Сергей Алексеев - Игры с хищником
Но скоро вернулась и спросила:
– А вам на что столько? Свадьба, что ли?
– Не знаю, – смутился он. – Мама послала купить...
Макариха что-то заподозрила.
– Ей-то на что? – И вернула деньги. – Пускай сама приходит. А то вы там бомбы взрываете... Иди-ка от греха подальше.
Спорить с ней было бесполезно, эта бабка в лагерях сидела и даже с мужиками долго не церемонилась – огреет тем, что под руку подвернулось, и еще пинка даст.
Сычик убежал к железке, забрался в штабель шпал и стал думать – один день уже прошел. Тогда он еще был пионером и знал, что с самогонщиками идет борьба и дело это подсудное, поэтому если украсть у Макарихи восемь литров зелья, то это будет даже благородное и полезное дело.
Он сбегал домой, отнес деньги, чтоб мать не хватилась, и, дождавшись темноты, зашел к Макарихе с тыльной стороны, по огородам. Днем он высмотрел, что бабка держит свои запасы в каменном подклете – туда с жестянкой ходила, и вот подобрался, сел за курятником и стал ждать, когда у Макарихи свет погаснет. И только погас, как кто-то у калитки появился, потоптался, во двор заходит и стучит в окошко. Бабка свет снова зажгла, и Сычик увидел, что это мужик с их улицы, Гаврилов, за самогонкой пришел. У них свадьба намечалась, дочь замуж отдавали, за дядю Сашу Горохова, которого она ждала два года с фронта и потом еще три, пока он дослуживал срочную. Горохов вернулся хоть и раненым, но эдаким молодцом, с орденами и медалями, а невесту себе выбрал почему-то страшненькую, лупоглазую: у Гавриловых все девки были такими, но почему-то всех разобрали. А многие красивые фабричные оставались старыми девами.
Гаврилов с Макарихой пошептался, дал ей флягу, и та велела за калиткой ждать, сама же отомкнула замок и нырнула в подклет. Недолго там и побыла, выносит и подает самогон, стоят шепчутся. Дверь открытой оставила, и Сычик улучил момент, зашмыгнул за нее, а там темень – глаз коли. Двинулся на ощупь, и когда бутыль под руками оказалась, дверь брякнула, закрылась и замок повесили.
В первый миг он оторопел: подклет у Макарихи из дикого камня сложен, без окошек, как настоящий склеп. Но паники не было, подождал, когда бабка в дом зайдет, зажег спичку, осмотрелся: кругом бочки, кадушки, горшки и несколько бутылей, но в них керосин, льняное масло, деготь и еще что-то черное, вонючее – самогонки-то и нет!
Вот угодил в западню!
Посидел в темноте, послушал, уже первые петухи орут, завтра утром мать хватится, дома не ночевал, а она про взрыв еще не забыла, и начнется такой переполох... Нет, надо вырваться! Еще одну спичку засветил, дверь дубовую потолкал, мазаные стены оглядел, потолок, за которым бабка спит, и охватила его такая тоска, что слезы подступили.
И вдруг подумал: неужели со снарядом на стрельбище повезло, а тут не повезет? Боженька-то его любит!
И с этой уверенностью стал ждать. Немного времени и прошло, как услышал: кто-то опять калиткой заскрипел и в окно постучал – за самогоном пришли. Но ведь у Макарихи его больше нет! Сейчас отправит восвояси и дверь не откроет...
Но бабка вдруг замком забрякала, отпирает его и впотьмах входит в подклет. Сычик судьбу испытывать не стал, с места так рванул в двери, что грузную, оплывшую Макариху с ног сшиб. Та заорала дурниной, однако он порскнул за курятник, там по огороду и к железке. Со вторыми петухами домой прибежал, тихо прокрался к своей постели и лег. Мать на работе сильно уставала и ничего не слышала.
Утром убежал в школу, а там пацаны уже обсуждают, как на Макариху ночью черт напал и давил ее в подклете, дегтем поливал и копытами топтал; она же так кричала, что весь край сбежался, кое-как достали бабку, от дегтя отмыли, и теперь она лежит и хворает. Учительница же потом сказала, что Макариха дурным делом занимается, мужиков спаивает, дескать, так ей и надо.
Сычик все это слушал и едва сдерживался, чтоб не засмеяться, да время-то идет, надо самогон добывать, завтра вечером на мельнице танкист с «вальтером» ждать будет. И тогда он подошел к одному парню из ФЗО, у которого уже был пистолет, и спросил, где он самогон добывал, когда выменивал. Старшие ребята после случая со снарядом Сычика уважали и разговаривали как с равным, поэтому фэзэошник честно признался, что купил самогон на Выселках – была такая деревня в полутора верстах от Ельни, мол, там дед есть, который и пацанам продает.
Сычик опять деньги взял, жестянку и после школы отправился на Выселки. Прибежал, а там, как назло, милиция нагрянула и у этого деда самогон и брагу из бани выносят и льют прямо на дорогу! Мужики стоят вокруг, матерятся, дескать, изверги, сколько добра дед перевел, а вы его в грязь...
Сычик пришел в город уж затемно, домой идти не хочется, ни есть ни пить – пропал офицерский «вальтер». А ведь кому-то повезет, может, даже не взрослому, а парнишке, и будет ходить потом и хвастаться... Шел он и размышлял так, когда увидел дом Гавриловых на своей улице. Там, похоже, к свадьбе готовились, везде свет горит, женщины все из комнат вынесли и стены белят, окна, двери – нараспашку, потому что вонько: в известь клопомор добавляли, на всю улицу несет.
Он и не собирался воровать, а только хотел на дядю Сашу Горохова поближе взглянуть, который в военной форме перед женщинами красовался и что-то им рассказывал. На фронт его взяли в сорок третьем, когда и семнадцати еще не было, но парень навоеваться успел, звание младшего лейтенанта получить и аж четыре ордена, не считая медалей! Только вот бандеровцы уже после войны руку ему искалечили. Перебитая лучевая кость не срослась, поэтому кисть смотрела вбок.
Сычик у притолоки сеней встал и глянул в проем: статный, высокий герой-жених грудь выгнул, медалями звенит, а на полу за ним, куда указывала его неестественно выгнутая ладонь, – горшки, чугуны и прочая кухонная утварь, которую вынесли, чтоб белить не мешала. И среди всего этого стоит знакомая фляга, которую Гаврилов Макарихе подавал, да так близко – рукой достать...
Он не хотел, но рука сама протянулась, а ноги понесли прочь.
Спрятавшись за сараем, он самогонку в свою жестянку перелил, чужую флягу в землю зарыл, потому что очень уж приметная, затем деньги незаметно на место положил.
Тут мать ужинать позвала и стала принюхиваться.
– Чем это от тебя пахнет?
– Это не от меня пахнет, – сказал Сычик. – Это у Гавриловых в доме белят с клопомором. К свадьбе готовятся.
Она и успокоилась. Наутро Гавриловы пропавшей фляги не хватились, по крайней мере почтальонка, вместе с газетами разносившая сплетни, ничего не сказала. И, возвращаясь из школы, Сычик ничего особенного во дворе их не заметил, разве что дядя Саша Горохов со своей лупоглазой Васеней сидели на лавочке и, увлеченные друг другом, ничего вокруг не замечали.
Ближе к вечеру, пока мать не пришла с работы, он взял жестянку и огородами, пустырями вышел на каменку. Она тогда еще гладкая была, сухая и сама ноги несла. Самогонку он спрятал неподалеку от Сычиного Гнезда, развел огонь на месте кострища и сел на бревна танкиста ждать. А они что-то запаздывают, должно быть, командиры не отпускают – нарядные девчонки с фабрики пришли, расселись вокруг и тоже ждут, шутят.
– А пускай так и вообще не приходят! Нам одного Сычика на всех хватит. Правда, Сычик?
И хоть седина взрослила, но он в тринадцать лет еще робел и не умел, не знал, что ответить, и, должно быть, краснел, что их еще больше раззадоривало. Среди фабричных оказалась одна девчонка лет двадцати – Рита Жулина. Она не приезжая была, а местная, ельнинская – черноглазая, волосы темные, длинные, с крупной волной, а шейка тонкая и плечи узкие. Сычик еще тогда ниже взгляд не опускал, поэтому она представлялась ему подростком и разница в возрасте не замечалась. Но танкисты на гульбище говорили, что грудь у нее выше дульного среза и зад как башня. И еще про нее почтальонка рассказывала матери, будто она, бесстыжая, женатых мужиков сманивает и спит с ними, хотя этого никто не видел.
Однажды вскоре после взрыва на стрельбище Рита встретила Сычика на улице, потрепала седой чуб и говорит:
– А ты стал мальчик симпатичный! Расти скорей, пригодишься!
Засмеялась и пошла себе.
И сейчас подсела к нему, ущипнула за бок и вдруг спрашивает шепотком – в самое ухо:
– Это правда, говорят, твой дед был большой охотник до девчонок? Будто он на фабрике их топтал, как курочек в курятнике?
Сычик отшатнулся от нее, а потом и вовсе убежал с бревен в темноту и там затих. Рита же хохочет, и ее смех булькает в ушах, словно горячая вода после купания.
Тут наконец-то танкисты на полуторке приехали, патефон привезли и гармошка заиграла. Он подошел к гульбищу, а танкист уже ищет его.
– Ну что, принес? – Им выпить не терпится, а то какая гулянка?
– А ты? – спросил с достоинством.
Солдат брякнул медалями и достал из заднего кармана галифе «вальтер», из другого – горсть патронов.
– Держи!
Сычик спрятал пистолет к животу, под ремень, патроны рассовал по карманам, привел танкиста к омуту и отдал жестянку. Тот отвернул пробку, попробовал – крякнул и поморщился.
