Галина Щербакова - Крушение
«Что это со мной?» - подумал он и увидел и Галину, и Наталью, и Петрушку. Пронесли мертвую Бэлу, с волос которой капала кровь. Он один здоровенький среди мертвых, и полумертвых, и легкораненых. Он и этот мужичок в красном, который продолжал свое дело… «Ты отдал им свою машину, - услужливо шепнул ему некто. - Ты же понимаешь, в такой ситуации машина нужней всего… Это как кровь…»
Кровь! Он еще отдаст и кровь. И Валентин кинулся к «скорой».
– Может, нужна кровь? - спросил пожилую женщину в белом халате.
– Вы кто такой? - Она смотрела на него устало и в упор.
– Я? Журналист… - Он стал рыться в кармане, ища визитку.
– Напишите, чтоб чинили дороги! Чтоб не выпускали в рейс сломанные машины… Чтоб автобусов было больше… Скажите наконец хоть какую-то правду! Всем! - тонко закричала она и пошла прочь.
Стало стыдно. От идиотизма порыва, от его ненужности. И он вышел из оцепления. «Что там? Что там? - горячо спрашивали его те, кому не было видно. - Много жертв?»
«Тема, - вяло подумал Валентин. - Все выяснить и написать, как было… Написать на самом деле правду про дорогу, про машины, про сдавленных в них людей…» Но он знал, что не напишет. Ни это, ни другое. Он шел, размахивая дурацкими очками, сворачивая на улицы, по которым никогда не ходил. Уже через сто метров никто не знал об аварии. Люди катили в колясках детей, стояли в очередях, сидели на лавочках, ссорились из-за пустяков и таким же пустякам радовались. Поток обычной жизни казался настолько мощней и сильней странности смерти, что Валентин повернул назад, к шоссе, к аварии, чтоб убедиться, что было на самом деле. Он свернул во двор, через который, ему казалось, проходил, и увидел собственную машину. Выставив ноги из кабины, Василий вальяжно курил, а напротив него, облокотившись на велосипед, стояла голоногая фифа. Они небрежно болтали о чем-то своем, но Василий ничуть не удивился, увидев начальника. Он приветственно помахал рукой и сказал фифе:
– Я ж тебе говорил, что мой меня найдет. - И он подмигнул Валентину: - Он же видел, как я слинял… Это ему неудобно отказывать милиции, а мне удобно. Правильно вы меня вычислили в этом дворе…
Как объяснить Василию, что он ничего не вычислял? Что случайно оказался в этом дворе? Что был уверен, что его машина там, на «беде»?
Василий открыл ему дверцу. Фифа смотрела весело и нагло. Пахло дымом хороших сигарет. Он снова в своей жизни, где у него рождались мысли, где он умелец и хват, куда не приходили видения и призраки и где ничего не сходило с рельсов.
– Значит в Крюково? - спросил Василий.
И тут Валентин вспомнил, что с рельсов все-таки что-то сошло, раз он едет в Крюково. Вот у него и пакет тут приготовлен вьетнамской соломкой и чешскими стекляшками. Презент одному подагрическому старику за совет и информацию, если он захочет их дать.
Но не было безусловности решения ехать. Что-то все-таки изменилось, и о соломе он подумал именно как о соломе… Не больше… Василий ловко выезжал на магистраль, «гараясь попасть выше аварии, а Валентин искал в себе решительность и уверенность, которые куда-то канули.
– Знаешь, - сказал он Василию, - если ты вон там сделаешь правый поворот, а потом еще один правый, мы окажемся возле одного дома, где ты меня и бросишь. Отложим Крюково.
Василий молча сделал два поворота. Знал он этот дом. В этом доме Валентин жил со своей первой женой, Натальей. Потом были сложные обменные игры и махинации, в результате которых Кравчук имеет теперь свою трехкомнатную в центре, а Наталья комнату где-то в Бескудниках. «Зачем ему надо в бывший свой дом? Что он там оставил?» - подумал Василий. Но тут же решил, что не его дело это выяснять, его дело рулить и тормозить, не задавая вопросов. Он остановился недалеко от дома. Смотрел вперед и ждал. Ждал стука дверцы, каких-то слов. Но сзади было тихо. Глупо смотрел на свои бывшие окна Валентин Кравчук, очень глупо. И не мог объяснить, что его сюда привело. Следствия и причины будто поменялись местами. Важным стала сущая чепуха: у него в этом доме на шестом этаже начал расти тополек. Вгрызлось семечко в щель между балконом и стеной и пустило росток параллельно земле. Невероятно было потом, когда, вопреки всем законам физики, крохотное деревце выпрямилось и пошло тянуться вверх. Если ему что было жалко бросать, так это тополек, который к тому времени, как ему уезжать, вырос уже выше балконных перилец.
Сейчас дерева на балконе не было. Может, его не было уже давно - он ведь ни разу сюда не приезжал, только возникла в голове странная связь между тем, что его вопрос отменили, аварией и тем, что тополька не было.
«Это во мне литературное образование дает о себе знать, - подумал Валентин. - Пресловутая система образов».
Зачем он сказал - поверни направо? Зачем до этого свернул точно в тот двор, где отсиживался Василий? Что все это значит? Ничего не должно значить, если все в порядке, и черт знает что, если засбоило. Суеверия и приметы - это демоны отчаяния. Тьфу-тьфукуния, постукивания по дереву, перекусывания, поплевывания, черные кошки, просыпанные соли, понедельники, пятницы - вертят, как хотят, бедного потерянного человека, он идет между этим, как по жердочке, усталый, затюканный, забывший, зачем рожден.
А зачем он рожден? Он, Валентин Кравчук? Зачем мать выхаживала его в войну и после войны, зачем покупала криворогую козу с густым духовитым молоком? Почему тогда в армии, когда на учениях взорвался этот шальной снаряд, именно он оказался в замечательной ямке, по склонам которой росла земляника? Он к ней наклонился, к землянике, и остался жив. Почему он не ехал в том автобусе? Ведь автобус тоже ехал в Крюково. Почему оказался сзади, а не там, внутри, как тот мужичок в красном? Почему? Ответ, который он вчера доподлинно знал, сегодня не годился. Сегодня его завертели демоны. Вот и тополек они срубили.
– Так и будем стоять? - спросил Василий. Шоферу не нравился хозяин. Он не любил, когда люди «размокали». Ну, авария… Делов!.. Мужик должен на смерть смотреть спокойно и хладнокровно. Дергаться из-за десятка покойников - себя не беречь. Смерть - дело житейское. Тут война на носу, все говорят - последняя, до «полного абзаца». Так что перевернутый автобус - ерунда. И если человек из-за этого плавится, ему не выжить. Валентин Петрович - кто бы мог подумать? - ведет себя как баба. А еще за границу собирается. Кто его такого туда отпустит? Разочаровал его Валентин Петрович, разочаровал. А тот как почувствовал…
– Ты, Вася, подкинь меня к редакции и свободен. И смени выражение лица - будто тебе груз подменили. Это я. Я!
Но уверенности в этом не было. Ни у Валентина, ни у Василия.
БЭЛА
Она поняла, что звонка не будет. Поняла в кухне, куда пришла, чтоб в четвертый раз заварить себе кофе, потянулась к мельнице и вот в этой позе, на цыпочках, с протянутой рукой, вдруг осознала, что звонка нет не просто так, что у Вали случился, как теперь говорят, прокол, что его не утвердили, а может, и не сочли нужным утверждать, и он мечется сейчас по городу, не зная, как ей это сказать… Застонало сердце от этого невидимого ей кружения по городу, от его растерянности перед нею. К Наталье он бы поехал… Ей бы он сказал…
И тут раздался телефонный звонок.
Она перехватила трубку как-то неловко, наискосок и так же неловко прокричала «алло!» куда-то в запутавшийся шнур.
– Мама, это я! - услышала тоненький и прерывистый голос дочери. И хоть сомнений в том, что это именно Катя, не существовало, она глупо, бестолково переспросила:
– Катя, это ты?
– Ну? - раздраженно ответила дочь. Катя никогда ей не звонила.
Бэла всегда звонила сама. И долго вслушивалась в свою бывшую квартиру. Сначала в бабушкино скрипучее «Вас слушают» - к телефону подходила обычно она, - потом в долгое шарканье по коридору и отдаленное «Это она»; потом, ей казалось, она видит, как они все вздрагивают, как по команде, подбородки вверх, и в глазах возникает недоумение: «Неужели она все еще существует в природе? Неужели все еще жива?» Это непонимание долго будет оставаться на лицах, пока что-то естественное и нормальное, с их точки зрения, не вернет им привычное состояние. Например, любимая передача «В мире животных». Какая-нибудь африканская каракатица в цвете и оттенках освободит от наваждения - звонка Бэлы, - и они почувствуют себя прочно, покойно и счастливо. А пока они еще сидят с торчащими вверх подбородками, ее дочь доходит до телефона и вежливо дает согласие прийти к ней на свидание на Чистые пруды или на Патриаршие или куда-нибудь на берег Москвы-реки. Они гуляют всегда возле воды, Катя любит смотреть на воду… Может, это она просто придумала, освобождая таким образом себя от необходимости смотреть на мать? Смотри на воду, я буду смотреть на тебя. Это даже лучше, что не глаза в глаза.
Так вот, звонила Катя, и это было первый раз в жизни.
– Слушай, - сказала она матери, - мне нужны билеты на «Юнону и Авось»… На весь класс… Мне дали такое общественное поручение… Иначе меня в комсомол не примут. Сделаешь?
