Марина Степнова - Где-то под Гроссето (сборник)
В канун рождества чуть похолодало – плюс десять градусов, легкий прохладный намек на приближающийся праздник. Они пошли выбрасывать мусор в одних свитерах – и по дороге встретили почтенную синьору в норковой шубе и на велосипеде. На руле – плетеная корзина. В “Conad” за покупками. Синьора неодобрительно посмотрела на тяжелый мусорный пакет у него в руках. Это была женская работа. Эту работу должна была делать женщина. Они засмеялись, помахали ей, но сеньора возмущенно застрекотала дальше, сверкая то спицами, то рыжим драгоценным мехом. Наверняка будет сплетничать с кассиршей, той черной, синегубой, увешанной бранзулетками, что ненормально оживлялась при виде каждого малыша. Зеленый пластиковый контейнер (называется “bidone”), в который сносил мусор весь городок, был с головокружительным видом на море, которое зимой просто рисовали на картоне, одной синей густой линией, всё темнеющей и темнеющей к горизонту, пока не наступали сумерки.
Обедать решили у Массимилиано, набрав в честь праздника и того, и сего, и самого лучшего вина, которое только мог выдержать их скромный кошелек. Мимо ресторана прошел старик, высокий, красивый, с дворняжкой в поводу; еще не знакомые, но уже родные, они заулыбались приветливо, совершенно счастливые, как дураки. Как дураки. Старик остановился. Дворняжка тоже. Saluta la signora, попросил старик, и дворняжка отвесила ему неуклюжий и стыдливый поклон. Non me. La signora! И дворняжка тотчас исправила оплошность. Он защелкал фотоаппаратом, она засмеялась и сразу заплакала – она всё время тут плакала, быстро, легко, – и Массимилиано, вышедший из кухни с десертом в руках, терпеливо переждал этот крошечный сверкающий дождь. Это ничего, хорошие слезы, просто тут совсем близко к Богу, – объяснил он и поставил перед ними две дрожащие от нежности паннакотты, на каждой – ложка варенья. Она попробовала: что-то очень знакомое, но нет, не разобрала, попробовала снова – и снова не угадала.
– Яблоки? – спросила она, стараясь не делать ошибок и выдержать правильную интонацию. – Это ведь яблоки, Массимилиано, да?
– Нет, – ответил Массимилиано. – Это не яблоки. Каки.
Карманный разговорник (на всякий случай всегда с собой) предложил им на выбор айву, груши и, застеснявшись, умолк. Нет, не айва, синьора, говорю же – это каки. Варенье из каки. Тут их много. Погуляйте вокруг. Вы увидите.
Они не стали гулять, понеслись домой, толкаясь, как дети, помирая со смеху и строя немыслимые предположения. Кабачки? Дыни? Ну какие сейчас кабачки и дыни! Ты что! Погоди, сейчас всё узнаем! Интернет, сонный, деревенский, еле ворочался, Google-переводчик открывался целый час.
Каки оказались хурмой. Он вышел на улицу и нарвал ее прямо с дерева – вяжущую, круглую, похожую на чуть помятое в пальцах солнце.
* * *Массимилиано забрал чаевые – слишком щедрые, чтобы обрадоваться: чужое расточительство всегда обидно – ты вкалываешь с утра до вечера, гнешь спину, дрожишь мордой над раскаленными кастрюлями, ради каждого чентезимо, а они… Массимилиано махнул рукой, закурил. Старик с дворняжкой вернулся, взял стаканчик граппы, понюхал, покачал головой. Я бы убил жену за такую граппу. Я бы тоже, откликнулся Массимилиано. Но это покупная. Дрянь для туристов. Давай, пей и проваливай, мне пора домой. Рождество.
Старик еще раз покачал головой.
Надоели эти русские, – сказал вдруг Массимилиано. Сил нет. Приезжают и думают, раз у них деньги, они здесь свои. Гнать бы их всех. Изгадили всё побережье.
Кризис, – невпопад ответил старик.
И первая рождественская звезда медленно выплыла на невероятное итальянское небо.
Дядя-цирк
Вы боитесь? Я – почти всё время.
Гражданской войны, инфляции, революции, пьяных.
Трезвых тоже боюсь. Вообще людей. Если в метро или на улице кто-то обращается ко мне с вопросом (как правило, дурацким), я инстинктивно делаю шаг назад и только потом объясняю, как пройти в библиотеку. В три часа ночи. А что такого? Старое доброе советское кино. Вообще я советское кино не очень люблю. Все такие честные, правильные – аж тошнит. Родину свою на полном серьезе любят. Родина! Сдуреть.
Я родился в восемьдесят седьмом. Моя родина – «Том и Джерри».
Вот что я люблю, так это дурацкие американские комедии восьмидесятых годов. «Мальчишник» с Томом Хэнксом. «Близнецы» со Шварценеггером. Еще «Джуниор», конечно. Над «Джуниором» я просто плакал, честное слово. Сидел и ревел. Хотя «Джуниор» – это 1994 год. Мне уже почти семь. Съедобные корки на содранных коленках. Билл Гейтс женился. Чикатило расстреляли. Джон Нэш получил нобелевку.
Вот еще классный фильм – «Игры разума».
Кино я смотрю на ноутбуке, телевизора у меня нет. Давно. Очень давно. То есть Путина от Медведева я еще худо-бедно отличу, а вот Хлопонина от Потанина – уже нет. Мне неинтересно. И те, кому это интересно, неинтересны мне еще больше. Я всего-навсего соглядатай. У меня есть аккаунты во всех соцсетях, но нет ни одной записи. Даже ни одного перепоста. Устав от кино, я ползаю по чужим страницам, не оставляя ни комментов, ни следов. Просто смотрю. Котики, котики, демотиваторы, все на защиту Навального, мимими! Навальный – ставленник Кремля! Кремль – проект Госдепа! В свои три года Митя уже пережил клиническую смерть во время операции и предательство родной матери. Теперь у него острый лейкоз. Плутин – вор! Смерть либерастам и дерьмократам!
Скроллим, читатель, скроллим.
Ноутбук с диагональю в двадцать один дюйм. Два по самое горлышко залитых терабайтника. Торренты. Если заказать пиццу на дом, можно вообще никуда не выходить. Никогда. И долбись оно всё конем. Но – надо. Ежедневно, с понедельника по пятницу, с десяти до восемнадцати ноль-ноль я – юрконсул. Звучит грозно, но на самом деле я не юрконсул, а лох. Оказываю юридическую поддержку молодым предпринимателям России. Согласно договоренности, достигнутой нами в “Шоколаднице”, высылаю подробный бизнес-план нашего стартапа. В очереди у меня томятся либо восторженные долбозвоны, алкающие лавров Стива Джобса, либо откровенные психи. Изобрели вечный двигатель, теперь пытаются наладить промышленное производство. Всем позарез надо бабла, славы и айнанэ. На мониторе у меня открыты разом «Консультант-плюс», «Гарант», «Одноклассники» и Facebook. Согласно пятому параграфу четвертого приложения к подзаконному акту от 23 марта, – бубню я неразборчиво, торопясь отделаться, и молодые долбозвоны почтительно затихают. Верят, что я помогу им предпринимать. Что хоть кто-то поможет. Стив Джобс умер, олухи. Девяностые прошли. Так что валите отсюдова, пока целы. Да всё равно куда. Лондон не резиновый, но если поднапрете – может, и втиснетесь. В этой стране вам делать нечего. Даже Песков ее так называет. Эта страна. Пескова я как раз опознаю. Пресс-секретарь Путина. Похож на моего физрука. Хороший был дядька. Научил меня прыгать через козла. Теперь я и сам козел. Вырос.
Юрист я не то чтобы плохой. Просто трус. Вот моя сокурсница Бекетова – смелая. Черный рейдер. Когда-то я мечтал с ней переспать, теперь не мечтаю. На очередную встречу выпускников она приехала на новенькой «бэхе». Шестерка, гранд-купе. Сотню делает за четыре с половиной секунды. Нереальная тачка. Тоже черная. Выжрав третий пластиковый стаканчик водки, я осмелел настолько, что протолкнулся поближе, потрогал теплый еще матовый капот. Бекетова смеялась, запрокидывая голову, так, чтобы была видна длинная белая шея, предусмотрительно перетянутая черным шнурком. На шнурке болтается скромный бриллиантовый крестик. Очень удобно. Рубить – здесь. Бекетова, – говорю, – а ты хоть понимаешь, что преступница? Это всё равно что врач, вместо того чтобы лечить, специально заражал бы больных сифилисом. Или бы ноги им здоровые отрезал.
Знаете, что она ответила? Ничего. Даже не повернулась.
Я выпил четвертый стаканчик и поехал домой на метро.
Улица Курганская. Съемная однушка. Двадцать пять тыщ в месяц. Первый этаж.
Знаете, чего я еще боюсь?
Полиции, гопников, СПИДа. Того, что мама умрет. Еще – ГМО.
Настеньке пять лет. У нее рак мозга.
Обычно я такое пролистываю сразу. Жулики в десяти случаях из десяти. Виртуальные побирки. Возле гастронома, в котором я отовариваюсь ежевечерними пельменями и ежеутренним йогуртом, побираются по-настоящему, живьем. Сразу три подвида. Какбэ нищая бабка, согнутая в немыслимую дугу. Уткнулась лбом в асфальт, под коленками – заботливо положенная картонка, чтобы, значит, не так жестко было страдать. Я бы и трех минут в такой позе не протянул, а она ничего, часами стоит, не шелохнувшись. Проверял. Живые статуи отдыхают. Толстая тетка с целой коробкой копошащихся котят. Этих, когда передохнут, просто выкинут на помойку и наберут новых. Еще пара печальных кобыл. В прямом смысле этого слова кобылы. Лошади. На них – прыщавые девицы в роли прекрасных наездниц. Тоже кобылы, между прочим. Каждая вдвое толще и выше меня. Жулят лошадкам на еду.
