Александра Маринина - Дорога
– А где дача, вы знаете?
– Она адрес оставила. Сейчас я у жены спрошу, у нее записано.
Родислав попросил Любу найти адрес соседской дачи и продиктовал его следователю.
– Далековато, – вздохнул тот. – Некому будет повестку отвезти.
– Давайте я отвезу, – вызвался Родислав. – И Татьяну Федоровну на суд привезу, вы не беспокойтесь.
– Вот спасибо вам! – обрадовался следователь. – Так я передам секретарю суда, чтобы повесточку прямо вам доставили, лады?
– Договорились.
На следующий день Романовы получили повестку для гражданки Кемарской, и Родислав поехал за город, чтобы предупредить Татьяну Федоровну о приближающемся суде и необходимости в скором времени прибыть в Москву. Лариса, уже почти полностью оправившаяся от пережитого шока, играла где-то с подружками, а ее бабушка, вся в черном, одиноко сидела на крылечке, смотрела в пространство и вздыхала. Увидев подъехавшего на машине Родислава, она даже не пошевелилась, а узнав про суд, долго жевала губами и ничего не говорила.
– Как я поеду? – наконец произнесла она. – Мне ребенка не с кем оставить. И на суд ее брать не хочется, незачем ей про родного отца такие ужасти слушать.
– Если хотите, мы Ларису заберем и отвезем на несколько дней к нам на дачу, там наши дети и моя мама. А после суда, когда все закончится, привезем сюда.
– Хорошо бы… Нет, не поеду я на суд. У меня совсем сил нет, все слезы выплакала, сердце болит постоянно, а тут до электрички добираться пять километров пешком да еще на электричке два часа трястись. Нет, не сумею.
– Я вас отвезу, – тут же ответил Родислав. – Приеду накануне, заберу вас с Ларисой, отвезем сначала ее к нам на дачу, а потом вас домой доставим.
– Тогда ладно, – согласилась пожилая женщина.
Так и поступили. За день до суда Родислав забрал бабушку и внучку, заехал на дачу, где отдыхали Коля и Леля с Кларой Степановной, оставил там Ларису и привез Татьяну Федоровну домой.
– Пойдемте к нам ужинать, – пригласил ее Родислав, выполняя наказ Любы, которая еще с утра подумала о том, что женщина вернется в пустой дом, где даже хлеба нет. – Жена нас ждет.
– Не нужно, – со скорбным достоинством ответила Татьяна Федоровна, – я уж сама как-нибудь. Мы не нищие, в подачках не нуждаемся.
Судя по всему, это было ее любимой приговоркой.
– Ну что вы, – принялся уговаривать ее Родислав, – никто и не думает, что вы нищие и нуждаетесь в подачках. Но ведь вас больше месяца не было в Москве, у вас и продуктов-то никаких нет. Не бежать же вам в магазин после такой тяжелой дороги. Тем более что завтра у вас такой трудный день, вам нужно отдохнуть, собраться с силами. Я же понимаю, как это нелегко: давать показания против собственного зятя, отца единственной внучки. Вам завтра силы нужны будут, и незачем их попусту тратить. Мы вас приглашаем по-соседски. Пойдемте.
Татьяна Федоровна сопротивлялась недолго и уже через пятнадцать минут сидела за накрытым столом в квартире Романовых: вернувшаяся с работы Люба успела приготовить вкусный и обильный ужин. Несмотря на переживания, аппетит у Татьяны Федоровны оказался отменным.
– Ой, просто не знаю, как я завтра все это выдержу, – запричитала она, когда Люба подала чай с домашним печеньем. – Такая мука! Такая пытка! У меня сердце не выдержит.
– Хотите, я пойду с вами? – предложила Люба. – Я могу позвонить на работу и попросить один день, меня отпустят.
Родислав искоса бросил взгляд на жену. У Любы действительно был в запасе отгул, но она планировала присоединить его к двум выходным и уехать вместе с Родиславом на дачу к детям на целых три дня. Неужели она готова пожертвовать этими длинными выходными, о которых так мечтала и к которым давно готовилась?
– Давайте я с вами пойду, – сказал он. – Мне не нужно отпрашиваться, у меня сейчас свободный график. – Он уловил благодарную улыбку жены и уже более уверенно продолжил: – Я буду все время рядом с вами, если что – лекарство дам, поддержу, успокою. И потом, я все-таки юрист, работал следователем, так что я смогу вам объяснить, что к чему, какие там порядки, что происходит, и вы не будете понапрасну волноваться. А Любаша пусть идет на работу, ее начальник не очень-то любит, когда она отпрашивается.
– Вот спасибочки, – заголосила Татьяна Федоровна, утирая слезы, – вот есть же добрые люди на свете, которые в беде не бросят! Дай вам бог здоровьичка! И вам, и вашим деткам.
Она долго еще сидела за столом, и было видно, что уходить ей не хочется. Да это и понятно: кому захочется в преддверии такого тяжкого события, как суд над близким человеком, возвращаться в пустую квартиру и предаваться одиноким тоскливым размышлениям и тревожному ожиданию. Кемарская, услышав, что Родислав сам юрист и бывший следователь, вцепилась в него мертвой хваткой.
– А если я завтра на суде скажу, что Генька Надьке моей не угрожал никогда и не бил ее? Его тогда отпустят?
– Татьяна Федоровна, следователю вы уже сказали, что он и скандалил, и угрожал, и бил вашу дочь. Ну как это будет выглядеть, если на суде вы начнете говорить совсем другое?
– А я скажу, что тогда со злости наговорила на него, а теперь опамятовалась и говорю правду.
– Только хуже выйдет. За то, что вы со злости наговорили на зятя неправду, вас могут привлечь к ответственности.
– Это что же? – испугалась не на шутку Кемарская. – Меня и посадить могут? А если я скажу, что меня следователь заставил Геньку оговорить? Скажу, что испугалась и сказала, как он велел, а теперь, на суде, говорю правду. Неужели за это могут посадить?
– Могут, – подтвердил Родислав. – Статья такая есть: дача заведомо ложных показаний. А еще есть заведомо ложный донос. Если вы вздумаете на суде говорить, что следователь вас заставлял и запугивал, чтобы вы сказали про Геннадия то, что сказали, то это как раз и будет заведомо ложный донос. Вы таким образом обвините следователя в преступлении, которого он не совершал. За это тоже срок полагается.
– Ай, батюшки! – закачала головой Татьяна Федоровна. – А что же мне делать? Нет, Генька, конечно, виноват, и пусть бы сидел себе, сколько ему суд определит, но только кто же нас с Лариской кормить-то будет? За Надьку девчонке до совершеннолетия пенсия полагается, сорок рублей, я узнавала. Это что же получается, нам вдвоем жить на эти сорок рублей и на шестьдесят рублей моей пенсии? Да мы же ноги протянем с голодухи! Нет уж, пусть Генька и супостат, но только пусть бы он на волю вышел и работать шел, копеечку бы в дом нес.
Почему-то в этот момент Кемарская забыла о своей любимой присказке «мы не нищие».
– Вы не отчаивайтесь раньше времени, – успокаивала ее Люба. – Завтра будет суд, и, может быть, Геннадия признают невиновным и оправдают.
– Да как же его признают невиновным-то, если он виноват?! – восклицала Татьяна Федоровна. – Ведь он же убил, ирод проклятый!
– Ну, мало ли как бывает. Может быть, адвокат найдет свидетелей, которые подтвердят, что Геннадий не убивал.
– Да как же не убивал, когда убил!
– Мы с вами этого не знаем, – мягко уверяла ее Люба. – Нас с вами там не было, и мы своими глазами ничего не видели.
– Да нечего мне своими глазами-то видеть, я и так все знаю! – заявила Кемарская.
Наконец она наговорилась всласть и ушла к себе на второй этаж.
– Спасибо тебе, Родинька, что вызвался пойти завтра с ней, – сказала Люба. – Но только я, наверное, все-таки отпрошусь и пойду с вами. Она вздорная и склочная старуха, тебе одному с ней не справиться.
– Ну зачем, Любаша? Ты так ждала этих трех выходных, чтобы побыть с детьми и отдохнуть как следует! Жалко же тратить целый отгул.
– Тебя мне тоже жалко, – Люба улыбнулась. – Она из тебя всю кровь выпьет. Решено, завтра пойдем все вместе. И потом, ты ведь тоже будешь нервничать, а кто тебя поддержит, если не я? Да и я на работе буду сидеть и думать, как там все идет, признают ли Геннадия виновным, буду волноваться, переживать. Лучше уж пойти туда и своими глазами все увидеть. Сейчас позвоню начальнику и предупрежу, что меня завтра не будет.
В прошлом году Любу Романову повысили в должности, теперь она была старшим экономистом, а поскольку Леля подрастала и болела все меньше, больничные по уходу за ребенком Люба брала все реже и, находясь на хорошем счету у руководства, вполне могла позволить себе взять отгул, оформив все задним числом и просто предупредив начальника по телефону.
* * *Перед Олимпиадой Москва опустела, проституток и бомжей отловили и вывезли за 101-й километр, всех, кого можно, отправили в отпуска, иногородних в столицу старались не пускать – купить билет в Москву можно было, только предъявив командировочное удостоверение, но на места пришла строгая директива: в командировки в столицу стараться без острой нужды не отправлять. Даже детей и подростков постарались убрать из города, предоставляя путевки в пионерские лагеря не на 26 дней, как обычно, а на целых 40.
