Александр Киров - Последний из миннезингеров (сборник)
Вопросы методично били в одну точку и были потрясающе неправильными с точки зрения грамматики.
– В каком воинском звании служил в армии Михаил Александрович Шолохов в годы Великой Отечественной войны? А) Сержант. Б) Лейтенант. В) Капитан. Г) Полковник.
В их пацифистской семье об армии вообще как-то не говорили.
– Дура! Откажись! – орали приятели писателя. – Две книги уже есть. На хрена ему больше? Он уже давно исписался!
Она посмотрела в экран.
– Полковник! – прошептал он, отлично понимая, что апеллирует к прошлому, – сюжет игры был записан как минимум неделю тому назад.
– Полковник! – неожиданно повторила она.
Ведущий забился в бессвязном словесном припадке.
– На кону миллион! – верещал он через минуту. – Вопрос всех вопросов. Кому из классиков принадлежат слова…
– У-хо-ди! – орали приятели писателя. – У-би-рай-ся от-ту-да…
– Лев Толстой, – ответила она через минуту.
Ведущий взвыл. На этот раз от плохо скрываемого восторга. Ответ был неверным. Она виновато улыбалась в экран. Губы ее тонко, чуть заметно дрожали.
– КРЕТИНКА!!! – орала теперь уже вся стопятидесятимиллионная страна, схватившись за свою болезную голову.
Впрочем, на самом деле кричавших было на одного меньше.
– Ласточка! – прошептал тот, который не кричал.
Потом он с отвращением выключил телевизор, встал и направился к письменному столу.
То, что станет танго
В ночном саду под гроздью зреющего манго
Максимильян танцует то, что станет танго.
Бродский «1867»– Сигареты… Десять пачек приготовила. Хватит?
– Хватит. Да я постараюсь бросить. Два раза соскочить не смог… Сейчас, думаю получится.
…Час назад они сидели на скамеечке в парке и ели мороженое. Воинственные подростки высокомерно посматривали на него, занимающегося этим, по их мнению, не достойным мужчины делом. Она наслаждалась вишневым пломбиром, он грыз твердый рожок…
– Тушенка… Тоже десять банок.
– Больше не надо. Жрать, что ли, я сюда пришел?
– Пресная вода. Десять литров.
– Хоть залейся.
…Сутки назад они лежали в полутемной комнате, смотрели в окно и гадали, что прячется в ночном небесном рисунке облаков. И если она утверждала: «Слон!», он непременно возражал: «Тигр!». А если ему чудился самолет, она обязательно грезила кораблем…
– Хлеб… Двенадцать буханок.
– Не хлебом единым…
…Месяц назад они оказались в одной компании, и впервые увидели друг друга. Она была в малиновом костюме, настолько вызывающем, что он сказал ей об этом при всех. Она вспыхнула так, что стала ярче своего костюма. «Вот теперь хорошо!» – тут же заметил он…
– Спички!
– Да, спички обязательно. И побольше. Вдруг чего…
Второй раз подряд он ответил серьезно.
Она, почувствовав нерв, задергалась, задрожала.
…Год назад они еще не были знакомы. Он был женат, а она работала в какой-то конторе, в которой о ее существовании забыли. У него были дети, а она была свободна как ветер. Его в случае минутного опоздания на службу могли очень строго наказать, а ее отсутствия, иного двух– или даже трехдневного – просто не замечали…
– Пора уже… Думай скорее, что еще забыла глупая баба…
– Моя любимая баба.
– Твоя любимая глупая баба, – всхлипнула она.
Он обнял собеседницу.
…В прошлой жизни она была ведьмой, по крайней мере, так сочла Святая Инквизиция, и сатанинское отродье сожгли на костре во Фландрии. Он был христианским миссионером, нес Учение Христово по миру и умер от тифа двадцати семи лет от роду…
– Не плачь. Может, выкручусь. Все. Иди. Через пять минут я уже буду оч-чень занят.
– У-у-у… – по-собачьи скулила она, уткнувшись в его плечо.
Он осторожно, хоть и твердо, отстранил от себя плачущую, за руку подтащил ее к двери и вытолкнул наружу.
…В предваряющей и завершающей все пустоте они были двумя всполохами зарождающегося света, двумя составляющими будущего звука, двумя тончайшими клетками, в ощущении породившими ощущение, двумя флюидами нового аромата. Нового, потому что в пустоте все новое, все впервые, все навсегда…
С улицы раздался звук отъезжающего авто, а через минуту забухал тяжелый двигатель.
– Все, – выдохнул он, удерживая боковым зрением окно. – Поехали. Началось.
Дверь
Улица. Сильный мороз, который, может быть, лишь кажется лютым от охватившего меня озноба. Обшарпанный белый когда-то купеческий дом. Разные конторы на первом этаже слева и справа от входа. Но сегодня они мне не интересны.
Третий раз за три дня иду по лестнице на второй этаж.
Опять дверь. Коридор. В нем еще одна дверь с золоченой ручкой. Эту дверь я и не могу открыть. Эту ручку я и не могу повернуть. Стою. Прислушиваюсь. За дверью спокойные женские голоса что-то обсуждают. Их обладательницы озадачены какими-то вполне житейскими вопросами.
– Поверни ручку, зайди! – приказывает мне тихий, никому, кроме меня, не слышный голос.
Но нет. Из соседней двери появляется рыжий мужик с рыжими любопытными глазами. Я отскакиваю от своей, вернее, не своей двери и поспешно иду через коридор. Я здесь случайно. А назавтра снова стою у двери с золоченой ручкой.
В какой-то момент мне кажется, что я решился. И я поворачиваю золоченую ручку! Я! Поворачиваю! Золоченую! Ручку! О чудо! Дверь открывается, но я вижу лишь письменный стол, за которым сидит какой-то всклокоченный парень и что-то неуверенно пишет то ли на бланке, то ли не страничке, вырванной из записной книжки. Он медленно поворачивает голову, и я – о ужас! – закрываю уже приоткрытую дверь и опрометью несусь оттуда прочь.
Сейчас я снова у этой двери. Сегодня я стою там долго и не прячусь от людей, потому что решился. Окончательно решился зайти. Я поворачиваю золоченую ручку и толкаю свое тело в дверной проем…
Страхи
Шарк-шарк. Шарк-шарк. Шарк-шарк…
Тяжелым февральским вечером Одинцов разметал от снега асфальт у подъезда, потому что на дверь его однокомнатной квартиры повесили дежурную табличку. Одинцов мел-мел снег и вспоминал то, что было раньше.
Шарк… Шарк-шарк… Шарк…
В детстве он боялся, что у него умрет мама. А еще – что умрет он сам. Когда стал подростком, боялся, что умрет отец. В тревожном юношестве боялся, что ему изменит любимая девушка. Когда стал зрелым мужчиной, боялся, что от него уйдет жена, а еще – что он потеряет работу и останется в нищете. В пожилом возрасте он испугался старости. К старости он ужаснулся одиночеству и снова, как в детстве, начал бояться смерти.
Шарк-шарк. Шарк… Шарк-шарк…
Когда его били, он давал сдачи. Когда хамили, огрызался в ответ. Бывало, проигрывал в карты много денег и пил неделями. Его уважали друзья, любили женщины. Но при этом он все время чего-то боялся…
Шарк-шарк. Шарк…
Мама у него умерла так давно, что уже перестала сниться своему сыну. Отец погиб еще раньше. Первая любовь наставила ему рога. И вторая. И третья. Жена ушла, устав жить с трусом, который вдобавок и работу сразу после ее ухода потерял. Потом Одинцов нашел новую работу, но трудился там без удовольствия и за гроши. А жениться так больше и не женился. Состарился он незаметно и рано.
Шарк…
Неожиданно Одинцов подумал, что успеет еще много раз напиться крепкого чаю, прочитать десяток книг, дождется лета и будет бродить по лесу; что в августе, когда белые ночи сменятся ночами темными, он разложит на подоконнике своей холостяцкой кухни грибы, будет чистить их и смотреть в темноту на редкие огоньки звезд; он понял, что больше в этой жизни не боится ничего, почувствовал, что любит жизнь и любим жизнью, домел мостки, улыбнулся и пошел к себе – спать.
Шарк-шарк. Шарк-шарк. Шарк…
Ведьма
Ведьма была одна, и поэтому ведьма была очень злая. Соседи напоминали ей о том, что она – ведьма и что она – одна, поэтому она жестоко мстила соседям.
Пару, жившую через дорогу, Алексея и Александру, она сглазила в ноябре. Тихо мела снег и улыбалась в платок, слыша ругань, доносившуюся из окна кухни. Когда Алексей повесился, она громко засмеялась во сне и не вышла за калитку, когда через три дня Алексея выносили из дома. На Александру ведьма навела порчу через десять лет. Ведьма часто навещала высыхающую заживо женщину, приторно ойкала и качала головой, а когда мела снег, все улыбалась и улыбалась в платок. И только когда к умирающей приходил священник, отчаянно кривилась.
Уходив родителей, она принялась за детей. Однажды ведьма придумала извести их одновременно. Как раз в тот день, когда старший приехал к младшему погостить. Оба парня были взрослыми и женатыми. Старший воспитывал сына. Через месяц от младшего ушла жена. И в тот самый момент, когда он позвонил женщине и сказал, что хочет развода, старший врезался на своей машине в другую машину. Он ехал из больницы и вез домой ребенка.
