Сомали Мам - Шепот ужаса
Приходилось заставлять себя идти в эти сырые, грязные подворотни за Центральным рынком, где я когда-то продавала себя. Я так никогда и не смогла дойти до борделя тетушки Пэувэ. Слишком живы были воспоминания — стоило только приблизиться к тем местам, как мне становилось плохо.
Не знаю, узнавали ли меня на улицах. Может, и нет. Я иначе одевалась, да и сама стала совсем другой. Кто разглядит в уверенной в себе, хорошо одетой женщине жалкое, щуплое привидение, которое звали «черной» или Айя? Никого из знакомых я разыскивать не стала.
Всего за два с половиной года Пномпень сильно изменился. Город стал гораздо богаче, людей на улицах заметно прибавилось. Повсюду развернулось строительство. Бордели тоже изменились. Раньше заведения прятались в переулках, теперь же публичные дома подобрались к самым улицам — стояли у всех на глазах. Они сделались официальными заведениями.
Хуже всего были бордели в Свей Пак. У нас с Пьером была машина — тарахтевшая бледно-голубая «Камри», купленная за восемьсот долларов, и я на машине ездила в тот пригород. За шесть миль от Пномпеня попадаешь в целый район борделей, сгрудившихся вдоль главной дороги. В Свей Пак были не только жалкие домишки, но и бетонные здания с высокой оградой и запирающимися воротами. Выглядели они, как крепости, ясно было, что их охраняли с оружием — любой человек, имевший в Пномпене собственный бизнес, имел оружие. В большинство этих домов доступ мне был закрыт. Многие девушки там содержались как пленницы, некоторые были совсем маленькими девочками — Свей Пак специализировался на вьетнамках, красивых и с бледной кожей, а еще на девственницах.
Были девочки не старше десяти лет, а то и моложе. Зачастую они были сильно избиты. Это было ужасно — раньше я такого не видела. Я начала ходить по борделям каждый день, отводя девушек в клинику организации «Врачи без границ» или в госпиталь, где работал Пьер.
* * *Тем временем Нинг. дочь Сопханны, тяжело болела. Ей было лет шесть, она заболела еще когда семья перебралась в Пномпень. Мы с Пьером отвезли девочку в госпиталь, и у нее нашли туберкулез. Ее лечили в госпитале, но когда выписали, она все еще была очень слаба. Однажды Сопханна пришла ко мне белая как полотно.
Она рассказала, что муж собирается отдать Нинг соседке — та предложила забрать девочку, поскольку сама была бездетной. Даже деньги за нее предложила. Муж сказал, что раз Нинг все время болеет, лучше ее отдать. Сопханна пришла ко мне с просьбой найти какой-нибудь выход. Мы нашли его: Пьер и я, носившая своего ребенка уже восемь месяцев, решили взять Нинг к себе. Она была самым замечательным ребенком на свете, такой ласковой, мы в ней души не чаяли.
Время родов приближалось, а я все еще не свыклась с мыслью о том, что у меня будет ребенок. Живот рос, ребенок внутри толкался, скоро ему потребуюсь я, но меня до сих пор пугала даже мысль о предстоящем материнстве. У меня у самой матери не было, и я ощущала всю болезненность этой пустоты. Себя же в роли матери я вообще не представляла. На душевную поддержку Пьера рассчитывать тоже не приходилось: он не понимал моих мучительных сомнений. Его больше забавляли изменения в моей внешности: он говорил, что я стала прямо-таки огромной — настоящий танк.
Несколько месяцев мне снились кошмары. Я видела жуткие образы тех женщин, которым «помогала» в родах, когда была акушеркой в Ttone. И я сказала Пьеру, что ни за что не стану рожать в местной больнице. В Камбодже все продавалось, даже дипломы, в том числе и медицинские. Он успокоил меня и предложил родить в тайской больнице, в Бангкоке.
За две недели до родов я вылетела в Бангкок. Там меня встретила мать Пьера. Теперь она была гораздо любезнее, мы даже подружились. Больница оказалась очень чистой, отлично оборудованной, однако мое душевное состояние оставалось прежним. Врачей я не понимала — они говорили на тайском и английском, а английского я тогда еще не знала.
Врач сказал, что схватки уже начались. Все прошло быстро — я родила еще до того, как успел прилететь Пьер. Имя малышке мы уже дали заранее. После долгих обсуждений предпочли довериться провидению: открыли словарь и первое, что нам попалось, было название турецкого города. Вот так наша дочь получила имя: по названию места, находившегося между Камбоджей и Францией, — Адана.
Сразу после родов мне передали младенца. Я взяла на руки это теплое и такое прекрасное существо. Дочь спокойно посмотрела мне прямо в глаза. В тот вечер со мной что-то произошло. У меня как будто началась новая жизнь. Я понимала, что вот он, мой ребенок, моя малышка, она вышла из меня, как я вышла из чрева своей матери, которую не помню и никогда уже не узнаю. Всю ночь я плакала, не сводя с дочери глаз. «Моя крошечка, я не хочу, чтобы тебе выпало то, что выпало мне, — говорила я. — Я никогда не оставлю тебя и всегда буду оберегать».
Мы вернулись в Пномпень. Свекровь была очарована Аданой. Она со всем примирилась, ведь я подарила ей внучку Пьер тоже радовался. Когда мы вышли погулять вместе с Нинг и Аданой, Пьер сказал мне, что я такая красивая и такая счастливая!
* * *Когда Адане исполнился месяц, мне позвонил Роберт Дойч, американец, и попросил прийти по очень срочному делу. Роберт возглавлял группу PADEK — «Партнерство в целях развития Камбоджи», работавшую с выселенцами — бедняками, которых лишили жилья. Он сказал, что сейчас в его кабинете находится женщина, которая утверждает, будто ее дочь продали в публичный дом. Женщина хочет вернуть своего ребенка. Роберт подумал, что, может быть, я смогу ей помочь.
Девочке еще не исполнилось тринадцати лет, звали ее Срей. Мать рассказала, что подозревает подругу невестки. Я наведалась в тот район, где жила женщина: соседи рассказали, что подруга эта нигде не работает, но время от времени у нее появляются немалые деньги. Еще они рассказали, что брат этой женщины служит в полиции.
По дороге домой я зашла в наш полицейский участок и разыскала Сриенга — молодого полицейского, который приходил к нам. Я объяснила ему, что мы задумали, и попросила тайно проследить за той женщиной. Сриенг тут же согласился.
Через несколько дней Сриенг рассказал мне, что та женщина ходила в местный публичный дом, который расположен рядом с моим домом. Мы решили, что на следующий день Сриенг пойдет туда под видом клиента. Спросит, не поступали ли новенькие, и попытается вызнать, нет ли среди них Срей. Так он и сделал, на что мибун сказала ему: «Она еще слишком больна, чтобы принимать клиентов».
Я переговорила с Робертом, и он сказал, что мы вдвоем отправимся в полицию. Мать Срей всего-навсего простая бедная женщина. Если она станет действовать в одиночку, полицейские и пальцем не шевельнут. Но если мы с Робертом подадим официальную жалобу от имени организации, полиция будет вынуждена что-то сделать. Только на это мы и рассчитывали.
Наш официальный визит и заявление вызвали в полиции много шума. Нас заверили, что в этом вопросе разберутся и примут меры. Но не все было так просто. Вообще-то в то время полиция мало помогала нашей работе. Многие полицейские и сами были замешаны в таких делах: либо работали в борделях охранниками, либо сами пользовались их услугами. Многие даже вкладывали личные средства в развитие того или иного публичного дома.
Тот первый рейд оказался сущим фарсом. У борделя собралось человек десять полицейских. С ними были и мы с Робертом, а также мать девочки. Когда мы вошли через главный вход, сутенеры и почти все девушки выбежали через черный. Однако Срей, та, за которой мы пришли, осталась. Она лежала на грязной подстилке, бледная как мел. У нее был сильный жар, она никого не узнавала. Несколько недель сутенеры накачивали ее наркотиками — кажется, метамфетамином.
Мы отвели Срей в полицейский участок, чтобы она рассказала, что с ней произошло, и выдвинула обвинение. Девушка едва стояла на ногах. Ушла Срей с матерью. На следующий день я навестила ее, принесла лекарства. Но у Срей, уже приученной к наркотикам, началась ломка, недержание мочи. Было видно, что мать не в состоянии справиться с дочерью, она пыталась спрятать ее от соседских глаз. Спустя несколько дней мать пришла ко мне и попросила забрать Срей — ей такая дочь была не нужна.
Срей оказалась первой жертвой держателей притонов, поселившейся у нас. Нам негде было размещать девушек, не хватало денег, чтобы открыть приют, однако дома у нас были две спальни и гостиная. Не то чтобы очень большие, но место нашлось.
* * *В начале 1996 года Пьер, Эрик и я закончили работу по учреждению благотворительной организации, посредством которой можно было бы помогать проституткам. Мы очень долго не могли подобрать название — тут надо было проявить особую деликатность, чтобы не навлечь на девушек, которые будут жить в нашем приюте, еще больший позор. И остановились на AFESIP. В переводе с французского это звучит примерно гак: «Действия для женщин в чрезвычайных ситуациях». В этом названии все было правдой и при этом не было прямой отсылки к проституции.
