Николай Дежнёв - Асцендент Картавина
Кресло у старика массивное, с подлокотниками, прикидывал я, они помешают ему сразу рухнуть на пол, а там, глядишь, я его подхвачу. Вздохнул и, хотелось бы верить, непринужденно, произнес:
— Тут, Савелич, такое дело, не могли бы вы одолжить мне пистолет!
Однако ошибался. Нелидов, как сидел памятником себе, так сидеть и остался, только седые брови поползли вверх и бледные губы в задумчивости зажевали.
— Во оно как! — посмотрел он сначала в окно и только потом обратил взгляд на меня. — Могу поинтересоваться: зачем?
Специально я к разговору не готовился, решение принял экспромтом, однако объяснение у меня имелось. Правду говорить легко и приятно, для большей убедительности стукнул себя в грудь кулаком.
— Друг машину покупает, большие деньги…
— Так, вроде бы, не лихие девяностые! — хмыкнул Савелич, но, похоже, поверил. А может только сделал вид, тот еще хитрован, у него не поймешь. — И какую берет?
— Машину-то? Ну, эту… — я запнулся, с автомобилями у меня как-то не сложилось.
— Неужели на четырех колесах! — сделал Нелидов большие глаза, как если бы собственная догадка его же и удивила.
Но я на провокацию не поддался, не сплоховал.
— Джип «крусейдер»!
Выпалил и только потом сообразил, что слово это означает по английски крестоносец, рассчитанную на продажи по всему миру машину так вряд ли назовут. Но Савелич, в отличие от Иоанна Павла II, к полиглотам не принадлежал, поэтому ограничился кивком.
— Что ж, звучит красиво! Повезло тебе с друзьями, Картавин, есть у кого перехватить на черный день сотню-другую тысяч баксов… — и начал медленно подниматься на ноги. — Помочь ближнему, святое дело!..
Я опешил. Приготовился было врать дальше, и старый сыщик не хуже полиграфа меня бы расколол, а тут такое везение! Стоял, не в силах поверить, и смотрел во все глаза на Нелидова. Но вместо продолжения допроса с пристрастием, Савелич достал из заднего кармана пистолетик и погладил его любовно ладонью. За километр было видно, как не хочется ему расставаться с любимой игрушкой.
— Что с тобой поделаешь, бери! Но, если прищучат со стволом, нашел его в девяносто третьем на чердаке, куда лазил смотреть солнечное затмение. Запомнил?.. Так все говорят, менты привыкли. Впрочем, ты вряд ли им сгодишься, на тебя карманную кражу и ту трудно повесить, не то что глухаря с убийством…
Возможно это был комплимент, только я в его слова не вдавался, смотрел, не отрываясь, на лежавший на ладони Савелича дамский браунинг. Кто бы мог подумать, орудие убийства было элегантно. Однако вместо того, чтобы дать мне пистолет, Нелидов поковылял в дальнюю комнату, где, как я догадывался, находилась спальня. Появился оттуда через минуту, неся оружие завернутым в мягкую фланелевую тряпочку. Протянул мне сверток.
— На, владей! Игрушка, вроде бы, сто лет назад в Бельгии сделан. И калибр невелик, шесть тридцать пять, а дырку сделает, мало не покажется! Стрелять-то хоть приходилось?..
Я кивнул. Это было правдой, военная кафедра института, который я имел несчастье закончить, вывозила нас как-то на стрельбище. Из «макарова» попал один раз, зато в десятку, случайно. «Калашников» в моих руках гулял и дергался, как параноик. Поставили «удовлетворительно», по-видимому за то, что я не покрошил в капусту стоявшую поодаль комиссию. Впрочем, всем было все равно, и нас выпустили в мир в звании лейтенантов запаса. Сказали, поскольку военная специальность — дозиметрист, то солдаты мы одноразовые, прогуляемся с прибором перед наступающей пехотой, и можно хоронить. Так что Нелидову я не соврал, но смотрел он на меня с большим сомнением.
— Дай-ка сюда! Гляди, снимаешь с предохранителя и передергиваешь! Понял?..
Чего ж тут было не понять! Взял у него пистолет, он был, как игрушечный, но тяжелый. На рукоятке в овале какие-то буквы, на боку по французски «браунинг патент». Сделал все, как Нелидов учил, затвор встал на место со щелчком.
— Да не тычь ты мне стволом в живот, заряжен ведь! — отвел Савелич мою руку. Разрядил «браунинг» и снова взялся за тряпку, тщательно его протер. Вскинул на меня неожиданно глаза.
— Уверен, что нужен?
Я опять кивнул. Не потому, что был переполнен уверенностью, время вопросов прошло.
— Когда берете тачку?
— Что?.. Завтра… С утра!
— Днем занесешь! — протянул он мне пахнущий машинным маслом сверток. Было видно, как трудно Савеличу с ним расставаться. — И вот еще что, понапрасну не балуй! В человека выстрелить очень непросто, но, если достал, будь готов применить. В жизни пистолет нужен раз в десять лет, но тогда уж до х…
Поднявшись к себе на верхотуру, я первым делом прошел на кухню и вытащил из помойного ведра перчатки и смятый лист бумаги. Разгладил его на колене. Это был план отстоявшего километра на два от железнодорожной станции поселка с указанием, как лучше к нему пройти. Помеченный не без черного юмора крестиком, дом Хлебникова стоял крайним. Если верить изображенным Изольдой елочкам, непосредственно за ним начинался лес. Изучив рисунок, я прошел в комнату и осмотрелся. Все в ней показалось мне чужим, принадлежащим другой жизни. Нет, я с ней, прежней, не прощался, чувство было иным. И итогов не подводил, и о будущем не думал, а словно бы пытался себе представить, чем был жив владевший всем этим человек. Старый компьютер на маленьком столике, полки с книгами, картина на стене… Ведь чего-то он хотел, что-то было ему нужно, если каждый день в жару и в снегопад поднимался с продавленного дивана и начинал снова жить?
Так и не придя ни к какому выводу, сел, как если бы на вокзале, посредине комнаты на стул и выкурил сигарету. Потом, будто заметая следы, выкинул окурки в унитаз и тщательнейшим образом вымыл руки. Одежда у меня все больше универсальная: и в пир, и в мир, и в добрые люди, но есть и новая куртка. Однако, подумав, я ее забраковал и облачился в поношенную, опустил во внутренний карман сверток с пистолетом. Он припал плоской тяжестью к сердцу. Перебрал зачем-то валявшиеся на журнальном столике распечатки гороскопов, хотя, зачем они мне понадобились, не знал. Из полутьмы висевшего в прихожей зеркала на меня глянул худой малый с копной бросающихся в глаза, порядком уже седых волос. Берет делу не помог, в комбинации с большими очками он смотрелся странно. Возможно где-нибудь на окраине Парижа я бы и сошел за работягу с завода «Рено», но в России так мог выглядеть лишь занюханный жизнью художник или актер без ангажемента. Пришлось обойтись старой кепкой.
Все сходится, — сказал я себе, натягивая ее на голову, — готовность Савелича помочь тоже знак на пути, может быть в ряду других последний. И, выйдя на лестничную площадку, захлопнул дверь. Время приближалось к восьми, надо было спешить. Но, как я ни старался, так до ступенек магазина и не мог решить, надо ли заходить. Но и исчезнуть так просто из жизни Клавдии, всякое ведь может случиться, позволить себе не мог. Потянул тяжелую дверь, зная, что ничего хорошего из этого не получится.
Клава стояла, как обычно, за прилавком. Увидев меня, зарделась и крикнула в подсобку:
— Зинк, подмени, я на минутку!
После теплого солнечного дня на улице было холодно той лезущей за воротник зябкостью, что напоминает о близости первых заморозков. Клава передернула плечами и прижалась ко мне. Прошептала:
— Соскучилась! Вчера ждала, но ты не пришел…
Я неуклюже переминался с ноги на ногу.
— Часика через полтора освобожусь и прибегу, дорогу знаю, — продолжала она, заглядывая мне снизу в лицо. — Ты не жди, замерзнешь!
Я смотрел на нее и улыбался, вернее мне хотелось думать, что я улыбаюсь. Что на самом деле нарисовалось на моей физиономии, сказать было трудно, только Клава спросила:
— Ты что, не хочешь, чтобы я приходила?
Искала в тусклом свете фонаря мои глаза, которые я старательно прятал.
— Ты плохо себя чувствуешь? — отстранилась, во взгляде ее мелькнуло беспокойство. — Ты не здоров?..
Мне ее было очень жаль, но и объяснить ей я ничего не мог.
— Сегодня не получится! Есть одно дело…
— Ночью? — удивилась она и добавила, как если бы это был последний, самый весомый аргумент: — А как же «Абрау Дюрсо»? Я шашлыки припасла, можно на сковородке…
Надо было что-то срочно придумать, но голова звенела от царившей в ней пустоты.
— Понимаешь, друг, он сегодня должен умереть! — осекся, понял, что несу. Заторопился. — То есть, врачи говорят, совсем плох, если я поспешу, до утра точно не дотянет…
О Господи! Совсем заврался, но Клаве мои объяснения были не нужны. Она стояла полуотвернувшись и кусала губы. Лицо ее, если такое возможно, разом осунулось и потяжелело.
— Если друг, тогда конечно! Тогда поезжай… — произнесла она как-то совсем уж безнадежно и, немного помедлив, добавила: — те!
— Ты только не обижайся, ладно! Я могу у него застрять, — продолжал я голосом, бесцветным, как выцветший на флагштоке триколор, — похороны там, поминки, девять дней…
