Зои Хеллер - Правдолюбцы
Она обдумала пути к спасению. Можно слечь с пищевым отравлением. Впрочем, еще неизвестно, будет ли тут чем «отравиться». Самая простая хитрость — та, которой хозяйка вряд ли осмелится не поверить, — сделать вид, будто, позвонив матери, Роза узнает об очередном ухудшении в состоянии отца. Однако столь чудовищная ложь способна нанести вред ее карме.
А вдобавок на шабат ей не разрешат воспользоваться мобильником. Встав перед зеркалом, Роза рассеянно поглядела на свое отражение. «Капризничаешь, как ребенок», — упрекнула она себя. Глупо отвергать новый опыт только потому, что он не соответствует готовым клише. Куда подевалась ее жажда приключений? Ее ненасытное любопытство?
Роза слегка оторопела, когда, выйдя из туалета, наткнулась на Карен, караулившую под дверью.
— Не гаси свет! — крикнула Карен, но палец Розы уже нажал на выключатель, и туалетная комната погрузилась во тьму. Карен охнула. — Я так и думала, что ты забудешь. Вот и пришла напомнить.
— О боже! Прости. Я не… Снова включить?
— Нет! — завопила Карен. — Нельзя.
Голоса в холле возвестили о возвращении мужчин из синагоги. Карен сложила руки на груди:
— Прекрасно, теперь до конца шабата в туалете будет темно.
В гостиной Розу представили мужчинам — раввину Рейнману, троим его сыновьям-подросткам, мужу Леи, Майклу, и дряхлому плешивому старику мистеру Рискину — отцу хозяйки.
— Ага! — воскликнул мистер Рискин. — Это та самая дрянная девчонка, которая пропустила возжигание свечей!
Роза вежливо улыбнулась. В центре голого крапчатого черепа старика, напоминавшего гигантское перепелиное яйцо, виднелось углубление, которое пульсировало, словно младенческий родничок.
— Что тебя задержало? — со старческой бесцеремонностью наседал на нее мистер Рискин. — Заболталась с бойфрендами?
— Дедушка! — ласково урезонила его Лея.
Губы мистера Рискина задергались, предвещая очередной приступ остроумия.
— Говорят, ты отключила свет в туалете. Теперь весь вечер мы будем делать пи-пи в кромешной тьме.
Лея прятала лицо, притворяясь, будто дедушка, этот старый негодник, ее позорит.
— В твоей семье справляют шабат? — поинтересовался мистер Рискин.
— Нет, — ледяным тоном ответила Роза.
Мистер Рискин повернулся к Лее и поднял руки: сдаюсь, она безнадежна.
Все потихоньку двинулись из гостиной в тесную безликую столовую. Сервировка на столе обещала долгую и нелегкую трапезу. Быстро проверив карточки с именами гостей, Роза, к своему огорчению, обнаружила, что ей отвели место между Карен и Ребеккой, прямо напротив мистера Рискина. Она уже собралась сесть, но Карен схватила ее за руку:
— Еще рано! Сначала поблагодарим ангелов шабата!
Секунду спустя все взялись за руки и запели:
Шалом алейхемМал’ахей хашаретМал’ахей элионМимилек малехай хамелахим
Закончив молитву, взрослые уселись за стол, а дети Рейнмана по одному подошли к отцу за благословением. Затем раввин встал и запел. Это был невысокий человек хрупкого телосложения с маленькими белыми руками и крошечным алым ртом, сверкавшим из глубин его густой бороды, будто костер в лесу. Голос у него оказался неожиданно сильным и звучным. Карен театральным шепотом объяснила Розе, что раввин поет «эшет хайиль», хвалу жене из Книги притчей Соломоновых. На другом конце стола миссис Рейнман стыдливо потупилась. Этот спектакль, когда за обеденным столом мужчина, похожий на эльфа, выводит нежные рулады во славу своей жены и матери семейства, показался Розе нелепым и одновременно трогательным. В ее детстве на Перри-стрит всегда ели наскоро, без салфеток и прочего «баловства», под надзором негодующей матери, которая считала стряпню главным орудием угнетения женщин. Роза попробовала вообразить Одри на месте миссис Рейнман и Джоела, распевающего ей серенады, но картина получилась столь абсурдной, что Роза едва не рассмеялась вслух.
Обед подали лишь после того, как произнесли кидуш,[26] омыли руки и благословили халу.
— Что ж, юная леди… — обратился мистер Рискин к Розе, когда перед ней поставили тарелку с супом, в котором плавали кнедли из мацы. Роза нетерпеливо ждала, пока фраза одолеет ухабы в мозгу и речевом аппарате старика. — Как вам понравилось пение моего зятя?
Раввин попытался унять тестя:
— Леон, прошу тебя…
— Очень понравилось, — ответила Роза. — Ребе Рейнман замечательно поет.
— Вы слишком добры. Ну какой из меня певец, — не согласился раввин. — Вам бы послушать Майкла, мужа Леи. Вот он — великий певец.
— Нет, нет, Марти, — лукаво возразил Майкл, — я лишь сносный певец. Я вырос в семье музыкантов, поэтому хорошо знаю пределы своих возможностей.
— Майкл происходит из древнего рода канторов, — пояснил раввин. — Его отца, да будет благословенна память о нем, звали Шломо Ламм, и он был одним из лучших и известнейших канторов Канады.
Признание заслуг своих предков Майкл выслушал со скромной улыбкой.
Раввина отвлек один из сыновей, сидевших ближе к матери, — мальчик рассказывал о своих оценках за последнюю контрольную по математике. Карен перегнулась через стол к мистеру Рискину:
— Между прочим, Роза работает с детьми.
— Вы учительница? — спросил мистер Рискин.
— Нет, — ответила Роза. — Я помогаю организовывать занятия с детьми после уроков и во время каникул.
— Да? И где же это?
— У нашего Центра два отделения на Манхэттене, в самом центре и на окраине. Я работаю в отделении Восточного Гарлема.
Обдумав эту информацию, мистер Рискин продолжил расспросы:
— Значит, вы присматриваете за черными детьми?
— Да, большинство детей — афроамериканцы.
— Понятно! И… вам нравится эта работа?
— Да, нравится.
Старик пожал плечами:
— По мне, так человек сперва должен помочь тем, кто рядом, а уж потом приниматься за посторонних.
— Эти девочки и есть те, кто рядом, — возразила Роза. — Они живут в Нью-Йорке, как и я.
Прижав руку к груди, мистер Рискин беззвучно рыгнул:
— Ага, ну точно как ты.
Роза холодно улыбнулась и повернулась к Ребекке, сидевшей рядом:
— Наверное, у тебя скоро бат-мицва?[27]
Девочка затрясла головой:
— Нет. Мы не…
— Мы такого не устраиваем, — вмешался мистер Рискин. — Ортодоксы не принимают бат-мицву.
— Ясно, — сказала Роза, хотя понятия не имела, о чем он говорит.
— Бат-мицву выдумали евреи-реконструктивисты,[28] чтобы девочки «не обижались», — продолжал мистер Рискин. — А потом реформаторы[29] подхватили эту идею, и теперь она в большом ходу.
— Вот как.
Мистер Рискин вытер салфеткой нижнюю отвисшую губу:
— Я гляжу, ты вроде тех эмансипированных дамочек, которые считают, что если девочкам не устраивают бат-мицву, значит, они ущемлены в своих правах.
— К сожалению, я плохо разбираюсь в этом вопросе, — ответила Роза. — Но по-моему, если девочка захочет…
— Я так и думал! — перебил мистер Рискин. — Ты из тех женщин, которые хотят стать мужчинами. Феминистки думают, что быть женщиной позорно, но, видишь ли, мы, правоверные иудеи, ценим и чтим наших женщин. Они — верховные жрицы наших семейных очагов.
Роза смотрела не отрываясь на ложку, которой ела суп, — хорошо бы треснуть ею по мерзкому пульсирующему черепу мистера Рискина. Почему она должна уважать его религиозные чувства? Ведь на ее чувства мистеру Рискину абсолютно плевать.
— Осмелюсь предположить, — сказала она после паузы, — что женщина может быть верховной жрицей и одновременно иметь право на бат-мицву. Почему нет?
— Полная чушь! — замахал руками мистер Рискин.
Перепалка привлекла внимание других членов семьи.
— Леон, прошу тебя, — подал голос раввин Рейнман, — не приставай к нашей гостье…
— Юная леди, — мистер Рискин погрозил Розе артритным пальцем, — ты думаешь, что говоришь о религии, но это не так. Больно много ты на себя берешь.
После обеда раввин Рейнман повел Розу в свой кабинет.
— Боюсь, мой тесть был чересчур суров с тобой, — сказал он, когда они уселись в кресла.
— Нет-нет, — запротестовала Роза. — Я сама виновата. Мне жаль, что я его обидела.
— Не волнуйся за него, Леона трудно обидеть. Надеюсь все же, тебе у нас понравилось. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь как дома.
— Я прекрасно себя чувствую. Пение за столом было просто чудесным.
Раввин кивнул:
— Хорошо. А теперь. Роза… я хотел бы побольше узнать о тебе. Как случилось, что ты заинтересовалась ортодоксальной верой?
Роза уставилась в пол:
— Сама не знаю. В моей семье к религии не проявляли ни малейшего интереса.
