем как тот, на картинке в книжке, и перед ним в саду росли деревья. И по обе стороны двери – два окна с разноцветными стеклами. Неизвестно почему Клара заплакала.
– Кой черт? – сказала Роза. – Заболела, что ли?
Клара никак не могла совладать со своим лицом.
Цветные окна были голубые и темно-зеленые, а кое-где сверкали ярко-желтые стеклышки.
– Вот захочу – и разобью, – с ожесточением сказала Клара.
– Чего это, те окна?
– Захочу, так разобью.
– Еще чего вздумала!
И Роза потащила ее дальше. Она, видно, встревожилась.
– Пошли-ка домой, – сказала она. – Я уже голодная. А ты, что ли, не голодная?
– Или вот это возьму, – сказала Клара и показала на флаг, висевший на передней веранде. Веранда была почти не видна за темными серо-зелеными полотняными шторами.
– Ага, ясно.
– Вот и возьму, мне это раз плюнуть, – сказала Клара и потерла глаза ладонями, словно от этого красно-белый полосатый флаг станет меньше, словно так она лучше его разглядит и окажется, что это просто лоскут. Я не боюсь…
– Нет, боишься.
– Фигушки.
– Коли ты такая ловкая, поди да возьми!
Клара ступила на траву. Сердце неистово колотится – вперед, вперед! – и вот она уже взбегает по ступенькам и дергает древко, силясь вытащить его из гнезда. Это была недлинная тонкая палочка, она почти ничего не весила. Ошарашенная Роза застыла позади, на дорожке, раскрыв рот.
– Эй, Клара! Клара!
Но Клара не слушала. Она дергала, дергала и наконец вытащила древко. Бросилась со своей добычей к Розе, и они со всех ног помчались по улице. На бегу обе начали истерически хохотать. Смех зарождался где-то глубоко внутри и рвался наружу, точно пузырьки в апельсиновой шипучке, которой их угостил тот уже забытый человек, что их подвез.
7
Месяцем позже, около шести вечера, Нэнси, вытянув ноги, сидела на пороге своего жилища и курила. Руки она покойно сложила на животе, уже заметно вспухшем. Клара счищала с тарелок в ведро объедки после ужина и напевала обрывок песни, которую слышала днем в поле:
А в сердце – надежда, что он придет,А в сердце – надежда…
Пела она очень старательно, слабым глуховатым голоском. Сезонники все поют, даже мужчины. Вот только отец Клары никогда не пел. Поют про кого-то, кто к ним придет, кто их спасет, про то, как переходишь в иной мир, или же про Техас, про Калифорнию, они ведь тоже как другой мир. Клара спрашивала Розу про Техас – может, он какой-то необыкновенный, и Роза сказала, она ничего такого не помнит. Но Роза всегда над всем насмехается, ничего не принимает всерьез. Она пошла в отца, и вся их семья такая. Клара тоже любит посмеяться, но, как ее отец, умеет и остановиться вовремя. В мужской компании Карлтон первым начинает улыбаться и первым вновь становится серьезным, потому что он сообразительнее всех. Тогда он, откачнувшись, садится на пятки или слегка отворачивается и ждет, пока остальные не нахохочутся досыта.
– Клара, дай-ка пива, – сказала Нэнси.
Клара достала из шкафа бутылку. Нэнси обернулась, чтобы взять пиво, и Клара заметила – все лицо у нее в сетке мелких морщинок. Последнее время она все хмурится. Клара подождала, пока Нэнси откроет бутылку, нагнулась и подняла колпачок. Об эти колпачки можно порезать ногу; Нэнси и Карлтон разбрасывают их по комнате и за порогом, и Клара все время их подбирает.
– Как Роза, получше? – спросила она.
– Нет, не получше, и ты узнавать не ходи, – сказала Нэнси.
Кларе уже четыре дня не удавалось повидать Розу. По утрам Роза не выходила на работу, а когда Клара со своими возвращалась в автобусе с поля, ее не пускали проведать подругу. Клара заметила, Берт, отец Розы, на работе очень веселый и какой-то беспокойный, уходит то в одну, то в другую артель из чужих поселков, и вокруг него всегда собирается самая шумная компания, там хохочут, громко разговаривают и, должно быть, вкруговую прикладываются к бутылке. Все это не по правилам. Не полагается водить компанию с жителями одного из соседних поселков, про него идет дурная слава, дракам нет числа, но Берт ничего этого не признает. Он всех без разбору считает приятелями.
– Говорят, доктор приезжал, – сказала Клара.
– А тебе-то что? – бросила Нэнси.
Она даже не обернулась, сидела обмякшая, сутулая. На ней была нестираная рубашка Карлтона. Волосы свалялись – сальные, пропыленные после работы в поле и говорила и двигалась она теперь куда медленней прежнего. Клара помнила, какая Нэнси еще недавно была: веселая, как по ночам смеялась и шепталась с Карлтоном на их матрасе, – и жалела ее. Никогда она не завидовала счастью Нэнси, ей казалось – если кто-то счастлив, когда-нибудь это счастье достанется и ей, Кларе. И теперь невнятная речь и недовольное лицо Нэнси пугали Клару, она не понимала, откуда все это. Что случилось?
Мимо их лачуги с воплями промчались Родуэл и еще какие-то мальчишки.
– Зря он с ними водится, тот большой парень его поколотит, – сказала Клара.
Мальчишек уже и след простыл. Они пронеслись между двумя лачугами и на бегу так лупили кулаками в стены, будто хотели их обрушить. Рузвельт тоже куда-то ушел, а куда, Клара не знала. И отец, как всегда после ужина, где-нибудь разговоры разговаривает. Перемыв посуду, Клара обычно находила его в кругу мужчин – они сидели на корточках на земле, и до нее доносились важные, серьезные слова, переполнявшие ее гордостью: «цены», «президент Рузвельт», «Россия». Она не знала, что означают эти слова, но слышать их было приятно – ведь они явно радуют Карлтона, и нередко попозже, возвратясь домой, он вполголоса начинает строить планы на будущий год. Он говорит Нэнси, и Кларе, и всем, кому не лень слушать, что скоро в стране все пойдет по-другому, начнется новая жизнь, вот в следующий раз, когда они будут проезжать через город, он купит газету и все про это прочитает. Нэнси слушана равнодушно, а Клара начинала расспрашивать отца. Ей очень нравилось слово «Россия» – ласковое, шелестящее; может быть, так называется какая-то особенная, дорогая материя на платье или дорогая, вкусная, жирная еда.
