Чарлз Буковски - Голливуд
— Франсуа, ты можешь ко мне переехать. И у Джона, кажется, есть лишняя комната. Все не так плохо. Нет худа без добра.
— Да нет, худо почти всегда без всякого добра приходит. И остается навсегда!
— Тогда это смерть.
— Каждый день жизни и есть смерть. Я поеду во Францию! Буду действовать!
— Франсуа, а как же цыплята? Ты же не хотел с ними расставаться.
— Да черт с ними! Пускай неграм остаются! Пускай черномазые жрут белое мясо!
— Белое мясо?
— Я в тумане. Пожар тут был. Пожар. Я совсем старик, волосы поседели. Сижу в тумане. Пойду…
Франсуа повесил трубку.
Я попробовал перезвонить. Но слышал только автоответчик: «Говорите не со мной, говорите с этой машинкой. Я не желаю разговаривать…»
Оставалось надеяться, что у него была под рукой бутылка-друтая хорошего красного вина, потому что если оно кому и нужно было сейчас позарез, так это моему другу Франсуа. И моему другу Джону. И мне самому. Я откупорил бутылку.
— Как насчет стаканчика-другого? — спросил я Сару.
— Присоединяюсь, — ответила Сара. — Что новенького?
Я рассказал.
В первую ночь никто не явился убивать Джона Пинчота. На вторую у Джона было оружие, и он готов был встретить гостя. Но тот опять не пришел. Такие угрозы не всегда выполняют. Тем временем Франоин Бауэре оправилась после болезни.
— Пятьдесят баксов в день плюс комната и содержание — вот все, что я могу ей предложить, — сказал Фридман Джону.
Джону удалось уговорить его раскошелиться еще и на оплату перелета в Калифорнию.
Мне полагалось получить часть гонорара в первый день съемок. «Файерпауэр» обязалась заплатить Джону, а из этих денег он должен был выделить мою долю. Но никто никому ничего не заплатил. По-моему, вообще никто из съемочной группы не получил ни гроша.
Поэтому я решил пойти на банкет прокатчиков. Надеялся выяснить там у Фридмана, где застряли мои денежки.
Банкет назначили в пятницу в ресторане «Лимонная утка» — просторном мрачноватом заведении с большим баром и достаточным количеством посадочных мест. К нашему с Сарой приходу почти все они уже были заняты. Прокатчики понаехали со всего света. Выглядели они безмятежно и даже, пожалуй, брезгливо-устало. В основном ели, тщательно обдумывая заказ, говорили немного, пили мало. Мы нашли столик в сторонке, в углу.
Вошел Джон Пинчот и сразу устремился к нам. Подошел, улыбаясь: «Вот кого не ожидал здесь встретить. Нет ничего занудней банкетов прокатчиков. Кстати, у меня тут с собой…»
Он раскрыл сценарий в голубом переплете.
— Вот в этом месте надо сократить полторы минуты. Сделаешь?
— Конечно. А ты насчет выпивки не похлопочешь?
— О чем речь!
— Джон прав, — сказала Сара, — особого веселья тут не наблюдается.
— Может, с нашей помощью дело поправится, — сказал я.
— Хэнк, мне уже надоело отовсюду уходить последними.
— Что ж тут особенного…
Я принялся вычеркивать текст. Мои персонажи страшно болтливы. Все до одного.
Джон принес выпивку.
— Ну как, кромсаешь?
— Укорачиваю языки.
— Хорошо бы еще с выпивкой укоротить.
— С выпивкой не получится. Ее никогда не бывает слишком много. Вдруг раздались аплодисменты.
— Фридман, — сказала Сара.
Да, это был он — в засаленном костюме, без галстука, с оторванной пуговицей на мятой рубашке. Фридману было не до таких пустяков, как одежда. Но зато улыбка у него была очаровательная, а глаза прямо-таки буравили собеседников насквозь, почище любого рентгена. Явился из самого пекла, и жил в самом пекле, и готов был отправить туда каждого встречного-поперечного, только дай ему малюсенькую зацепку. Он переходил от стола к столу, отпуская короткие меткие замечания.
Пришла очередь нашего. Фридман отвесил Саре комплимент.
— Кстати, — я ткнул пальцем в сценарий, лежащий на столе, — сукин сын Пинчот заставляет меня вкалывать даже на банкете!
— И это хорошо! — ответил Фридман, повернулся и пошел дальше. Я сделал купюры и протянул сценарий Джону.
— Отлично, — сказал он. — Ничего существенного не выпало, а читаться будет просто здорово.
— Даже лучше.
Опять послышались хлопки. На этот раз по поводу явления Франсин Бауэре. Она еще не старушка, но старой закваски. Держится очень прямо и неторопливо поворачивает голову то вправо, то влево, то улыбнется, то посерьезнеет, то опять улыбнется. Вот она останавливается — секунд на десять, не дольше, раздумывая, куда ей присесть, и с достоинством идет вперед. Ее снова награждают аплодисментами. Вспыхивает магний. Она, расслабившись, останавливается на пару слов возле одного из столиков, потом продолжает свой путь.
Черт подери, подумал я, а сценарист-то? Тот, кто вдыхает жизнь (или заражает мертвечиной) в этих манекенов? Тот, кто заставляет биться их сердца, кто дарит им свои слова, побуждает к действиям, обрекает на жизнь или смерть — и все по своей воле? Где же этот человек? Кто и когда ловил его видоискателем? Кто приветствовал его овациями? А сценарист, как всегда, там, где ему положено быть — в темном углу, сидит и наблюдает.
И вдруг — батюшки! К нам приближается Франсин Бауэрс. Она улыбается Саре и Джону, а потом спрашивает меня:
— Вы вписали для меня эпизод с ногами?
— Франсин, все на месте. Ноги тебе обеспечены.
— Вы не пожалеете. У меня потрясающие ноги.
— Абсолютно в этом убежден.
Она наклонилась ко мне через стол, улыбнулась обаятельнейшей улыбкой, сверкнула глазами, продемонстрировала свои знаменитые туго обтянутые скулы: «И вы правы».
Затем выпрямилась и отошла к другому столику.
— Мне надо с Фридманом поговорить, — сказал Джон.
— Узнай заодно, когда деньги дадут.
Мы с Сарой сидели и изучали публику. Сара незаменима на всех гулянках. Она рассказывает мне, кто есть кто. Я без нее просто слепец. Я, признаться, невысокого мнения о человеческой природе и не очень-то стараюсь в нее вникать. Но Саре удается показать мне ее с забавной стороны, и я ей за это благодарен.
Вечер шел своим чередом. Мы с Сарой закуски по обыкновению не заказывали. Еда отнимает много сил, а после двух-трех стаканчиков совершенно теряет вкус. А вино, согреваясь, становится вкуснее. Откуда ни возьмись появился Джон Пинчот.
— Вон там, — указал он на какой-то столик, — один из фридмановских юрисконсультов.
— Отлично, — сказал я. — Он-то мне и нужен. Сара, за мной!
Мы подсели за его столик. Юрисконсульт уже порядком нагрузился. Рядом с ним сидела долговязая блондинка. Она сидела неподвижно, будто замороженная. Шея у нее была длинная-предлинная, ей просто конца не было. Смотреть страшно. И как будто замороженная.
Юрисконсульт нас сразу узнал.
— А, Чинаски! — сказал он. — И Сара!
— Привет! — сказала Сара.
— Привет! — сказал я.
— Моя жена, Хельга.
Мы поздоровались и с Хельгой. Она не ответила. Она была заморожена и неподвижно сидела в своем кресле. Юрисконсульт махнул насчет выпивки. Принесли пару бутылок. Начало неплохое. Юрисконсульт, звали его Томми Хендерсон, разлил по стаканам.
— Бьюсь об заклад, вы недолюбливаете адвокатов, — сказал он мне.
— Не как класс, конечно.
— Я порядочный адвокат, не мошенник. Вы, наверно, думаете, раз я работаю на Фридмана, мне палец в рот не клади?
— Не отрицаю.
— Так вот: вы ошибаетесь.
Томми осушил стакан и без задержки налил второй. Я тоже свой выпил.
— Притормози, Хэнк, нам еще домой ехать, — сказала Сара.
— Если меня развезет, вызовем такси. За счет адвоката.
— Пожалуйста, я готов.
— В таком случае…
Сара залпом опрокинула свой стакан.
Долговязая все пребывала в заморозке. Ей-богу, на нее больно было смотреть. Особенно на шею — длинную, тощую, с вздутыми венами. Отвратительное зрелище.
— Моя жена, — пояснил юрисконсульт, — бросила пить.
— Понятно, — сказал я.
— Какая вы молодец, — сказала Сара. — Такой шаг требует большого мужества и силы воли. Особенно когда все вокруг пьют.
— Я бы ни за что на такое не решился, — вставил я. — Хуже нет — сидеть трезвым, когда вся компания бухает как нанятая.
— Однажды я проснулась в пять утра на пляже в Малибу совершенно голая. С тех пор протрезвела раз и навсегда.
— Молодец, — сказал я. — Мужественный шаг.
— И не позволяйте сбить вас с пути, — сказала Сара. Адвокат Томми Хендерсон налил по новой себе, Саре и мне.
— Чинаски меня не любит, — сказал он своей Хельге. — Считает мошенником.
— Это не его вина, — отозвалась Хельга.
— Правда ведь, правда? — допытывался у меня адвокат. Он почти опорожнил стакан и заглянул мне в глаза: — Думаешь, я жулик?
— Не исключено, — ответил я.
— Думаешь, мы тебе платить не хотим?
