Пол Остер - Запертая комната

— Но было уже поздно.

— Да. Поздно.

— И долго ты пробыл в Нью-Йорке?

— Не знаю. Месяцев шесть-восемь.

— На что же ты жил?

— Воровал.

— Ты не хочешь сказать мне правду?

— Я стараюсь, но не все можно рассказать.

— А чем еще ты там занимался?

— Наблюдал за тобой и твоей семьей. Недели три прожил под вашими окнами, ходил за тобой по пятам. Однажды мы столкнулись на улице нос к носу, но ты меня не узнал. Смотрел мне прямо в глаза — и не узнал.

— Ты это сейчас придумал.

— Я, наверно, сильно изменился.

— Нельзя измениться до неузнаваемости.

— Значит, можно. Считай, тебе повезло. Я был готов тебя убить. Во всяком случае, в голове роились кровожадные мысли.

— И что же тебя остановило?

— Я нашел в себе мужество уехать.

— Какое благородство!

— Я не оправдываюсь. Просто рассказываю, как это было.

— Ну и?

— Я снова вышел в море. У меня сохранилась карточка моряка, так что я без труда устроился на греческий сухогруз. Отвратное судно, жуткая команда — как раз то, что мне было нужно, я это заслужил. Индия, Япония — куда мы только не ходили, и за два года я ни разу не сошел на берег. Когда впереди показывался порт, я запирался в кабине. Я не хотел никого видеть, я был живой покойник.

— А в это время я готовился поведать миру историю твоей жизни.

— Ты взялся написать мою биографию?

— Представь себе.

— Это была бы большая ошибка.

— Можешь мне не говорить. Я сам к этому пришел, хоть и не сразу.

— Так вот, однажды мы бросили якорь в Бостоне, и я решил сойти на берег. За два года я скопил кучу денег — хватило бы не на один дом. С тех пор я здесь.

— Ты живешь под чужим именем.

— Шервуд Блэк, прошу любить и жаловать. Для внешнего мира я никто. Из дому не выхожу. Даже женщина, которая два раза в неделю приносит мне все необходимое, меня не видит. Я оставляю для нее на пороге записку и деньги — просто и удобно. За два года ты первый, с кем я разговариваю.

— Тебе никогда не кажется, что ты выжил из ума?

— Вероятно, со стороны это именно так и выглядит, но ты ошибаешься. Даже смешно тратить слова на подобные глупости. Просто у меня, в отличие от многих, другие запросы.

— Ты не находишь, что в этом доме несколько просторно для одного?

— Слишком просторно. С тех пор как я сюда въехал, выше первого этажа я ни разу не поднимайся.

— Зачем же ты его купил?

— Он стоил копейки. И потом, мне понравился адрес.

— Площадь Колумба? — Да.

— Не понимаю.

— Хороший знак. Вернуться в Америку, чтобы открыть для себя площадь имени Колумба. В этом есть своя логика.

— И здесь ты решил умереть.

— Да.

— В твоем первом письме был назван срок — семь лет. У тебя еще год в запасе.

— Я себе уже все доказал, нет смысла откладывать. Я устал. С меня хватит.

— Уж не затем ли ты меня позвал, чтобы я тебя отговорил?

— Ничего подобного. Мне от тебя ничего не нужно.

— Тогда зачем?

— Передать тебе кое-что. В какой-то момент я понял, что должен объясниться. Во всяком случае, попытаться. Я потратил почти полгода, чтобы изложить это на бумаге.

— Я считал, что ты давно ничего не пишешь.

— Это совсем другое. Никакого отношения к моей прежней писанине.

— И где же твой опус?

— За твоей спиной. В чулане, на полу под лестницей. Красная тетрадь.

Я толкнул дверь в чулан и поднял с полу общую тетрадь — двести линованных страниц, скрепленных металлической спиралью. Бегло полистав ее, я увидел, что она до конца исписана знакомым убористым почерком. Даже теми же черными чернилами. Я вернулся обратно.

— И что теперь?

— Забери ее с собой. Прочтешь на досуге.

— А если я не смогу?

— Сохрани для мальчика. Может, прочтет, когда вырастет.

— Ты не вправе обращаться ко мне с такой просьбой.

— Он мой сын.

— Неправда. Он мой сын.

— Не буду настаивать. В сущности, я писал это для тебя.

— А Софи?

— Нет. Ты не должен ей ничего говорить.

— Вот чего я не понимаю.

— Чего именно?

— Как ты мог вот так взять и уйти от нее. Что она тебе плохого сделала?

— Ничего. Она тут ни при чем, да ты и сам знаешь. Просто мне на роду было написано жить не так, как другие.

— И как же?

— Прочтешь в тетради. Любые мои слова только исказят суть.

— Что-нибудь еще?

— Да нет, пожалуй. Мы подошли к концу.

— Ты не выстрелишь в меня, если я сейчас сломаю дверь.

— Не лезь на рожон. Погибнешь ни за грош.

— Я тебя вырублю прежде, чем ты успеешь выстрелить.

— Считай, что я уже покойник. Я принял яд.

— Не верю.

— Ты все равно не сможешь проверить, так это или нет.

— Я вызову полицию. Они взломают дверь и увезут тебя в больницу.

— Если что, я пущу себе пулю в лоб. Все равно будет по-моему.

— Тебя так привлекает смерть?

— Я так долго жил с ней бок о бок, что, кроме нее, у меня ничего не осталось.

Я не знал, что еще сказать. Феншо меня добил. Его дыхание еще звучало у меня в ушах, а мне казалось, что это из меня уходит жизнь.

— Мудак ты, — ничего умнее не пришло мне в голову. — Ну и стреляйся, раз ты такой мудак.

От бессилия я начал молотить кулаками в дверь. Я весь дрожал и с трудом сдерживал слезы.

— Тебе лучше уйти, — произнес он спокойно. — Не вижу смысла продолжать.

— С какой стати я должен уйти? Мы еще не закончили.

— Ошибаешься. Бери тетрадь и возвращайся в Нью-Йорк. Это все, о чем я тебя прошу.

Я чувствовал себя выжатым и опустошенным. У меня подгибались ноги, в голове потемнело, и если бы я не схватился за дверную ручку, то грохнулся бы на пол. Дальше — провал. Очнулся я уже на улице — в одной руке зонтик, в другой тетрадь. Дождь прекратился, но сырость пробирала до костей. Мимо меня с грохотом промчался грузовик, поманив за собой красными фарами. Глянув на небо, я с удивлением осознал, что наступает ночь. Я шел, как робот, не разбирая дороги. Пару раз упал. Голосовал, безрезультатно. Уронил в лужу зонтик и даже не подумал нагнуться.

В начале восьмого я добрел до станции. Нью-йоркский поезд пятнадцать минут как ушел, а следующий отправлялся в восемь тридцать. Я сел на вокзальную скамейку. Входили и выходили редкие пассажиры. Уборщик протирал мокрой шваброй мраморный пол. Рядом болельщики обсуждали последнюю игру «Ред соке». Наконец я не выдержал и открыл красную тетрадь. Я проштудировал ее насквозь, добросовестно пытаясь вникнуть в каждую фразу, и если я оставляю прочитанное без комментариев, то по одной простой причине: не знаю, как комментировать. Слова были все знакомые, но соединялись они как-то так, что вместе не уживались. Иначе, пожалуй, и не скажешь. Одно предложение перечеркивало другое, из предыдущего абзаца совершенно не вытекал последующий. Тем более странно ощущение абсолютной прозрачности. Феншо как будто поставил себе цель обмануть все мои ожидания. Это были не слова раскаявшегося человека. На каждый вопрос он отвечал вопросом, и текст, таким образом, остался открытым, незавершенным, требующим новых прочтений. После первой же фразы я сбился и дальше двигался на ощупь, напрочь сбитый с толку путеводителем, который был написан специально для меня. И все же меня не оставляла мысль: за этой внешней путаницей скрывается особо изощренный, продуманный во всех деталях план. Казалось, больше всего на свете он хотел потерпеть неудачу, расписаться в собственном бессилии. Конечно, я могу ошибаться. Я был не в том состоянии, чтобы воспринимать литературный труд, тем более судить о нем. Да, я прочел его от корки до корки, но стоит ли верить моим словам, если я сам себе не верю?

Я заранее вышел на платформу. Сеял мелкий дождь, изо рта вырывался пар. Я рвал страницу за страницей и, комкая, выбрасывал. Когда подошел поезд, в урну отправилась последняя страница.

1984

Приложение из книги «красная тетрадь»

Мой первый роман был подсказан мне телефонным звонком. Как-то днем, когда я в полном одиночестве сидел за письменным столом в своей бруклинской квартире и пытался работать, зазвонил телефон. Если не ошибаюсь, было это весной 1980 года, через несколько дней после того, как я нашел десятицентовик возле выхода со стадиона «Шистэдиум».

Я поднял трубку. «Детективное агентство Пинкертона?» — поинтересовался мужчина на другом конце провода. Я ответил, что он ошибся номером, и повесил трубку. После чего вновь сел за стол и вскоре напрочь забыл о звонке.

На следующий день примерно в это же время телефон зазвонил вновь. Тот же человек задал тот же вопрос: «Это агентство Пинкертона?» И опять я ответил: «Нет» — и повесил трубку. Правда, на этот раз я задумался над тем, что было бы, скажи я: «Да». Что произошло бы, если б я выдал себя за детектива из агентства Пинкертона? Если б взялся вести дело?

Откровенно говоря, я почувствовал, что упустил отличную возможность. Если этот человек позвонит еще раз, сказал я себе, надо будет заговорить с ним и попробовать понять, что происходит. Я стал ждать, когда телефон зазвонит снова, но в третий раз неизвестный не позвонил.