Владимир Сорокин - Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981)
— Тищенко. Тимофей Петрович.
Тот сдавил ему пальцы и, быстро высвободившись, отчеканил:
— Ну а меня зови просто: товарищ Кедрин.
— Кедрин?
— Угу.
Председатель наморщился.
— Что, не слыхал?
— Да не припомню что-то… Коренастый, тем временем пристально разглядывающий комнату маленькими рысьими глазками, отрывисто проговорил сиплым голосом:
— Еще бы ему помнить. Он на собрания своего зама шлет. Сам не ездит.
И, тряхнув квадратной головой, не глядя на Тищенко, повернулся к высокому:
— Вот умора, бля! Дожили. Секретаря райкома не знаем.
Высокий вздохнул, печально закивал:
— Что поделаешь, Петь. Теперь все умные пошли.
Тищенко минуту стоял, открыв рот, потом неуклюже выскочил из-за стола, потянулся к высокому:
— Тк, тк вы — товарищ Кедрин? Кедрин? Тк что ж вы, что ж не предупредили? Что ж не позвонили, что ж…
— Не позвонили, бля! — насмешливо перебил его рыжий. — Пока гром не грянет — дурак не перекрестится… Потому и не звонили, что не звонили.
Он впервые посмотрел в глаза Тищенко, и председатель заметил, что лицо у него широкое, белёсое, сплошь усыпанное веснушками.
— Тк мы бы вас встретили, все б, значит, подготовили и… да я болел просто тогда, я знаю, что вас выбрали, то есть назначили, то есть… ну рад я очень.
Высокий рассмеялся. Хмыкнул пару раз и рыжий.
Тищенко сглотнул, провёл рукой по начавшей потеть лысине и зачем-то бросился к столу:
— Тк мы ж и ждали, и готовились…
— Готовились?
— Тк конечно, мы ж старались и вот познакомиться рады… раздевайтесь… тк, а где ж машина ваша?
— Машина? — Кедрин неторопливо расстегнул пальто и распахнул; мелькнул защитного цвета китель с кругляшком ордена. — Машину мы на твоих огородах оставили. Увязла.
— Увязла? Тк вы б сказали, мы б…
— Ну вот что, — перебил его Кедрин. — Мы сюда не лясы точить приехали. Это, — он мотнул головой в сторону рыжего, который, подойдя к рассохшемуся шкафу, разглядывал корешки немногочисленных книг, — мой близкий друг и соратник по работе, новый начальник районного отдела ГБ товарищ Мокин. И приехали мы к тебе, председатель, не на радостях.
Он достал из кармана мятую пачку «Беломора», ввинтил папиросу в угол губ и резко сплющил своими жилистыми пальцами:
— У тебя, говорят, падёж?
Тищенко прижал к груди руки и облизал побелевшие губы.
— Падёж, я спрашиваю? — Кедрин захлопал по пальто, но белая, веснушчатая рука Мокина неожиданно поднесла к его лицу зажжённую спичку. Секретарь болезненно отшатнулся и осторожно прикурил. — Чего молчишь?
— А он небось и слова такого не слыхал, — криво усмехнулся Мокин, — чем отличается падёж от падежа, не знает.
Кедрин жадно затянулся, его смуглые щёки ввалились, отчего лицо мгновенно постарело:
— Ты знаешь, что такое падёж?
— Знаю, — выдавил Тищенко. — Это… это когда скот дохнет.
— Правильно, а падеж?
— Падеж? — Председатель провел дрожащей рукой по лбу. — Ну это…
— Ты без ну, без ну! — повысил голос Мокин.
— Падеж — это в грамоте. Именительный, дательный…
— До дательного мы ещё доберёмся, — проговорил Кедрин, порывисто повернулся на каблуках, подошёл к шкафу: — Чем это у тебя шкаф забит? Что это за макулатура? А? А это что? — Он показал папиросой на красный шёлковый клин, висящий на стене. По тусклому, покоробившемуся от времени шёлку тянулись желтые буквы: ОБРАЗЦОВОМУ ХОЗЯЙСТВУ.
— Это вынпел, — выдавил Тищенко.
— Вымпел? Образцовому хозяйству? Значит, ты — образцовый хозяин?
— Жопа он, а не хозяин. — Мокин подошёл к заваленному бумагой столу. — Ишь говна развёл.
Он взял косо исписанный лист:
— «Прошу разрешить моей бригаде ремонт крыльца клуба за наличный расчёт. Бригадир плотников Виктор Бочаров»… Вишь что у него… А это: «За неимением казенного струмента просим выдать деньги на покупку топоров — 96 штук, рубанков — 128 штук, фуганков — 403 штуки, гвоздей десятисантиметровых — 7, 8 тонны, плотники Виктор Бочаров и Павел Чалый». И вот ещё. Уууу… да здесь много. — Мокин зашелестел бумагой. — «Приказываю расщепить казенное бревно на удобные щепы по безналичному расчёту. Председатель Тищенко»; «Приказываю проконопатить склад инвентаря регулярно валяющейся верёвкой. Председатель Тищенко»; «Приказываю снять дёрн с футбольного поля и распахать в течение 16 минут. Председатель Тищенко»; «Приказываю использовать борова Гучковой Анастасии Алексеевны в качестве расклинивающего средства при постройке плотины. Председатель Тищенко»; «Приказываю Сидельниковой Марии Григорьевне пожертвовать свой частно сваренный холодец в фонд общественного питания. Председатель Тищенко»; «Приказываю использовать обои футбольные ворота для ремонта фермы. Председатель Тищенко». Вот, Михалыч, смотри. — Мокин потряс расползающимися листками.
— Да вижу, Ефимыч, вижу. — Заложив руки за спину, Кедрин рассматривал плакаты, неряшливо налепленные на стены.
— Товарищ Кедрин, — торопливо заговорил Тищенко, приближаясь к секретарю. — Я не понимаю, ведь…
— А тебе и не надо понимать. Ты молчи громче, — перебил его Мокин, садясь за стол. Он выдвинул ящик и после минутного оцепенения радостно протянул:
— Еоошь твою двадцать… Вот где собака зарыта! Михалыч! Иди сюда!
Кедрин подошёл к нему. Они склонились над ящиком, принялись рассматривать его содержимое. Оно было не чем иным, как подробнейшим макетом местного хозяйства. На плотно утрамбованных, подкрашенных опилках лепились аккуратные, искусно изготовленные домики: длинная ферма, склад инвентаря, амбар, мехмастерские, сараи, пожарная вышка, клуб, правление и гараж.
В левом верхнем углу, где рельеф плавно изгибался долгим и широким оврагом, грудились десятка два разноцветных изб с палисадниками, кладнями дров, колодцами и банями. То здесь, то там вперемежку с телеграфными столбами торчали одинокие деревья с микроскопической листвой и лоснящимися стволами. По дну оврага, усыпанному песком, текла стеклянная речка, на шлифованной поверхности которой были вырезаны редкие буквы РЕКА СОШЬ.
— Тааак. — Кедрин затянулся и, выпуская дым, удивлённо покачал головой. — Это что такое?
— Это план, товарищ Кедрин, это я так просто занимаюсь, для себя и для порядку, — поспешно ответил Тищенко.
— Где не надо — у него порядок. — Склонив голову, Мокин сердито разглядывал ящик. — Ты что, и брёвна возле клуба отобразил?
— Да, конечно.
— Из чего ты их сконстролил-то?
— Тк из папирос. Торцы позатыкал, а самоих-то краской такой жёлтенькой… — Тищенко не успевал вытирать пот, обильно покрывающий его лицо и лысину.
— Брёвна возле клуба — гнилые, — сумрачно проговорил Кедрин и, покосившись на серый кончик папиросы, спросил: — А кусты из чего у тебя?
— Тк из конского волосу.
— А изгородь?
— Из спичек.
— А почему избы разноцветные?
— Тк, товарищ Кедрин, это я для порядку красил, это вот для того, чтобы знать, кто живёт в них. В жёлтых — те, которые хотели в город уехать.
— Внутренние эмигранты?
— Ага. Тк я и покрасил. А синие — кто по воскресеньям без песни работал.
— Пораженцы?
— Да-да.
— А чёрные?
— А чёрные — план не перевыполняют.
— Тормозящие?
Председатель кивнул.
— Вишь, порасплодил выблядков! — Мокин в сердцах хватил кулаком по столу. — Михалыч! Что ж это, а?! У нас в районе все хозяйства образцовые! В передовиках ходим! Рекорды ставим! Что ж это такое, Михалыч!
Кедрин молча курил, поигрывая желваками костистых скул.
Тищенко, воспользовавшись паузой, заговорил дрожащим захлёбывающимся голосом:
— Товарищи. Вы меня не поняли. Мы и план перевыполняем, правда, на шестьдесят процентов всего, но перевыполняем, и люди у меня живут хорошо, и скот в норме, а падёж — тк это с каждым бывает, это от нас не зависит, это случайность, это не моя вина, это просто случилось, и всё тут, а у нас и порядок и посевная в норме…
— Футбольное поле засеял! — перебил его Мокин, выдвигая ящик и ставя его на стол.
— Тк засеял, чтоб лучше было, чтоб польза была!
— Верёвкой стены конопатит!
— Тк это ж опять для пользы, для порядку…
— Ну вот что. Хватит болтать. — Кедрин подошёл к столу, прицелился и вдавил окурок в беленький домик правления. Домик треснул и развалился. Окурок зашипел.
— Пошли, председатель. — Секретарь требовательно мотнул головой. — На ферму. Смотреть твой «порядок».
Тищенко открыл рот, зашарил руками по груди:
— Тк куда ж, куда я…
— Да что ты раскудахтался, едрена вошь! — закричал на него Мокин. — Одевайся ходчей, да пошли!
Тищенко поёжился, подошёл к стене, снял с гвоздя линялый ватник и принялся его напяливать костенеющими, непослушными руками.
